Дышать становится трудно.
— Если б наверняка знать, что отца прирезали супостаты, прожил бы здесь с чистой совестью. На кой я ему там? Гол, как сокол, никому не нужен. Работу подыскал бы. Я, знаешь, неплохо воюю. В походы ходил, подавлял смуту. Чертовы терцианские вельможи только и делают, что грызутся друг с другом. Не то что в Союзе, тут земель столько, что хватит на весь свет.
Перехватываю шлюху покрепче — ладони потеют.
— Как подумаю, что он сидит там на троне, а сам отца прирезал. И ладно бы, одного отца, а как подумаю — мать! Матушка-то что ему сделала? Мы, уж конечно, с детства не в ладах, но поднять руку на мать? Нет, такого прощать нельзя, верно я говорю? Уж коль у нас один брат — дурень дурнем, съякшался с эльфийской шлюхой, то справедливость теперь на мне, верно?
Киваю, проглатывая ком, застрявший в горле.
— Просплюсь, девку на ноги поставлю и сяду на корабль. Рыбацкий, торговый — какая разница! Доберусь до Терции и узнаю, где правда. Слышал, там гетто в огне полыхает. Остроухих я терпеть не могу, но жечь живых — мерзость. Ты как думаешь, парень?
Сбрасываю шлюху с плеча и бегу прочь. На глазах слезы.
Анна говорит, нельзя думать о том, кого убиваешь. Нельзя помнить, что они еще живы.
Анна говорит, они умирают, когда заплачены деньги.
— Не убьешь ты — найдут другого. Ты ничего не решаешь.
Бегу прочь, а за собой слышу стук подбитых сапог — такие у терцианца.
— Эй, парень, стой! Погоди! Куда?
Неужто не понимает?
Останавливаюсь, оборачиваюсь к нему.
— Думал, нож у тебя не замечу? — спрашивает, а у самого в руках нож — мой. Вытащил, пока тащили шлюху. Прикрылся, значит, ей для отвода глаз. — Стой ты, черт тебя задери! Думаешь, ты первый за мной пришел?
Замираю.
— Деньги тебе заплатили?
Киваю.
— Я тебе, парень, так скажу. Убить ты меня не сможешь. Я вашего брата хоть и уважаю, а поддаваться не стану. Как остальные — в канаву ляжешь. Помоги, и я тебе помогу исчезнуть. Чуешь? От тебя теперь не отстанут, как от меня. Будут слать за тобой других — покрепче.
Стою смирно — Анна велит слушать, что говорят, когда дело дурно.
— Ноги у тебя быстрые, глаз острый. Найдешь мне кораблик, чтоб обогнуть мыс, и я тебе придержу место. Оплачу капитану расход, сядем, отправимся на юг или на север, куда выйдет. Мне все равно, где жить, лишь бы без ножа в сердце. Чуешь?
Киваю, хоть не понять еще, как вырваться из западни. Вернуться с «живым» — хуже не придумать. Анна на порог не пустит. Помочь ему — считай, навсегда распрощаться с семьей.
— Тебе, парень, лет сколько?
Выставляю вперед две ладони, как учит Анна, а потом еще одну. Она говорит, столько мне лет.
— Ничего, должен справиться. Капитанов знаешь?
Кто в портовых городах не знает капитанов?
— Так, — говорю, — нипочем не уйти.
— Доложат своим? — спрашивает терцианец. Глаза у него теперь хитрые, как у Анны, а может — хитрее.
— Нужно по суше, — слова вырываются сами.
— Есть у тебя, кому отправить весточку, что живой? — спрашивает терцианец.
— Анна, — говорю.
— Шепни кому-нибудь, чтоб передали ей.
Машу головой — не пойдет. Нельзя бросать Анну.
Терцианец сплевывает на пыльную брусчатку, шмыгает носом.
— Черт с тобой, веди к твоей Анне, вместе рванем.
Бежим назад, а сам не пойму, для чего показываю незнакомцу дом. Вид у него такой, будто он едва на ногах держится, а сам я едва поспеваю.
Дверь в таверне распахнута. Чую недоброе, а терцианец отшвыривает меня прочь от входа. Вижу, как прямо перед носом у него сверкает стрела.
— Жан? — голос будто бы не Анны. Приторный, сладкий.
Терцианец прикладывает к губам палец, чтоб я молчал, а мне до ужаса хочется попасть внутрь и увидеть, кто так скверно произнес мое имя.
