- Нет, не так. Вы, Мария...э-э-э... Маратовна, - он заглянул еще раз в документы, - Никому и ничего не должны, но теперь просто имеете полное право. Понимаете, пра-во? Право - оно выше всего. Вот вы теперь по закону имеете такое право найти убийцу и наказать его. Любым возможным способом. Но - соразмерно нанесенному ущербу. Так вот и написано в этой самой лицензии.
- Вы, что ли, смеетесь надо мной? Это вот я, значит, - искать теперь убийцу? То есть, убийц?
- А что, родственников у вас совсем не осталось? - деловито спросил майор. - Поднимайте свою родню, поднимайте друзей, в самом крайнем случае. Ну, что я вам тут такие вещи объясняю. Вот здесь и здесь распишитесь, и можете уже идти.
- Но это же ваша обязанность - убийц искать и наказывать! - чуть не закричала Машка.
- Девушка, ой, да не шумите вы тут, пожалуйста. У меня знаете, какие тут приходят шуметь иногда? - поморщился он недовольно. - Что в моих обязанностях - это я всегда лучше вас знаю. Не первый год тут уже работаю. Расписывался за обязанности, изучал. Даже наизусть выучил. А вас я как раз ни к чему не обязываю. Это только ваше право. Понимаете, право вам такое дается по закону. Допускается, так сказать.
- А если, ну вот предположим такое, у меня совсем нет никого родственников? А если...
- Ну, так, деньги тогда заплатите: есть люди такие специальные, кто за деньги - и такие лицензии у нас есть, кстати. Или вот еще замуж можно выйти - муж обязан помогать жене. Или еще отложить пока можно, пока ваш ребенок подрастет...
- Какой ребенок? Вы что? Мне всего шестнадцать лет!
- Ну, так это же вам не на всю жизнь - шестнадцать! Как вы не понимаете: мы на вас никаких обязанностей этой лицензией не возлагаем. Вам просто право дается. Признается такое право за вами, как за потерпевшей, понимаете? А уж когда и как вы им воспользуетесь... Ну, или не воспользуетесь - это тут уже ваше личное дело. Нас этот вопрос уже не касается.
- А как же тогда милиция?
- Ну, что все на милицию сразу кивают? - возмутился майор, вставая из-за стола, отчего в маленьком кабинете сразу стало тесно. - У нас тут, понимаешь, бензина нет, машин нет, на форму - не хватает, оклады маленькие, работы много, кадры не держатся...
Он загибал палец за пальцем, пока не сжал кулак.
- В общем, вот вам лицензия и полное ваше право на месть, то есть, по правовому, по юридическому если говорить, на законное возмездие. Идите теперь и мстите, если горит у вас. Идите уже, идите, девушка. Дело ваше закрыто. Не мешайте нам тут работать. Знаете, сколько у нас работы по нынешнему кризисному времени?
***
- Там у них теперь и оружие сразу выдают. Мне - бесплатно, как потерпевшей. Говорят, какой-то закон новый вышел. Или инструкция какая - не поняла я. В общем, у всех кризис-шмызис, а в милиции коркупци... Тьфу! Продались они все там, получается. А кто не продался - не работает за такие деньги. Так, говорят, пусть теперь народ сам себя защищает. И сам себя судит. И сам, значит, ищет. И сам мстит, раз доказано. Я вот теперь - грозный мститель, блин...
И тут Машка расплакалась, наконец, буквально обливаясь слезами, смывающими напряжение и наступившую мутную головную боль. Она вытирала рукавом лицо, но глаза снова закрывал туман соленой влаги, а потом слезы щекотными дорожками бежали по щекам и срывались в черную грязь под ногами.
- Ну, ты что... Маш, ты что? Ладно тебе, Маш... Ты же дело сегодня сделала большое, настоящее - человека спасла. Вот же, меня спасла. Я теперь живой.
- Да-а... Спасла-а-а. А батя мой - мертвый!
Она плакала. А руки между тем автоматически ставили пистолет на предохранитель, протирали снаружи, укладывали в рюкзачок между книжками. В голове холодно отмечалось, что надо будет почистить, как вернется домой, смазать хорошенько. И еще где-то глубоко-глубоко расчетливо стучало, что вот этот мужик, что один был против какой-то кодлы - он же теперь ей просто по гроб должен. Жизнью своей должен или, по меньшей мере, здоровьем. Значит, просто обязан теперь помочь.
