– Ты, вроде бы, я слышал, каким-то бизнесом последнее время занимаешься? – спрашивал я у него, подливая сухое вино в фужеры.
– Да, – протянул Иванов. – Торгую видео продукцией, ну, знаешь, VHS-кассетами, DVD-дисками и прочей развлекательной фигней.
– И как идут дела?
– Отлично! – на его лице расплылась умиротворенная улыбка. – У меня три супермаркета и небольшая сеть из пяти ларьков. Работы, конечно, много: контейнеры, отгрузка, доставка, трафик – так утомительно всё это… – Он грустно вздохнул, показывая, как это все ему в тягость.
– А жена есть?
– Да-да, – зачастил Иванов. – Сейчас с детьми – у меня их двое: мальчику семь, девочке десять, – на Мальдивах отдыхают. Каждое лето уезжают, и сидят там все три месяца безвылазно. Я им говорю: давайте хотя бы в Ниццу поедем, посмотрим, или в Бадн-Бадн, так нет, Мальдивы только подавай.
– Значит, хорошо живёшь? – посмотрел я на него сквозь стекло фужера. Белое вино забавно искажало его лицо.
– Замечательно! – воскликнул он и по-детски засмеялся, точно не веря в своё счастье.
Он ещё много чего говорил и про себя, и про свою семью, и про свой бизнес, как им легко и вольготно живётся, но в словах его иной раз проскальзывала нотка какой-то беспомощности и неуверенности во всем. Да и в образе его сквозила какая-то противоречивость. Вроде бы, костюм был безупречен, но, приглядевшись, я обнаружил, что не хватает пары пуговиц, а одна висит на тонкой ниточке. А на выглаженных брюках видны затяжки. На рукаве пиджака потерт локоть… Все это, конечно, компенсировалось той напыщенной небрежностью, с которой он держался. Но от моего придирчивого взгляда эти незначительные детали не ускользнули. Заношенный костюм с его пламенными речами никак не хотел сочетаться. Иванов говорил, что недавно был на Нью-йоркской ярмарке-выставке по делам своей фирмы, а я смотрел на его колено, где красовалась небольшая заплатка, пришитая явно мужской рукой, небрежно и наспех.
Но… мало ли какие причуды у внезапно разбогатевшего человека. Может, такой вид – последний крик европейской моды. Зачем ему меня обманывать?
– Знаешь, – сказал он мне за третьим бокалом, – а наша встреча не случайна.
– То есть? – я недоуменно посмотрел на него.
– Я тебя последние две недели разыскивал.
– Зачем это?
– Мне помощь нужна. – Его лицо больше не лучилось беззаботным счастьем, а стало серьёзным и сосредоточенным.
– Моя? Тебе? – засмеялся я. – Чем рядовой журналист провинциальной газеты может помочь воротиле большого бизнеса? Разве что написать, какой ты успешный и благотворительный.
– Бизнес бизнесом, – его нисколько не обидел мой смех, – а я ведь ещё и ученый… ну, то есть занимаюсь наукой, так, для себя, – замямлил он, почему-то смутившись. – И… недавно… сделал одно открытие.
– Открытие? – я косо посмотрел на него, не пытаясь скрыть своего насмешливого тона. По моему глубокому убеждению, век ученых-одиночек давно миновал, и чтобы что-то сделать в мире науки, необходим большой коллектив, объединяющий множество теоретиков и практиков. Всегда смешно смотреть, когда раздают правительственные награды старым ученым, сделавшим, как и мой товарищ, важное открытие. Если разобраться, то эти уважаемые старцы всего лишь руководители какого-нибудь научного проекта, над которым трудилась добрая сотня молодых и безвестных, но талантливых ученых. А лавры, как всегда, достаются тем, кто на виду. Поэтому я и не мог поверить, что Иванов совершил какое-либо открытие.
– Да, – продолжал он. – открытие. Такое, которое перевернёт все существующие взгляды на мироздание.
– Эка ты хватил, – усомнился я. – А не слишком ли…
– Нет, не слишком, – оборвал он меня. – Я уже и практическое применение ему нашёл. – Он понизил голос до шёпота и стал озираться.
– Да? – выдохнул я. – И в какой же, позволь поинтересоваться, области ты совершил революцию?
– В области волновой физики.