— Хозяйка на месте? — кричит терцианец. Машет рубашкой перед собой, и в дрянную ткань влетает еще одна стрела.
— Жан, не шути так! — кричит незнакомка. Слышу в ее тоне знакомые нотки. Анна так говорила с теми, кто много выпил или пролил помои в отхожем месте.
— Тебе, парень, лучше отсюда бежать, — говорит терцианец, но мои ноги приросли к брусчатке. Городок вокруг шумит, зеваки сбегаются поглазеть. Вижу на крышах знакомые силуэты. Начнут стрелять — считай, мертвый.
— Жан! — не унимается Анна.
Может быть, она объелась этой чудной травы? От нее у всякого портится характер.
— Засела там, как змеюка, — терцианец опять сплевывает. — Тебе туда надо, парень? Позарез?
Чувствую себя дневной шлюхой, которую незнакомец решил спасти. Из-за нас с ней он попал в переплет, а гляди-ка, туда же — помогает. Анна про такого сказала бы, что он сует нос не в свои дела.
— Парень, слышь меня? — отвешивает мне затрещину. — Я за просто так туда лезть не стану!
— Там папка, — голос получается жалостным, будто милостыню у гетто просить вздумал.
— Папка, говоришь? — вздыхает, бросает рубашку вперед себя, дожидается новой стрелы и прыгает внутрь.
Слышу треск разбитого дерева, грохот стекла, потом кричит Анна. Для чего она вздумала стрелять?
Прижимаюсь к брусчатке и понимаю, что давно уже не стою на ногах. Сижу, прижавшись к стене таверны, а надо мной — братья. Смотрят наконечниками стрел с крыш.
Взгляды у них злые, будто у голодных волков. Наконечники направлены прямо в мое сердце.
Щеки мокнут, а глаза начинает резать от боли. Так сильно вглядываюсь в блеск стали.
— Бегите! — слышу, как закричал, а голос будто чужой. — Бегите! Тут повсюду лучники! Бегите!
Крик мой перекрывает шум всего городка. Анна теперь укорила бы меня за то, что я стал, как другие. Слился с толпой, научился шуметь.
— Бе-ги-те! — ору, что есть сил, а наконечники все продолжают нависать сверху.
Терцианец выходит из дверного проема, и в одной руке у него шкатулка со сбережениями Анны, а в другой руке — её голова.
— Всё, расходимся, — говорит он, выбрасывая голову на брусчастку. Улица окрашивается алым, вижу, как перед глазами начинает растворяться день.
Наконечники стрел исчезают в вечернем сумраке.
— Кому нужна будет работа — честная, без дураков, жду завтра на рассвете в порту. Кому нужны деньги — забирайте.
Он выбрасывает на брусчастку шкатулку Анны, а из нее валятся разноцветные камни. Сапфиры, рубины, алмазы — она принимала все.
— Пошли, парень, нечего здесь сидеть, — он протягивает мне руку и поправляет воротник моей куртки. — Надует еще. Пойдем, дел невпроворот.
========== 1. Терция. Копыта и соль ==========
Строительство кораблей заняло почти четыре года. Мы потеряли восточные провинции. Портовый городок на севере, ведущий торговлю с Вестурландом, сожгли мятежники. Фредди утверждал, что среди них были эльфы, но вряд ли он говорил правду — существа из гетто слишком боятся людей после того, что случилось в столице, а Башни никогда бы не разрушили настолько выгодную точку для переброски войск.
Мы постарели, и в первую очередь — я, потому что пять тысяч купленных на фамильные драгоценности вестурландских воинов гибли от голода один за другим. Климат был слишком жарким, еда — слишком скудной, а без вечного запала Арен они начали устраивать потасовки в казармах. Фредди не мог унять их. Днем он приходил к ним, отчитывал, наказывал, кое-кого отдал висельникам, но уже вечером все повторялось.
— Почему вы не слушаете своего генерала? — спросил я у Бальдра, игнорируя послание Морохира о том, что мне нужно оставить мнение рабов рабам.
— Он должен вести нас в бой, — ответил Бальдр. Язык давался ему с трудом, но прошло почти два года — теперь он говорил, как терцианец из провинции. — Мы сидим взаперти, войны нет, боя нет — нужно чем-то занять руки.