Машка всхлипнула в последний раз, вытерла под носом тыльной стороной перчатки и сказала неожиданно спокойно:
- Все. Я - уже все, наверное. Да. А теперь, давай, пошли к нам. Мыться-стираться будем. Вон, изгваздался как. Говорить будем. Папку моего помянем. Не в одиночку же мне пить.
***
Шум воды в раковине, звяканье посуды, запах свежего кофе...
Карл упорно не открывал глаза. Ему было нехорошо. Болели отбитые вчера ребра, ныла спина, которой прикрывался от ударов. Костяшки пальцев мозжило - посбивал в драке. Голова тоже болела, хотя выспался хорошо.
А еще было очень стыдно.
Он прислушивался, задремывая в наступавшей тишине, и снова вздрагивал, просыпаясь от движения на кухне. Звук в старенькой чужой двухкомнатной квартире передавался как будто сразу в голову - слышно было, как наверху кто-то выбрасывает мусор в мусоропровод: сначала звонко стукаясь о стенки жестяного короба полетели какие-то бутылки, потом зашуршали пакеты. С другой стороны кто-то вроде бы ходил на лыжах. Бывают такие пластиковые короткие лыжи для детей. Вот в них, похоже, ходили по гладкому полу как будто прямо над головой Карла. И еще когти. Какие-то когти цокали, разъезжались по полу тоже наверху - чуть слева. Большая собака? Бормотало у стариков-соседей не спящее всю ночь телевидение. За окном, далеко внизу, напротив первого этажа, с шумом разъезжались на работу машины. Хлопали дверцы, взвывала сигнализация, ругались водители из-за очереди - кому первому выворачивать со двора по узкой подъездной. И сквозь все шумы слышалась мерно шуршащая метла дворника.
Здесь же буквально все-все-все слышно! Ох, неудобно-то как! Она же кричала ночью... Елки-палки...
Вчера у Карла был очередной неудачный день. Вернее, не очередной, а крайний, как вдруг стало модно говорить. Просто неудачные шли последнее время подряд, чередой. А тут - самый распоследний, то есть крайний.
В школу в этот день почти никто не пришел. Не из-за эпидемий и не из-за погоды. Просто не пустили родители. А потом эти же родители пошли на работу, у кого она еще была, а дети пошли гулять, корча рожи одиноким скучным отличникам, чьи редкие головы торчали в окнах пустых классов. Самые отъявленные подбегали к дверям, пинали их несколько раз и отбегали подальше, визжа от восторга, когда в дверь высовывался охранник.
Охранников этих ввели перед самым кризисом для безопасности детей и детского учреждения. Деньги на них нашли, когда на нужное уже не хватало... А безопасность каких детей, когда в школе - единицы? Этих, что ли, охранять?
Позвонили из управления и сказали, что завтра можно будет школу не открывать. И послезавтра тоже. Военное положение, сказали. Чрезвычайное состояние. Мы, мол, не можем гарантировать безопасность детей. Кто и с кем воюет не объяснили, да это и не важно в принципе. Кризис - понятное дело. Что-то такое должно было случиться рано или поздно.
Потом Карл шел, угрюмо сутулясь, домой, и какой-то грузовик, почему-то несшийся на скорости по узкому проулку, облил его грязной водой с головы до ног. Так и стоял Карл с минуту, расставив в стороны руки, с которых капало с отчетливым стуком на асфальт. Ну, что за невезение! Лучший костюм! Куртка - почти новая!
А когда он уже высказал все, что думал, вслед давно исчезнувшему грузовику, и когда растворился длинный бледно-голубой шлейф невыгоревшей солярки, тут еще и шпана эта. Карл в идиотской рассеянности не заглянул за угол, как обычно, а в полностью расстроенных чувствах просто пошел прямо через длинную и узкую подворотню-кишку. И когда, увидев впереди толкучку великовозрастных переростков, повернул назад, чтобы обойти все-таки вокруг, другой улицей, было уже поздно.