– Точно, я помню, ты по молодости радиоэлектроникой увлекался. Даже участвовал в каком-то международном турнире «стукачей»…
– Радистов, – поправил он меня.
–… ну, радистов. И вроде бы, какое-то место занял.
– Да, первую премию взял по переписке «морзянкой».
– Ну, кто этим не страдал по молодости, – развёл я руками. – Не думал я, что это у тебя выльется в нечто серьезное.
– И не просто – в нечто серьезное, – стал горячиться он, – я совершил настоящий прорыв в волновой физике.
– И в чём же выражается этот твой прорыв? – я был настроен крайне скептически.
– Я разгадал эффект «белого шума». Ты, конечно же, слышал о «белом шуме»?
– Но физики давно изучили так называемые цветные шумы, – возразил я. – Есть формулы, описывающие это явление, теоретическая база и прочее…
– Нет, ты не понял. Я говорю, про тот эффект, когда радио– или телеприёмник вдруг начинает ловить голоса не из нашего мира, так называемый ФЭГ – феномен электронного голоса.
– Из загробного, что ли? – хмыкнул я.
– Да! – громко воскликнул он, напугав пару за соседнем столиком.
– Ещё бы! – в тон ему сказал я. – В журналисткой братии столько раз уже пережёвывалась эта тема, что пора и проглотить. Ловить на простой радиоприёмник радиоволны из загробного мира – это также круто, как на удочку кита. Но не кажется тебе, что это чепуха? Просто эфирный мусор, помехи от наземных электроустановок. И даже утверждения очевидцев, что на фоне ряби мониторов проступают силуэты давно умерших людей – тоже чисто психологический эффект. Люди просто видят то, что хотят увидеть. Аксиома.
Мой собеседник терпеливо ждал, пока я закончу философствовать.
– Вот и ты попался на эту удочку, – засмеялся он. – Это волны не из загробного мира, а из параллельного нам.
– Не всё ли равно? – пожал я плечами.
Конечно нет! Ты знаешь, что такое «параллельный мир»?
Я не стал отвечать, понимая, что сейчас он мне начнет преподавать географию параллельных миров.
– Все, абсолютно все имеют об этом смутное представление. Все их теории – ерунда.
– А ты, следовательно, установил…
– Да! – с диким восторгом заявил он. Я осмотрелся: посетители кафе уже начали обращать на наш столик внимание. Пора непризнанного гения отсюда уводить.
– Может, прогуляемся по городу? – спросил я Иванова.
– Да-да, – легко согласился он, – лучше уйти отсюда. Эта информация не для посторонних. Пойдём ко мне, я тебе машину покажу, которую изобрёл.
– Машину? – удивлённо взглянул я на него, оплачивая счёт официанту.
– О! прости, друг, я сегодня очень непоследователен. Изложу тебе все по дороге. А ты согласен пойти со мной? – притормозил он вдруг в нерешительности.
Я тяжело выдохнул: а-а, прощай полдня безделья, пойду посмотрю, что этот гений натворил. Вдруг он действительно сделал открытие?
Выходя из кафе, я как-то случайно взглянул на обувь Иванова, и опять поразился абсурдному сочетанию в его облике безупречности с неряшливостью. Туфли были дорогие, явно из престижного бутика, но уже начали приходить в негодность.
– Расскажу по порядку, – говорил он, пока мы шли по улице. – Примерно пять лет назад я задумался над одной штукой. Почему масса вселенной превышает массу материи, из которой она состоит?
– А ты её на каких весах взвешивал? – пошутил я.
– Не я, – мотнул он головой, – а астрофизики. Это же научный факт. Многие этот «излишек» в массе называют «тёмной» материей, кто-то антиматерией, и тому подобное. Я прочитал уйму литературы, наверное, всю, какая есть по этому вопросу. Ни одна из теорий мне не понравилась. То есть, оговорюсь, не то, чтобы не понравилась, – не показалась абсолютно убедительной. Тогда я сел за научные труды по физике, астрономии и прочим точным наукам и вскоре решился связать эту «тёмную» материю с эффектом «белого шума». Связь определенно должна быть, рассуждал я. И связь на молекулярном, даже атомном уровне. Многие умы бились над этой проблемой. Даже Томас Эдисон считал, что наше Я, переходящее в загробный мир, должно сохранять способность воздействовать на материальный мир и взаимодействовать с ним. Он только сетовал на то, что не создана такая чувствительная аппаратура, которая могла бы улавливать вибрации такого взаимодействия. Когда я коснулся этой проблемы, я ужаснулся, сколько ученых занимаются ею. Взять хотя бы Фридриха Юргенса или Константина Раудива, это самые ярые исследователи «белого шума» Но в чем же они все заблуждаются? – спрашивал я себя. И сам же отвечал: никакого загробного мира не существует. А что же это такое? Откуда эти голоса? Тогда я наткнулся на один интересный эксперимент, проведенный в США профессором Раймондом Чу из университета Беркли. Ты не слышал об этом эксперименте? – заглянул мне в глаза Иванов.
