– Ясно. Заимствование вражеской терминологии – всегда дурной знак.
Квилан покосился на аватара, сидевшего рядом. Существо неуверенно улыбнулось:
– Вот и я так думаю, командир.
Он снова посмотрел на боевой корабль Культуры. Действительно, судно выглядело уродливым. Прежде чем Гюйлер высказался, Квилан склонен был расценивать его как брутально-могучее. Странно, когда в твоей голове сидит кто-то еще и, глядя наружу твоими же глазами, приходит к совершенно иным выводам и выражает иные эмоции.
С самого старта челнока корабль заполнял все поле зрения. Они быстро приближались к нему, но оставалось еще значительное расстояние, несколько сотен километров. На дисплее в углу экрана велся обратный отсчет увеличения. Мощь и уродство, подумал Квилан. Возможно, в каком-то смысле так оно всегда и бывает. Но тут в его мысли снова влез Гюйлер:
– А прислугу уже перевезли на борт?
– Я не взял с собой слуг, командир.
– Что?!
– Я путешествую в одиночку, командир. Не считая, разумеется, вас.
– Ты отправился в путь без прислуги? Ты что, отщепенец или кто похуже, майор? Или ты из этих недоносков, Отрицателей кастовой иерархии?
– Нет, командир. Мое решение не брать с собой слуг отчасти объяснимо изменениями в нашем обществе, которые произошли после вашей телесной смерти. Без сомнения, они отражены в ваших информационных файлах.
– А, э-э, ну, в общем, да, я ознакомлюсь с ними повнимательнее, потом, когда найду время. Ты себе представить не можешь, скольким тестам и проверкам меня подвергли, пока ты дрых. Пришлось напомнить, что конструктам тоже нужен отдых, иначе бы я спекся. Но, майор, ты пойми, насчет слуг… Я читал о Войне Каст. И решил, что она окончилась вничью. Офигеть, мы проиграли, что ли?
– Нет, командир. Вмешательство Культуры прервало войну и положило начало компромиссу.
– Это я знаю, но ведь компромисс не предусматривал отказ от слуг!
– Никак нет, командир. Слуг до сих пор используют. У офицеров есть денщики и адъютанты. Однако я вступил в религиозный орден, где воздерживаются от подобной помощи.
– Висквиль упоминал, что ты вроде монаха. Я и не подозревал, что ты наложил на себя такие суровые ограничения.
– Есть другой повод путешествовать в одиночку, командир. Осмелюсь напомнить вам, что челгрианин, которого мы навестим, принадлежит к Отрицателям.
– Ах да, Циллер. Развращенный либеральный юнец, который норовит теребить всех против шерсти и полагает своим священным долгом ныть за тех, кому даже ныть лень. Таких нужно гнать взашей, а лучше – пинком под хвост. Эти говнюки ничего не смыслят ни в долге, ни в ответственности. От касты отказаться так же невозможно, как от принадлежности к своему виду. И что, нам придется улещивать этого жопоголового выродка?
– Он великий композитор, командир. И мы его не изгоняли; Циллер сам покинул Чел и получил убежище в Культуре. Он отказался от своего статуса Одаренного и принял…
– А, можешь не объяснять, и так понятно. Он объявил себя Невидимым.
– Так точно, командир.
– Какая жалость, что он не пожелал податься в Холощеные.
– В любом случае он не лучшего мнения о челгрианском обществе. Если я прибуду без прислуги, возможно, это поможет мне добиться его расположения.
– Майор, это он должен добиваться нашего расположения.
– Командир, к сожалению, у нас нет выбора. На уровне кабинета министров решено, что мы должны уговорить его вернуться. Я, равно как и вы, принял на себя эту миссию. Мы не имеем права его принудить, поэтому попробуем воззвать к его лучшим чувствам.
– А что, он прислушается?
