- Комитет спасения? - переспросил Карл, вспоминая историю и такие же слова.
- Комитет Социального Спасения, - строго, как учитель в школе, поправил сидящий за столом.
Он вытащил откуда-то из кармана футляр для очков, но достал оттуда пенсне в золотой оправе, нацепил его на нос, и почему-то стал очень похож на какого-то писателя из школьной хрестоматии.
- Хорошо, я готов отвечать на вопросы и, как там..., да, добровольно даю согласие на сотрудничество.
- Свидетели! Вам слышно?
- Да, да, - закивали от дверей соседи, с опаской поглядывая на него.
- Итак, вопрос первый: в какой государственной или муниципальной структуре вы работали в своей жизни?
- Э-э-э... Понимаете, так они же все были тогда государственными...
- Не все, далеко не все. Но перечислите для протокола и для свидетелей, у нас-то в деле все про вас записано.
- В армии служил. В музее работал. В школе...
- Армия? - вопросительно поднял брови человек в пенсне.
- Нет, - ответил сидящий сбоку и до сих пор молчащий его коллега. - Нет, по возрасту явно не подходит. Хотя, опыт есть, и мог бы пригодиться, наверное, но только не в строевых частях. Староват для армии.
- Что же, полковником его теперь сразу ставить? - хохотнул стоящий сзади.
- Тройка пришла к мнению, что в армии вы бесполезны. Все согласны? Все.
- Музей..., - поскреб подбородок. - Военно-исторический, да? Хм... Это патриотическое воспитание, и это - история. Это сейчас -- очень нужное дело. У нас есть заявки от музеев?
- Нет.
- Вычеркиваем. Что там со школой? Сколько лет?
- Два года, - ответил Карл.
- Кем?
- Директором, учителем истории. Там мужчин, да с дипломом - сразу в начальники.
- А? - повернулся всем телом молчаливый. - Наш ведь человек, выходит? Или я не понимаю чего-то? Или где и как?
- Так. Ну, и почему же вы бросили свою школу?
- Я, извините, не бросил, я просто ушел на другое место работы! - огрызнулся Карл по привычке.
Только беззубо огрызнулся, без злости.
- Нет, вы именно бросили, бросили... Вот, смотрите: вам там работать разве не нравилось?
- Ну, нравилось... Но мне, между прочим, всегда и везде нравилось! Я не работаю, где мне не нравится. И сейчас вот, кстати...
- Вы забудьте уже про сейчас и про всегда, - посоветовал голос за спиной. - Вы на вопросы отвечайте. И отвечайте по возможности ясно и четко: идет запись. И свидетели должны все слышать. Говорите: вам нравилось работать в школе? Да или нет?
- Ну, да.
- Очень хорошо. Дальше: после вашего ухода в школе стало лучше или хуже?
- Я не могу оценивать...
- Можете, все вы можете... Мы задаем вопрос именно вам. И хотим знать вашу личную оценку и ваше личное сто раз субъективное мнение. Итак, лучше или хуже стало в школе?
- Как мне кажется? Ну, хуже, наверное... Но я...
- Минуточку. Вам слово мы еще дадим. Последний вопрос, уже как человеку, ответившему положительно для нас: как вы считаете, какая ваша работа несла больше пользы обществу, была, так сказать, социально направлена?
- Это опять не мне и не вам судить...
- Никто никого не судит. Мы - не суд. Мы - чрезвычайная тройка Комитета Социального Спасения. Отвечайте немедленно! - прихлопнул ладонью по столу тот, что в пенсне. - Какая из ваших работ была социально направленной?
- Ну... В школе, наверное... Так выходит, получается. Если, значит, социально. Наверное...
- Свидетели, вы все слышали? Члены тройки? Ваше мнение, граждане, вижу, совпадает с моим?
- Да, да...
Человек в пенсне достал из кожаного портфеля лист бумаги, украшенный такими же большими печатями, и стал его заполнять от руки. Затем так же заполнил второй.
- Так, свидетели, прошу к столу. Распишитесь здесь. И еще вот здесь. У нас тут нет копий. У нас тут все бумаги - подлинники. Члены тройки, ваши подписи. Так...