— Прежде ты говорил, что твоя жизнь потеряет смысл, если я — погибну, — это было два года назад, я был еще недостаточно стар и говорил глупости.
— Моя жизнь уже потеряла смысл, а вы все еще живы, — ответил Бальдр, за что получил сорок ударов плетью на площади. Вестурландцы пришли смотреть на него, кричали: «Давай!». Я до сих пор не знаю, кого они поддерживали: палача или Бальдра.
После этого разговора я собрал войско и отправил к развалинам портового городка. Тихий Залив? Кажется, так он назывался, пока его не разрушили. Войско повел Фредди, убедив меня, что сделает все «в лучшем виде». Так и сказал:
— Все будет в лучшем виде, — отвесил шутливый поклон и ушел готовиться к бойне.
Тогда я вспомнил, что мятежи в гетто прекратились только после того, как последний эльф ушел из сожженного дотла городка. Но все же Фредди был единственным, кому я мог доверять. Второсортные офицеры из числа преданных домов аристократов не годились даже для того, чтобы доверить им подготовку новобранцев.
Новобранцы! Их было так много в тот год — третий после высадки моих золотых воинов с северного островка. Новобранцы текли рекой, каждый здоровый мужчина мечтал попасть на службу Его Величества. Им давали еду. Голод накатил на Терцию и не выпускал из своих тисков четыре года. Все поставки, которые мы пытались наладить из близлежащих провинций, терялись по дороге. Грабители и солдаты — терцианцы осваивали новые ремесла. Королевство вытекало у меня из рук. Оставался один выход — ускорить подготовку и начать военные походы.
— Если бы я попросил тебя пойти против терцианцев? — я хорошо помню тот вечер, мы стояли недалеко от казармы Бальдра. Он вернулся из похода, украшенный новыми шрамами — один из них пересекал лицо. Мне казалось, его зачеркнула рука неумелого художника.
— Мне все равно, кого убивать, хозяин, — ответил он. Я видел в его глазах, что ему было все равно. Он мог убить мать и ребенка, если бы я сказал ему. В тот вечер возле казармы я понял, что он не считает то, что совершает — убийством. Его и еще четыре тысячи оставшихся в живых вестурландцев ограждает от мира безоговорочная вера в то, что каждая смерть, записанная на их счета, на самом деле записана на мой. Они считали себя инструментами в руках хозяина, и были свободны делать все, что захотят, если хозяин приказывал им сделать это. Пойти против терцианцев? Конечно, он сделает это, ведь на самом деле его совесть останется чиста. Это я пойду против терцианцев, это я буду убивать собственных подданных, своими руками.
— Вот как, — мне было нечего ответить ему. Наверное, мое лицо изменилось, потому что он поклонился и пошел прочь, не спрашивая разрешения, оставив меня наедине с моими мыслями.
Мы организовали новый поход наутро. Взяли три сотни лучших воинов и отправились к ближайшему замку. Там осел дом Веттин. Герцоги, которые были графами в прежнем поколении. Они провернули несколько ловких партий при дворе, выменяли деньги на титул, но остались при достатке. Дом Веттин неоднократно просил поддержки в подавлении восстаний крестьян, но в гвардию прислали десятилетнего мальчишку, который вечно ронял учебный меч. Помощи с продовольствием от них не поступало, а верные люди в прислуге нашептали, что в погребах Веттин россыпи пшеницы, вяленое мясо, моченые фрукты.
Замок не был готов к осаде, а быстрый переход вестурландских отрядов лишил их нужного на подготовку времени. Бальдр провернул все быстрее, чем я понял, что произошло. Небольшая палатка, которую ставили специально для меня два вестурландца, была готова, и я уже хотел заглянуть внутрь и отдохнуть после долгой скачки, когда мне сообщили, что замок взят.
Герцог Веттин сдался без лишних сцен, позволил выгрести из погребов большую часть припасов и даже отправил в знак верности пару незамужних леди второго сорта. Девушки жались друг к другу, окруженные отрядом северян, и перешептывались о своей судьбе. Мы вернулись в столицу тем же вечером, разместили их с комфортом, а сами наслаждались сытной едой, праздновали победу и обсуждали грядущие планы.
Дотянуть до завершения строительства кораблей удалось набегами на собственные земли. Фредди неоднократно убеждал меня принять единую стратегию и придерживаться ее, но это шло вразрез моим планам. Если об атаке узнает Фредди, гвардия и несколько офицеров-северян — она уже не будет внезапной. Мы повторяли все в точности, как в первый день. Летели верхом до нужного места, атаковали, забирали провизию и возвращались назад.