– Не знаю, командир. Мы с ним были знакомы в детстве. Я следил за его карьерой, мне нравилась его музыка, я даже изучал его творчество. Этим все и ограничивается. Возможно, его родные, друзья или единомышленники лучше справились бы с этим поручением, но, судя по всему, среди них желающих не нашлось. Безусловно, я не идеальный кандидат, однако мне остается лишь признать, что я лучший из имеющихся, и просто взяться за дело.
– Не унывай, майор. Где твой боевой дух?
– Командир, мое подавленное настроение объясняется причинами личного характера, однако я не утратил ни целеустремленности, ни боевого духа. Да и вообще, приказ есть приказ.
– Так точно, майор.
На борту «Пользы вредности» был экипаж из двадцати человек и скольких-то там дронов. Два человека провели Квилана из тесного челночного ангара в одноместную каюту с низким потолком, куда уже перенесли нехитрый багаж с предыдущего корабля.
Каюту обустроили на манер офицерской и выделили Квилану дрона; автономник пояснил, что интерьер кабины можно изменять, переделывая на свой вкус. Квилан заверил дрона, что доволен нынешним устройством, без проблем самостоятельно снимет вакуумный скафандр и распакует вещи.
– Дрон, что ли, тебе в слуги набивается?
– Нет, командир. Пожалуй, он выполнит все, о чем его попросят, если просьба будет вежливой.
– Ха!
– В общем, пока что все проявляют крайнее расположение и готовность помочь, командир.
– Да. И это очень подозрительно.
Дрон, выделенный Квилану, и вправду вел себя как молчаливый, чрезвычайно эффективный слуга: чистил одежду, раскладывал вещи, давал пояснения относительно этикета, принятого и минимально необходимого на борту корабля Культуры.
Вечером состоялось нечто вроде ужина с приемом.
– У них что, до сих пор нет мундиров? Вот оно, общество, которым управляют проклятые диссиденты. Ох, как я их ненавижу!
Команда относилась к Квилану с нарочитой, безукоризненной вежливостью. Он практически ничего не узнал о них или от них. Бóльшую часть времени экипаж проводил в симуляциях, и заниматься гостем им было некогда. Возможно, они старались его избегать, но если и так, то с этим ничего не поделаешь. Квилан был счастлив, что его предоставили самому себе. В корабельной библиотеке нашлись архивы, которые можно было изучать.
Хадеш Гюйлер изучал свои материалы, засев наконец за исторические сводки и общие комментарии, загруженные вместе с его личностью в душехранительницу внутри Квиланова черепа.
Они условились соблюдать расписание, обеспечивающее Квилану некоторую приватность; если ничего важного не происходило, после пробуждения и перед отходом ко сну Гюйлер на час будет отключаться от чувств Квилана.
Вопреки совету Квилана, Гюйлер первым делом ознакомился с подробной историей Войны Каст, и его настроение последовательно менялось: изумление, неприятие, возмущение, гнев. Когда Гюйлеру наконец стала ясна роль Культуры, последовала вспышка ярости, сменившаяся леденящим спокойствием. Полдня Квилану пришлось испытывать эти эмоциональные сдвиги вместе с Гюйлером, что оказалось на удивление тяжело.
Лишь потом старый воин возвратился в начало и стал в хронологической последовательности изучать ход событий после его телесной смерти, за время, проведенное на Хранении.
Как и все оживленные конструкты, Гюйлер сохранял потребность во сне и сновидениях. Коматозное состояние, необходимое для стабильности конструкта, можно было реализовать ускоренно, так что на сон уходила не вся ночь, а менее часа. В первую ночь он спал в реальном времени, вместе с Квиланом; на вторую вместо сна предавался занятиям и в бессознательном состоянии пробыл недолго. На следующее утро, когда Квилан после часа приватности восстановил контакт, голос в его голове позвал:
– Майор?
– Да, командир?
– Твоя жена погибла. Мои соболезнования. Я не знал.
– Командир, я не люблю об этом говорить.
– Это ее душу ты искал на корабле, откуда меня извлекли?
– Да, командир.
– Она тоже служила.
– Да, командир. Тоже майором. Мы завербовались вместе перед войной.
– Наверное, она тебя очень любила, раз последовала за тобой в армию.