Он еще раз просмотрел оба листа, размашисто последним расписался на обоих. Встал. За ним вскочил тот, что сидел сбоку. И сзади послышался шорох вставания.
- Встаньте, пожалуйста, для оглашения решения чрезвычайной тройки, - послышался сзади вежливый голос.
Карл встал.
- Именем социальной революции, по поручению Комитета Социального Спасения, мы, чрезвычайная тройка по вашему району, приняли решение: направить бывшего социально-бесполезного - вот тут вписаны ваши фамилия, имя - в распоряжение органов народного образования с целью использования его в качестве директора школы. Вам дается двадцать четыре часа, начиная с этой минуты, для того, чтобы обратиться в любое управление народного образования. В случае вашей неявки в указанный срок, вы подлежите розыску как дезертир социального фронта. Все. Распишитесь на нашем экземпляре в получении... Расписывайтесь, расписывайтесь. Это не согласие какое-то ваше тут фиксируется. Это - путевка вам. Путевка в жизнь, так сказать.
...
Вот и поработал директором по путевке, так сказать. Так что не надо ему тут о любви или нелюбви к детям. Кто в школе работал, тот это понимает. Дети - это практически те же взрослые, только маленькие и поэтому немного глупые. Не все, конечно. Некоторые, наоборот, даже слишком умные.
В школе, кстати, Карлу даже нравилось. Там были порядок и дисциплина, если все нормально настроить. Когда же совсем все рухнуло, думал, что и сама жизнь закончилась. Куда теперь податься? Что делать? Кризис на дворе...
А потом у него совершенно изменилась жизнь. Это в том числе благодаря встрече с одним хорошим человеком. Нет, не угадали. Вот он здесь как раз совершенно не причем. Но вообще это дела не касается. Это все очень личное.
Так, о чем я?
Ну, так вот, когда завалил того, самого первого, жалко его не было совсем. Хоть и был он учеником в той самой бывшей "его" школе. Вот так, да.
***
Да, я предупрежден, что мои слова могут быть использованы... Ну и что, зачем это вы меня пугаете? У нас здесь демократия и свобода слова, между прочим. Мало ли что я сам на себя тут наговорю? Ни один нормальный суд такой самооговор не примет. А если что - можно ведь и в войнушку поиграть. На полном, так сказать, законном основании. То есть, это раньше можно было... Извините.
Так что вас все-таки интересует? А-а-а... Конечно. Он.
Да, мы были знакомы и даже были достаточно близки какое-то время. И мы тогда говорили с ним много о жизни, обсуждали всякое. Он же был совершенным новичком в нашем городе и в нашей жизни. Вот я ему и помогал первое время. Да, я помогал. Именно я. Что значит - все теперь так говорят, что были рядом и чуть ли не под руку не поддерживали? Я этих всех не знаю, я только о себе могу сказать. И с жильем ему помог, и с первыми прогулками. Советом помогал. Что? Хороший человек? Кто? А-а-а... Есть такой тест, знаете, на хорошего человека. Если, мол, дети доверяют, если любят кого - тот человек хороший. Знаете такое, да? Так вот - это полная ерунда. Все убийцы, насильники, педофилы, маньяки - они как раз такие обаятельные, что дети их любят. Жмутся к ним сами. Вот это - жестокая практика. Так вот этот самый Карл, как он мне потом представился, был вовсе не из таких. Он со всеми, в том числе и с детьми, был на равных. Он шутил, смеялся с ними, рассказывал какие-то невероятные истории, но как со взрослыми. Точно так же.
А все верили каждому его слову. Да и как было не верить?
Он же, кроме всего прочего, был известным путешественником, знаете, да? Столько всего успел повидать... И вот, попал под конец в наш город. Просто, считаю, не повезло мужику.
А мне? Ну, мне, выходит, наоборот. Мне как раз очень даже повезло. И с жизнью, и с этой встречей, и с моей Марией. И вообще.
--
Глава 2. Мария
Мария в тот день шла домой в полной прострации. Она не понимала, что вообще происходит в этой жизни. Как это вот так все может быть? Это же все понарошку, не по-настоящему? Так ведь просто не бывает! Не должно быть.
Сначала кризис. Этот кризис, который так быстро привел к полному обнищанию и какому-то всеобщему одичанию, оскотиниванию. Теперь вот еще войну какую-то придумали. Какая война, когда еще после той последней не оправились? С кем теперь и кто там воюет?
И еще - куда ей идти теперь?
Дома ждала пустая квартира с пыльной старой мебелью, еще более старый дребезжащий холодильник и долгие вечерние расчеты: как ей теперь прожить в одиночку. А никак. Ничего у нее пока не выходило с расчетами. Выходило все время одно и то же - в одиночку теперь просто никак не прожить.
Было страшно от этого. Мороз страха шел изнутри. Из головы - по всему телу. Накатывалась черная пустота и холод, от которого слабели руки и ноги. Ничего уже не сделать. Ничего не исправить. Никак не прожить.
На привычной дороге от остановки трамвая к дому в сумраке длинной вечно вонючей подворотни тесно возилась горячая плотная масса, пышущая острым потом. Так пахло иногда в холодных школьных коридорах перед экзаменами. Толпа перекатывалась поперек дороги и обратно, ударяясь о кирпичную стену гулкого коридора, рассыпалась на отдельные фигуры и снова сливалась в одно многорукое и многоногое чудовище.
Чудовище не молчало. Оно хрипело натужно, хэкало и гэкало, когда удар достигал цели, взвывало от злости и досады, когда - нет.
К стене вылетел после сильного удара, присев на корточки и держась за живот, какой-то знакомый на вид мужик. Сосед, вроде, сначала равнодушно и совершенно отстраненно подумала она, не узнавая с начала. Или просто так знакомый - одной дорогой, наверное, ходили и даже, может быть, здоровались при встрече по устоявшейся традиции.
И тут вдруг Машку прорвало. Она закричала, произнося визгливо, громко и старательно все те не раз слышанные слова и фразы, которые до того так долго копились в молчании. Она их кричала, одновременно дрожащими руками копаясь в скинутом с плеч рюкзачке.
- Суки вы, суки..., - всхлипывала Машка, потому что все слова как-то слишком быстро закончились, а других для такого случая она еще не знала.
Но тут ее руки все же раскопали на самом почему-то дне тяжелое и ребристое. Холодно и жирно клацнул металл.
Ба-бах! Ба-бах!
Гулкое эхо вынесло дерущихся из подворотни, как пулю выносят из ствола пороховые газы. Раз - и уже нет никого. Только топот вдалеке. Только запах кислый после выстрелов. Только тот, вроде как знакомый, зажался у стены, тяжело с хрипом дыша и отплевываясь кровью.
- Ну, суки же, гады позорные..., - она чуть не плакала.
Тряслись судорожно сжатые руки, не давая убрать пистолет, повисший вдоль тела продолжением тонких черных перчаток.
- Ага, точно. Сволочи они и есть. Гопота мелкопакостная. Тьфу, черт! - он откашлялся и опять сплюнул. - Спасибо, Маш. Ох, блин... Больно-то как... Помогла, можно сказать. Спасла даже, если по факту. Ты, это... Где пушку-то такую нашла?
***
Усталый немного сонный на вид милиционер с вислыми сивыми усами, как у портретов в официальных кабинетах, неторопливо проверил ее паспорт и равнодушно пропустил за свою спину, щелкнув замком тяжелой обитой блестящим металлом двери. На суровое военное время показывал засаленный бронежилет, накинутый на китель, и короткий автомат, висящий на животе. Автомат был тоже старый, местами потертый до белого металла. Такой же почти был в школе, помнила Машка. Его показывали на уроках и учили собирать и разбирать.
За дверью был длинный коридор и кабинеты слева и справа. Машка долго искала нужный ей номер двести три. А были все, начинающиеся на сто. Она два раза медленно прошла весь коридор, пропахший специфическим милицейским запахом - тяжелым табачным перегаром в смеси с бумажной пылью, чернилами и сапожной ваксой, пока на нее не обратили внимание:
- Вы, собственно, к кому, девушка?
- Мне в двести третий.
- Это там, на второй этаж - вот туда, по лестнице.
Там, куда показали, тоже была стандартная дверь с номерком - кто бы догадался, что не кабинет за дверью, а лестница наверх! На втором этаже все кабинеты начинались уже на двести. И двести третий был сразу справа.
- Заходите, - приглашающе мотнул от бумаг головой пожилой на вид, седой, но крепкий майор на ее осторожный стук. - Садитесь. Повестку вашу давайте... Сейчас подпишу.
- Я не по повестке.
- Да? А зачем вы тогда сюда пришли? - он уперся подбородком в кулак, с интересом осматривая Машку.
- Я по делу. Я же дочь...
- А-а-а, - хлопнул себя по лбу майор. - Мария Александрова? То есть, Александрофф теперь... Это я чуть не забыл, упустил почти... Паспорт ваш попрошу.
Из сейфа, стоящего за спиной, он ловко выудил толстую папку-скоросшиватель, раскрыл на заложенной цветным стикером странице, другой рукой покопался в столе, достал какой-то бланк и стал вписывать в него Машкины данные.
- Так. Проживаете постоянно по месту официальной регистрации?
- Да, где прописана. В паспорте вот...
- Это хорошо, это хорошо, - бурчал он себе под нос, заполняя мелким почерком казенную бумагу, постоянно сверяясь то с паспортом, то с какими-то бумагами в папке. - А то бывает у нас иногда, бывает...
- Что бывает? - машинально переспросила Машка.
- А? Да, так, разное у нас бывает. Самое разное и самое всякое... Ну, вот. Готово, практически.
Майор подышал на круглую печать, приложил ее внизу, рядом с собственной подписью, помахал заполненным бланком в воздухе. Из пачки на краю стола достал толстую амбарную книгу, ловко раскрыл на чистой странице, заполнил строку:
- Вот тут и тут вам надо расписаться. Сначала полностью фамилию, имя и отчество, потом подпись. Как в паспорте, такую же. И дату сами поставьте. Можно сегодняшнюю.
- А это что такое вообще? - машинально беря ручку, спросила она.
- Подписка в получении лицензии, естественно. А зачем же вы ко мне пришли?
- Ну, как - зачем? - Машка аж задохнулась. - Умер же человек. То есть, убит человек! Понимаете, да? Просто на улице всякими подонками, мразью всякой убит человек, забит насмерть! Моего отца - убили! А вы тут мне какие-то лицензии...
- А что мы тут? Вот, смотрите: дело ваше рассмотрено. Действительно, человек убит. Подтверждено экспертизами. На самоубийство не похоже, - хохотнул майор.
- Так вы еще и смеетесь, что ли?
- Это, извините, профессиональное у меня, не обращайте внимания. Нервы. В общем, следствие проведено, дело ваше официально закрыто. Убийство признано именно убийством, виновники все определены. Вот - лицензия, - он снова помахал в воздухе бумажным листком.
- Какая еще лицензия?
- Как это - какая? На месть, конечно. Вы имеете теперь полное право наказать убийцу. Вот - лицензия, - теперь слово "лицензия" он произнес с какой-то непонятной гордостью, выделяя голосом значимость момента. - Причем, обратите внимание, для вас, по итогам рассмотренного дела, лицензия эта совершенно бесплатна, как близкой родственнице убитого.
- Какая месть, кому месть, я уже ничего не понимаю..., - Машка помотала головой, разгоняя слежавшиеся тяжелые мысли. - То есть, вы сейчас вот что это такое мне сказали? Что дело закрыто? Я вас правильно поняла?
- Ну, конечно. Закрыто и передано в мой отдел, по назначению, то есть. А я, значит, по процедуре на его основе выписываю вам эту вот лицензию. Вот она, государственная. Получите, значит, и распишитесь. То есть, сначала распишитесь.
- Постойте, - она прижала ладони к щекам. - Вы тут смеетесь надо мной, что ли? Какая еще лицензия? Зачем? Это что... Это я что-то что ли должна теперь делать?