Я пожал плечами:
– Может быть и слышал. А что за эксперимент?
– Я не буду пересказывать целиком, расскажу только, каков был его итог. Им удалось преодолеть скорость света в триста раз, но и это еще не всё – им удалось переместить фотон назад во времени. Понимаешь, фотоны преодолевали расстояния от источника света до датчиков как бы исчезая и мгновенно появляясь на приемники.
– Ну, и что из того? – спросил я, еле сдерживая зевок.
– Как? – встрепенулся он. – Этот факт должен якобы подтверждать теорию нуль-транспортировки или теорию телепортации.
– Почему «якобы»?
– Не торопись. Они думают, что подтвердили возможность телепортации. А из этого, по их словам, вытекает и правомерность другой теории, о наличии пространственно-временных «кротовин», то есть временных тоннелей, в который пространство сжимается настолько, что время перестает существовать. То есть существует некая природная машина времени, некий переход, соединяющий точки пространства, находящиеся на невероятно большом расстоянии, в одну, единую точку.
Его глаза горели, в них плескалось помешательство.
– Ну, и что из того? – спокойно сказал я. Меня эти теории оставляли равнодушным.
– А то, – воскликнул он, – что все они не правы! (Я хмыкнул). Или же взять филадельфийский эксперимент Эйнштейна с перемещением эсминца Элдридж.
– Это же байка.
– Нет! – мне показалось, он готов был вцепиться мне в горло, когда я в очередной раз подверг его слова сомнению. – Нет! Это научный факт! И то, что до него подобный эксперимент провёл Никола Тесла в тридцатых годах двадцатого века – тоже научный факт! Только…
Он сделал продолжительную паузу, чтобы отдышаться. Он был так взволновал собственными мыслями, что задыхался и буквально глотал воздух.
– Что «только»? – взглянул я на него и увидел побледневшего человека, в зрачках которого полыхал костёр какого-то творческого озарения. Что-то страшное и бесноватое было во всём его облике.
– Только… – продолжал он, немного отдышавшись, – все они были неправы! Эйнштейн счел результат своего эксперимента доказательством своей единой теории поля, труды по который он впоследствии уничтожил, считая, что человечество самоуничтожится, научившись управлять пространственно-временным континуумом. Другие видят в этих экспериментах доказательство существования тех самых «кротовин». Но они все, ВСЕ ошибаются!
Он ещё много приводил примеров, которые доказывали наличие параллельных миров. Говорил о Черных дырах, о НЛО и других мировых загадках. В общем, о том, к чему мир давно привык и перестал обращать на эти сенсации внимание.