– Это я последовал за ней, командир; она решила завербоваться. А еще она хотела спасти души из Хранилища Военного института на Аорме, пока туда не добрались мятежники.
– Крутая была девочка.
– Так точно, командир.
– Сочувствую, майор Квилан. Я сам никогда не был женат, но мне известно, что такое потерять любимую. Мне понятна и близка твоя скорбь.
– Благодарю вас.
– По-моему, нам нужно меньше заниматься изучением информации и больше говорить друг с другом. Мы с тобой находимся в очень тесном контакте, но почти ничего не знаем друг о друге. Что скажешь, майор?
– Я только за, командир.
– Начнем с того, что ты перестанешь обращаться ко мне по званию. Я тут кое-что изучал и наткнулся на формальную цидульку, прикрепленную к стандартной вводной после воскрешения. Так вот, в ней говорится, что после смерти тела мой ранг адмирала-генерала отменяется. Мой нынешний статус – почетный офицер запаса, так что в нашей миссии звание осталось только у тебя, командир. Значит, зови меня просто Гюйлер – меня так обычно называли.
– Как вы… гм, как ты, Гюйлер, верно заметил, при нашей тесной близости звания вряд ли имеют значение. Зови меня Квил.
– Договорились, Квил.
Несколько дней миновали без особых происшествий; корабль мчался на невероятной скорости, и челгрианская область космоса давно осталась далеко позади. Челнок СНК «Польза вредности» доставил их на супертранспортник, еще один крупный корабль неуклюжих очертаний, хотя и менее уродливый. Этот корабль, под названием «Вульгарная личность», поздоровался с ними только в голосовом режиме. Человеческого экипажа тут не оказалось; Квилан сидел в открытом отсеке, которым, судя по всему, никто не пользовался. Играла ненавязчивая приятная музыка.
– Гюйлер, а почему ты так и не женился?
– Квил, моим проклятием было пристрастие к умным, гордым и недостаточно патриотичным бабам. Вот только они сразу понимали, что у меня одна любовь – армия. Короче, эти бессердечные самки не желали поступиться глубоко эгоистическими интересами ни ради своего мужика, ни ради своего народа. Увы, мне не хватило ума увлечься какой-нибудь пустышкой, заключить с ней брачный союз и прожить вполне счастливую жизнь, а потом умереть, оставив безутешную, но не менее счастливую вдову и выводок детишек – теперь уже бы взрослых.
– Вот уж повезло так повезло.
– Что характерно, ты не уточняешь кому.
Всесистемный звездолет Культуры «Санкционный список» проявился на экране зоны отдыха супертранспортника точкой света в звездном поле. Затем стал серебристым пятном и стремительно разросся; блестящая поверхность без каких-либо отличительных признаков заполнила весь экран.
– Наверное, это он и есть.
– Похоже на то.
– Скорее всего, мы прошли мимо кораблей группы сопровождения, хотя они не стали бы явным образом себя обнаруживать. Говоря флотскими терминами, это корабль главных сил, который никогда не путешествует без эскорта.
– Я думал, он будет более внушительным.
– Снаружи они всегда выглядят непримечательно.
Супертранспортник вошел в центр серебристой поверхности, словно бы влетел в облако, а затем пронзил еще одну поверхность, и еще одну, и еще, а затем стремительно замелькали десятки поверхностей, будто прошелестели страницы в старинной бумажной книге.
«Вульгарная личность» прорвала последнюю оболочку и вылетела в огромное туманное пространство, освещенное золотисто-белой линией, полыхавшей высоко наверху, в слоях перистых облаков. Судя по всему, супертранспортник завис над кормовой частью всесистемника. Верхний уровень гигантского – двадцать пять километров в длину и десять в ширину – корабля занимали парки: лесистые холмы и горные кряжи, разделенные реками и озерами.
Золотисто-коричневые борта всесистемника, обрамленные колоссальными ребрами красно-синих консольных балок, усеивало великое множество уступов и балконов, покрытых буйной растительностью, а также немыслимое количество ярко освещенных проемов самых разнообразных форм и размеров; в целом это походило на сияющий город, вытянувшийся на три километра сверху вниз по отвесному склону исполинского песчаного утеса. Вокруг роились тысячи летательных аппаратов всех известных и неизвестных Квилану типов. Некоторые были невелики, иные – размером с супертранспортник. Еще меньшие точки представляли людей, паривших в воздухе в одиночку.
В полевой оболочке всесистемника также располагались и два гигантских (и тем не менее достигавших в длину едва восьмой части «Санкционного списка») корабля, с виду более плотные и проще устроенные. Они, окруженные стайками летательных аппаратов, висели на удалении нескольких километров от бортов всесистемника.
– Изнутри они и впрямь внушительнее.
Хадеш Гюйлер промолчал.
Его встретили корабельный аватар и группа людей. Ему отвели до неприличия роскошные покои, с отдельным плавательным бассейном, а одна стена резиденции выходила на воздушную бездну, другой край которой, на километровом удалении, был образован консольной балкой правого борта всесистемника. Еще один почтительный дрон исполнял роль его слуги.
Его пригласили на такое множество званых обедов и ужинов, вечеринок, церемоний, фестивалей, выставок, праздников и прочих событий, что один лишь перечень доступных программам номера способов сортировки приглашений занял два полных экрана. Он принял несколько, в основном те, где предполагал услышать живую музыку. Люди были с ним вежливы. Он с ними тоже. Некоторые в извиняющихся выражениях упоминали о войне. Он выслушивал их со спокойным достоинством. В его мозгу Гюйлер сыпал отборными ругательствами.
Он гулял и путешествовал по исполинскому кораблю, вызывая всеобщее любопытство – единственный челгрианин среди тридцати миллионов людей, дронов и прочих разнообразных обитателей корабля, – но заговаривали с ним немногие.
Аватар предупредил, что те, кто ищет с ним знакомства, возможно, исполняют функции журналистской службы и, скорее всего, передают содержание бесед корабельным новостным службам. В подобных обстоятельствах язвительное возмущение Гюйлера оказывалось весьма кстати. Квилан и сам тщательно взвешивал свои ответы, а когда прислушивался к замечаниям Гюйлера, то словно бы уходил в себя и вскоре, к своей несказанной радости, прослыл существом загадочным и труднопостижимым.
Однажды поутру, прежде чем выйти на контакт с Гюйлером после часа наедине с собой, он встал с кровати, подошел к окну, смотрящему наружу, приказал ставням стать прозрачными и совсем не удивился, увидев за ними необъятную Феленскую равнину – выжженную дочерна, изъязвленную кратерами, затянутую пеленой дыма, клубящегося под пепельным небом; ее пересекала рваная лента разрушенной дороги, по которой с неспешностью зимнего насекомого полз обгоревший искореженный грузовик. Квилан понял, что вовсе не просыпался и не вставал с постели, а спит и видит сон.
Наземный дредноут дергался и трясся, по телу катились волны боли. Квилан услышал собственный стон. Земля дрожала. Он же застрял под этой штуковиной, в ловушке, а не внутри корпуса. Как так получилось? Ох, больно-о-о… Он умирает? Наверное, при смерти. Он ничего не видел, дышать было тяжело.
Он то и дело воображал, что Уороси утирает ему лоб, или усаживает поудобнее, или негромко, ласково успокаивает, подбадривает, шутит, но он почему-то впадал в непростительное забытье и приходил в себя, лишь когда она ускользала. Он пытался открыть глаза, но тщетно. Он пытался с ней заговорить, окликнуть, вернуть, но не мог. И всякий раз, очнувшись, он чувствовал ее ускользающее прикосновение, ее запах и голос.
– Ты еще не сдох, а, Наделенный?
– А? Кто это? Что?
Вокруг разговаривали. У него болела голова. Ноги тоже.
– Не спасла тебя новенькая броня, э? Скормить бы тебя гончим. Даже на фарш рубить не придется.