Со временем дома, истощенные неспокойными годами, стали готовить откуп. Порой не приходилось даже пересекать крепостную стену. Эта легкость чуть не довела меня до беды, но на помощь пришли верные рабы. Я начал прислушиваться к их советам чаще, чем слушал Фредди или Морохира.
— У нас достаточно еды, хозяин, — сказал Гуннар. Я выучил его имя после того, как он в одиночку одолел ров и взобрался в башню герцога Ланского без крюков — одной ловкостью.
— Ты перечишь мне? — в голове моей в тот день было слишком много вина. Последний поход принес бочки с фруктовой бражкой и зрелый сыр — совсем неподходящее блюдо в голодные годы.
— Мы можем угодить в ловушку, хозяин, — настаивал Гуннар.
Я не заметил, когда он получил право говорить со мной в таком тоне. На время походов это было само собой разумеющимся, а в тот день, в эйфории, я мечтал поставить его на место.
— Он прав, хозяин, — вмешался Бальдр.
Их согласие так поразило меня, что я протрезвел. Гуннар и Бальдр — вечно враждующие, вдруг согласились в чем-то. Мы отменили поход, а спустя три дня разведчик принес известие, что Йорки отравили всю еду. Они выбросили запасы на улицу, чтобы сжечь, но изголодавшие бедняки дорвались до кучи, наелись и умерли там же. Костер вонял дорогими специями, человеческим жиром, черт знает — чем еще.
Бальдр и Гуннар стали советовать мне чаще Фредди. К исходу четвертого года, когда корабли — худые, посмешище для Востока — были готовы, они оба стали генералами. Четыре тысячи голов северян, да еще десять тысяч терцианцев — переправить такое в земли Союза — безумие.
Первый год Морохир подсказывал чертежи для строительства, но после изгнания эльфов — перестал. Помощь его сводилась к пространным советам, он выжидал начала действий, и когда корабли выстроились на южном побережье, прислал письмо с вороном.
«Со времен сгоревших эльфов ты возмужал, Ваше Величество. Башни отправят к порту Суденхейма своих воинов — прими их, они будут послушны тебе, как рабы вестурланда»
Известие, которое обрадовало бы меня четыре года назад, теперь настораживало. Голод Терции заставил меня избавиться от последних юношеских иллюзий. Я просыпался в своей постели и забывал, что я все еще не старик. Меня толкало вперед только одно — желание увидеть мечту своими глазами. Несмотря на все ужасы последних лет, я верил, что объединение Терции и Союза Флотилий послужит началом грандиозным завоеваниям.
— Для чего ты это делаешь? — спросил меня Фредди ночью перед тем, как мы наметили переброску войск в порт. Была весна, снег растаял, но жара еще не успела ослабить северян. Вот-вот должен был начаться обычный по весне голод перед урожаем, и я хотел подстегнуть войска. Запасы, собранные для этого амбициозного плана, уже грузили в трюмы.
— Хочу, чтобы после моей смерти осталось что-то красивое, — ответил я. На меня снова подействовало вино и сыр. Отдохнуть перед долгим путешествием — вот чего я хотел на самом деле, поэтому говорил нескладно.
— Найди себе жену, — усмехнулся Фредди.
Я вспомнил, что много лет назад он был моим другом и понимал меня лучше, чем мои родители, чем мои братья и учителя, лучше любого при дворе. Теперь между нами была пропасть.
— Я хочу, чтобы это было что-то, способное пережить века, — мне захотелось вернуть детство. Вечер, когда мы вдвоем с Фредди стояли в гетто. Наш доспех был зеленым от крови, а у нас в голове была только одна мысль, и никто не мог бы выразить ее словами. Мы знали, ради чего живем, и ни на минуту не задумывались о том, что делали. Я посмотрел в растерянные глаза Фредди и увидел, что он все еще не задумывается.
— Тебе надо меньше пить, Величество, — усмехнулся мой самый родовитый генерал. Герцог! Прежняя супруга Фредди скончалась при неизвестных обстоятельствах, в природе которых я не сомневался, и новую он потребовал спустя три положенных дня траура. Герцог Фредди — двор сплетничал об этом несколько недель.