Шпака позорного, интеля гнилого в куртке обоссанной и при галстуке погнали с удовольствием, с гиканием и криками, с топотом множества ног и свистом-сигналом. Поэтому уйти в соседний переулок не удалось. Оттуда навстречу тоже бежали разгоряченные, веселые от удавшейся забавы малолетки. Ну, какие малолетки. Это сейчас, вспоминая, так их называл. А лет по семнадцать всем уже было. То есть по фигурам уже взрослые, а по мозгам - совершенные дети. А дети - они же злые...
То есть, не так. Дети - они не злые, а равнодушные, что ли. Они просто не знают боли. Они еще ничего и никого не боятся. И они поэтому не жалеют. Для ребенка что пауку лапки выдирать, что таракана топить в ручье, что человеку чужому по голове кирпичом стукнуть - все одно.
"Были бы бандиты - было бы спокойнее", - подумал тогда еще Карл на бегу.
Потому что бандиты - они с понятиями. Ну, разденут, если поймают, ограбят, дадут пару раз по лицу. Или даже не дадут. Но беспредельничать впустую не будут, нет. И убивать его - не за что, вроде. А вот малолетки... Они же сейчас просто сомнут, стопчут, запинают, забьют до смерти, стараясь каждый хоть разок попасть по лежачему. А потом той же толпой, обнимаясь за плечи, с криками и смехом пойдут ловить другую жертву, оставив растоптанного комом грязного тряпья в темном остро пахнущем кошками углу.
Поэтому у него теперь мозжило костяшки. Сбил до крови, когда успел махнуть несколько раз по набегающим мордам. Но толпу кулаками не остановить. Только в кино так бывает, что махнул пару раз руками и ногами - все и разлетелись в стороны.
Когда на него уже налетели, Карл схватил одного из ближних в обнимку, прижал к себе и падал уже не один, а вдвоем. Тот возился под ним, пытался драться, слабо дергал прижатыми руками, но уже пинали налетевшие, которым Карл подсовывал под удары то собственную спину, то их же дружка, чуть не визжащего, чтобы прекратили, что свой он, что вот он встанет - ой!
Грохот выстрела был так неожидан, что сначала все просто замерли, присев, как пойманные на незаконном деле коты, а после второго выстрела вдруг стало просторно и пусто вокруг.
Только вот встать было невероятно тяжело. Спина не разгибалась. Тряслись ноги и руки. Слабость вдруг навалилась, будто вагон разгружал. Так и стоял, прислонившись для верности к красно-черной стене, мотая головой и сплевывая тягучую обильную слюну с красными потеками.
- Мария? Маша?
Когда-то он учил ее. Карл помнил всех, кого учил. У него была профессиональная память учителя. Эту девчонку тоже помнил. Что-то там у нее в семье было нехорошее, она тогда внезапно ушла из школы. А теперь вот стоит, сжимает в руках большой черный пистолет, и тоже трясется.
Ну, шок у нее. Это же понятное дело.
А она всхлипнула последний раз, вытерла нос и сказала:
- Все. Я - уже все, наверное. Да. А теперь, давай, пошли к нам. Мыться-стираться будем. Говорить будем. Папку моего помянем. Не в одиночку же пить.
Точно! Отец у нее погиб по зимнему времени. Говорят, убили в драке. Может, как раз в такой же. Может, как раз эти же самые малолетки, и в этой самой подворотне.
Ну, а что? Кто бы на его месте не пошел с ней, раз позвали? Святое дело! Во-первых, она его спасла практически, а во-вторых - помянуть все же надо. Да и почиститься хоть немного тоже не мешало. Столько грязи набрал на себя, падая, вставая, снова падая и кувыркаясь под ударами тяжело обутых ног.
Вот так все и было. И почистился - она кинула какой-то халат прикрыться. И помянули - водку пили, как положено. Сидели на небольшой кухне возле быстро и умело накрытого стола с бутылкой и нехитрой холодной закуской. А между первой и второй - птицей-лебедем да по жилам.
И на брудершафт еще, чтобы не выкать в разговоре.
На брудершафт, пожалуй, было уже лишним. Водку - на брудершафт! Кто придумал-то? Он? Или она первой предложила? А губы такие горячие, мягкие, сладкие, ароматные, аж дух захватывает! А под футболкой длинной - ничего... А руки - сами, все сами. И она же не возражала нисколько! Ей понравилось даже! Он же понимает, когда женщине нравится.