– А что же нужно было сделать? – спрашивал он себя. – А нужно было сделать следующие. Всё это – разрозненно и изучается всеми отдельно. А необходимо было связать это всё воедино. И только я так поступил. Только я, понимаешь? Я один! И, знаешь, к какому выводу я пришёл? Что наш сегодняшний взгляд на материю – не верен! Материя (и это моё фундаментальное открытие), из которой состоит наша вселенная, только отчасти принадлежит нашей вселенной: каждая её элементарная частица одновременно существует в нескольких параллельных формах бытия, то есть мирах…
Два квартала он излагал мне постулаты своей теории. Вкратце (если, конечно, я понял его правильным образом) его «учение» можно передать так. Он открыл, что каждая элементарная частица, ну допустим, атом пребывает в нескольких диапазонах волновых вибраций, независимых по отношению друг к другу. Скажем, наш мир, по его словам, находится в определенном диапазоне, и всё, находящееся в нем – атомы, молекулы, люди, звёзды и вся вселенная, – находится в состоянии этой вибрации, частота которой неизменна от сотворения. Однако те же атомы пребывают и другом диапазоне вибраций и составляют иную вселенную…
– К примеру, – говорил он, вынимая из пиджака своего костюма погрызенный карандаш, – в нашем мире вот этот определённый набор атомов составляет карандаш. А в другом те же самые атомы могут составлять, ну например, камень или лист какого-нибудь растения, если в другом мире есть такие формы жизни…
По его словам, материя во всех мирах, а он их насчитал более сорока, едина, только энергия у всех разная. В конечном счете, энергия – и есть та вибрация вселенной по отношению к другим вселенным…
– По сути, – говорил он дальше, – название «параллельный мир» неверное. Миры отнюдь не параллельны – они накладываются один на другой, они – одно целое, только имеют разные энергетические характеристики, вибрационные свойства…
Этим, по его словам, и объясняются все вышеизложенные «чудеса», от бермудского треугольника и НЛО до экспериментов Эйнштейна и профессора Чу из университета Беркли. Просто происходят кое-где в нашем пространстве энергетические сбои, и какой-то участок этого пространства начинает вибрировать не с той частотой, с которой вибрирует вся остальная вселенная, а частота эта совпадает с частотой вибрации другой вселенной… Знаешь, говорил он, эти частоты так мало отличимы, что любое отклонение от нормы и – происходит смещение пространства, и, как следствие, появляются «окна» в другой мир. Своего рода, энергетические дырки.
– Вот эти самые вибрации и есть ФЭГ – то, что иногда улавливают радиоприемники…
Признаюсь, до тех пор, пока я не увидел его машину в действии, всё сказанное им казалось мне просто бредом.
– По твоим словам, – усмехнулся я, – я, состоящий из конечного числа элементарных частиц, в каком-нибудь ином измерении либо пень трухлявый, либо молодой колосящийся бамбук.
– Нет-нет-нет, – почему-то зашептал он, – я установил (это я не могу пока объяснить и не могу алгебраически сделать выводы, почему именно так), что те атомы, которые составляют в нашем мире живые формы, во всех мирах также составляют живые (!) существа. Скажем, есть более десятка миров, которые в точности повторяют наш мир, но время в них течет по иному. В каком-то оно повторяет наше прошлое, в каком-то – будущее. А в ином – течет в другую сторону. По сути, неразгаданный до этого эффект предсказаний и пророчеств вытекает из того же ФЭГ. Наш мозг, помимо всего прочего, может генерировать токи различных частот, и иногда эти частоты совпадают с частотами тех миров. Фрейд был не прав, – замахнулся Иванов на очередного великого мудреца, – во снах, то есть в бессознательном мы видим не отражение собственных скрытых желаний. А, генерируя «поле», силой мысли проникаем в те измерения.
– Ты хочешь сказать, что, пребывая в состоянии сна, мы путешествуем в иные миры? – переспросил я. Слушая его, я и не заметил, что мы вышли почти на окраину города. «Неужели мы так долго идём?» подумалось мне.
– Послушай, приятель, а где ты живёшь?
– Да вон в той пятиэтажке, – указал он рукой на дом, до которого ещё оставалось, примерно, пятьсот шагов.
Подымаясь по лестнице, он с возрастающим от пролёта к пролёту жаром говорил, что на основе всего изложенного изобрел аппарат, способный сканировать частоты вибраций вселенной и генерировать их, создавая тем самым «дырки» в пространстве. Пока мы шли до пятого этажа, он подробно описал действие аппарата. К сожалению, я не настолько силен в научно-технической терминологии, чтобы передать все в точности. Скажу лишь, что принцип действия аппарата сходен с принципом действия той силовой установки, которую использовал Эйнштейн. Смысл в том, как утверждал Иванов, чтобы в одном луче, направленном на определенную точку пространства, сконцентрировать и электромагнитные сверхчастотные колебания, и гравитационные поля, также имеющие колебательную характеристику. И предать той точке пространства ту частоту вибраций, которая соответствовала бы вибрациям «соседней» вселенной». Тогда, по его же выражению, межпространственная мембрана «прорвётся» и появится желанное окно.
– Не обращай внимания, – сказал он мне, когда мы зашли в квартиру на пятом этаже. – У меня ремонт. И вообще эту квартирку я собираюсь продавать. Она была нужна мне как мастерская, чтобы построить Элдридж.