Кричала. Ах, как она кричала!
Черт, как же неудобно все вышло... Сколько ей сейчас лет-то? Когда это она в школу у него ходила? В восьмом, что ли?
- Мне всего шестнадцать лет. Между прочим, ты вчера совратил несовершеннолетнюю. Ну, как? Страшно теперь, да? Но это все чепуха, потому что есть еще одно.
Мария стояла в дверях, рассматривая его в упор. Спокойная и даже как будто чем-то довольная. Она же совсем не в его вкусе - внезапно понял Карл. Он всегда любил худощавых, высоких, с длинными ногами, а тут крепкая, налитая, коренастая такая. Ноги полные. Вот никогда ему не нравились полные ноги.
- Ты мне теперь должен, директор. Очень много должен. За совращение - ты мне должен несколько лет. Так ведь? Сколько там дают сейчас таким по закону? А сколько они живут на зоне? Вот так-то. А второй долг - это твоя жизнь, которую я спасла вчера. Теперь ты мой должник, и будешь делать то, что я скажу. Согласен? Или будем вызывать милицию?
Карл смотрел на нее и со стыдным ужасом, с горячими щеками, понимал, что простынка, которой он был накрыт, совсем ничего не скрывает. Совсем - ничего. У него просто очень давно не было женщины...
- Вижу, - кивнула с ухмылкой Мария. - Согласен. Ну, поднимайся, герой. Весь поднимайся, весь. Покормлю, напою, а там и поговорим о делах наших скорбных.
Кажется, это была какая-то цитата.
***
Да, была лично знакома. Как-то Карл привел с рынка какого-то странного мужика. Карл - это мой муж, если что. Ну и что тут такого, что мы официально не зарегистрированы? По нашему времени главное не регистрация, а сам факт. Не закон, а понятия. Жизнь, понимаете? Наш брак был всеми принят. Но если надо кому, так завтра же печать поставлю.
Вот тот, которого Карл привел, это и был он, кого все потом стали называть Иеро. Хотя он на самом деле тоже был Карл. Зачем привел? Ну, помочь, наверное, хотел ему, что ли... Карл - он же очень добрый, знаете. Всегда и всем помогает. Убийца? Кто убийца? Карл? И что с того? Это просто такая работа у него была. Никаких там личных мотивов. А тут, видно, просто понравился ему человек. Или, может, просто против серых. Карл, он этих серых очень не любил. И если мог, всегда вредил им.
Да, мы на самом деле все здесь не любили серых. Почему тогда им подчинялись? Ну-у-у... Это трудно объяснить. Вот, старая милиция, когда еще была - мы же не любили ее? Но все равно подчинялись. Выполняли все требования. Наверное, не потому даже, что боялись, а потому что порядок такой был. Вот и тут - был такой порядок установлен. Серые ходили везде, а мы, значит, им вроде как подчинялись. Но не любили, нет.
А Карл всегда, когда мог - он вредил им. Он их просто ненавидел, серых. Говорит, с детства у него так.
Хотя, странно это - в его детстве серых точно еще не было. Это же совсем недавно такие порядки появились. При мне все уже. На моих глазах.
Да, тот приезжий Карл был у нас здесь целый день и еще ночь. И мы разговаривали. Я его еще покормила. И спать уложила. А потом он ушел. Приходил иногда в гости. Редко. А мы ходили к нему. Мы же, типа, друзья у него были. Больше в городе у него -- никого. К кому ему еще идти?
Ну, а дальше - сами знаете, что и как было.
--
Глава 3. Приезжий
Как многие и многие истории ранее этой начинались с того, что появлялся вдруг в неком городе с мудреным названием неизвестный до того никому человек, так и тут все началось совершенно неожиданно: с мутного оконного стекла в каплях дождя, косо бегущих по непременной дорожной пыли, с перебивающих друг друга тамтамов вагонных колес, с мелькающих за двойным стеклом еще серых весенних полей и перелесков, черных изб, вдруг одиноко стоящих на пригорке, каких-то полуразрушенных заводских корпусов, поднимающих к небу острые колья ржавой арматуры, и со стука в дверь проводника: