Candelabra’s lighted
Satan has been sighted
Never has there been an evening like
this is what they wanted
always to feel hunted
Канделябры зажжены,
И Сатана был здесь замечен
Никогда еще не было вечера как этот,
Это то, чего они всегда хотели -
Чувствовать, что их преследуют
Rasputina - Transylvanian Concubine
___________
Паркетная доска скрипела под тяжестью ободранной кресло-качалки. Старые истертые прутья неприятно ныли под шерстяным пледом, небрежно наброшенным на сидение и спинку. Пылинки пускались в лихорадочный пляс каждый раз, когда Вайолет отталкивалась босой ногой, касаясь пола.
На самой высокой мебели, в углах и по периметру комнат пыли было больше всего. Трудно содержать особняк в чистоте, когда в каждой комнате на одного озлобленного призрака приходится по несколько непрошенных гостей. А воздух все также удушающе сперт и отравлен желчью и ненавистью, копившейся не одно десятилетие.
С трудом приоткрытое окно громко стукается об оконную раму. За поднятыми жалюзи все так же умиротворенно, спокойно. Иногда казалось, что природа мертва вместе с самим домом. Весной и летом птицы пели, но не задерживались подолгу на ветках разновидных деревьев. И становилось неимоверно грустно, как будто не только живые люди, но даже птицы не хотели иметь с тобой ничего общего. А как быть осенью, когда и пения птиц-то никакого и нет?
Страницы шуршали, измятые края подрагивали под сквозными потоками ветра. Блокнот сполз с коленки, приземлившись на пол с хлопком, достаточно громким для того, чтобы Вайолет очнулась от размышлений, вздрогнула и опустила грустный скучающий взгляд на упавший предмет. Страницы исписаны, но в них нет толку. Никаких стоящих идей, предложений или слов. Ровным счетом ничего. Все остановилось, прекратило свое существование. Даже поток мыслей.
Я не могу писать.
Покрутив карандаш между пальцев, Вайолет вывела на чистом листе эти три слова.
Тринадцать букв. Но сколько отчаяния и ужаса они таят в себе. Кому-то они покажутся чушью, вроде бы как «Руки целы, значит и писать можешь». Но для некоторых Я не могу писать равносильно Я не могу больше дышать, все сжимается, куда делся кислород?
Возможно, это тоже болезнь? Та, что сковывает все тело, парализует. Самый страшный недуг. Тому, у кого больше нет другого способа выразить чувства и переживания, кроме как выплеснуть все на бумагу, потерять и это – означает медленно лишиться рассудка.
С каждой минутой я чувствую слабость. Неспешная, душераздирающая апатия подкрадывается ко мне как дикий зверь. А у меня нет ни оружия, ни сил, чтобы с ним бороться. Но стоит ли продолжать сражение?
Грифель карандаша отбивал ритм о бумагу. Стук-стук-стук. Как азбука Морзе. Вайолет остановилась, перестала записывать. Последние слова буквально кричали о своей двусмысленности, рождали воспоминания.
Я не могу писать…
Первая слеза скатилась по щеке. Если напрячь слух, отключить восприятие всех внешних источников шума, то можно услышать, как прозрачная капля оставила дорожку на бледной коже, упав на сгиб локтя.
Он смотрел. Он был здесь, в тени громоздкого пыльного шкафа. Он всегда был поблизости, борясь с терзаниями и желанием выйти на свет. Часть его знала, что она чувствует его присутствие, что она разгадала его “большой” секрет – теперь уже единственное, что он скрывал от нее. Но вторая его часть боялась ее реакции. Бэн Хармон был прав – Тейт боялся отказа. И если раньше, когда кто-то задевал его чувства, то обидчик всегда был наказан, то теперь Тейт чувствовал какую-то странную слабость, словно не ситуация принадлежала ему, а именно он ситуации. Как будто он зависел от нее. От Вайолет.
Ее движения стали более сдержанными. Раньше она давала волю чувствам. Раньше вещи расшвыривались по всей комнате, металлические подставки для тетрадей с грохотом ударялись о вековые плинтуса, а наволочки подушек протирали собою всю пыль с половиц. Он помнил осколки фиолетовой вазы, что раньше служила пристанищем для опавших листьев. И улыбка на миг озаряла его грустное, уставшее лицо. Она никогда не срывала цветы в саду, никогда не наносила вред растениям. Она была доброй, чуткой, она уважала природу. Намного больше, чем людей. Это ему и нравилось в ней. Многогранность ее личности, характера. Про девушек любят говорить “Она похожа на луну… бла-бла-бла… прочая романтическая чушь”. Тейт смеялся над этим заблуждением. Вайолет не подходила под такое описание. У луны всего две стороны – темная, что скрыта, и светлая, что на виду. Вайолет же была более глубокой. Ни про одно из качеств или черту характера, ни про одно ее увлечение нельзя было сказать, плохое ли оно или хорошее. Курение. Плохая привычка? Это с какой стороны посмотреть. В те дни, когда они были вместе, рядом, когда она была счастлива, а ему казалось, что он что умер и попал в Ад - потому что все происходящее было слишком удивительным, чтобы быть правдой - он вдыхал аромат никотина с ее пальцев, оставляя поцелуи в уголках губ он слышал ее тяжелое дыхание, упиваясь тонким табачным запахом, что смешивался с нотками ежевики, остатки которой мирно дожидались своего часа на дне миски у ночной лампы. Увлечение писателями экзистенциалистами. А правильно ли любить философию в семнадцать лет? И снова как посмотреть. И так до бесконечности. Какую дверь в обширном внутреннем мирке Вайолет ни открой, за ней неминуемо следует еще несколько тех, что поменьше. Задай вопрос “Как описать Хармон-младшую одним словом?”, и ты никогда не получишь единственно верного ответа.
Она разбила вазу, осколки валялись у кресла. Самое большое тут же оказалось в ее руках, раздирая кожу. Кровь капала на битое стекло, слезы размывали алый цвет. Минутой позже Вайолет опускалась на свой ковер, сжимая запястье с опухшими вздутыми порезами.
Но так было раньше. Теперь она все чаще пыталась сдерживать эмоции. Маску безразличия удавалось надевать на все более и более долгие периоды времени. Если слезы, то тихо, в подушку. Если приступы паники, то шумно, в компании двух дочерей Ларри. Девочки на какое-то время занимали ее играми, помогая мыслям очиститься, а панической атаке отступить.
Он злился. Но не мог понять, на кого именно. На себя? На нее? Ее поведение, поступки заставляли его мертвое сердце ныть точно как живое, и он находил Патрика, и выводил того из себя, и ему становилось лучше лишь после побоев, когда тело, хоть и не надолго, но нестерпимо горело, а раны саднили.
***
В ее руках коробок длинных спичек. На пачке красивые яркие бабочки. Вайолет потрясла упаковкой. Характерный звук - словно мелодия старой музыкальной шкатулки. Далекий звон колокольчика из прошлой жизни. Вытащив одну спичку, Вайолет с силой чиркнула. Зажигательная головка с шипением запылала, и прохладный воздух наполнился запахом реакции горения. Ее любимым запахом. Каждому крышу сносит по-своему. Кому дорогущий парфюм, кому свежевыкрашенный забор, а кому спичечный коробок. Соломка медленно сгорала. Струйка дыма поднималась в воздух, огонь стремительно поглощал сухое дерево, оставляя позади себя истлевший скукоженный уголек. Пламя неумолимо подбиралось к пальцам, но Вайолет медлила, не тушила. И лишь когда боль стала невыносимой, когда нервные окончания уже не выдерживали, она задула огонек. Сгоревшая палочка источала легкий аромат, Вайолет поднесла ту ближе к носу, вдохнув полной грудью. Уголки губ чуть растянулись в едва заметной улыбке. Запах поленьев в мангале на природе. Вайолет вспомнила вечерние посиделки на веранде загородного дома дяди, где после устроенного барбекю и жареного мяса всегда пахло именно так…
Былые дни счастья и полной душевной гармонии. Вдали от городской суеты ей всегда становилось лучше. Но прошлого не вернешь. Да и от будущего, собственно, многого ждать не приходится. Нижняя губа задрожала. Вайолет зажала ту между зубов, откидывая спичку на свой письменный стол, втягивая воздух носом. Раз-два-три. Раз-два-три. Дыши, Вайолет, дыши.
Внезапно она встрепенулась. Как олень, что учуял опасность. А что если описать прошлое? Какой-то момент из прожитой жизни. Почему бы не рискнуть, если в голову не лезет ничего нового?
Она пробежала мимо него через всю комнату, вылетев в коридор. Длинная майка развевалась позади, края вздувались под потоками ветра. Еще бы чуть-чуть, и кончики ее волос коснулись бы его лица.
Во дворе, за домом, у восточной стены, в кирпичном, под стать фасаду особняка, сарае аккуратно сложены грубые поленья. Повытаскивая несколько штук и побросав их на траву неподалеку, Вайолет вынула спичечный коробок. С трудом удалось поджечь дрова, но дерево поддалось, через минуту огонь перекидывался на следующее полено. Пламя шипело, устраивая дикие пляски. Вайолет замерла в одной позе у потрескивающих дров, словно бы приросла ногами к траве. Языки пламени подрагивали на ветру. Соленая слеза стекла к верхней губе.
- Что на этот раз?
Вайолет покосилась вбок, обхватывая себя руками. На долю секунды Вайолет показалось, что рядом Тейт…
- Пап… - как за первой упавшей с неба дождевой каплей всегда идет вторая, так и за комом поперек горла всегда следует взрыв эмоций, - … я не могу… - чистая рубашка отца прохрустела под ладошками девушки. Бэн сжал дочь в объятиях, громко выдохнув.
- Не можешь?
- Не могу писать… - сквозь тихие рыдания твердила та, - … я не могу, пап, я больше не могу…
Из окна ее комнаты открывался прекрасный вид на восточную стену, откуда Тейт мог разглядеть каждую деталь того, что творилось в саду. Доктор Хармон. Во всем виноват ее отец. Не он должен обнимать ее. Не он должен успокаивать и гладить ее длинные волосы. Это неправильно.
Кулаки сжимаются с нечеловеческой силой, костяшки пальцев видны через побелевшую кожу. Опять. Опять накрывает волна неистовой злости и отчаяния. Далеко ли Патрик?
***
- Зачем Вы протираете плитку над раковиной? Она и так чистая. Никто не готовил уже больше года, - бесшумно проскользнув на кухню, Вайолет залезла на барный стул, потирая ступню о другую ногу. Плиточные полы на кухне холоднющие. Мойра замерла, словно бы и вправду обдумывала свои действия. Затем женщина усмехнулась.
- Привычка наверное. Когда ты умираешь с двумя абсолютно разными личностями, остается не так уж и много занятий.
Вайолет промолчала, поджав нижнюю губу.
- Мисс Вайолет, - продолжила Мойра, опустив тряпочку на рабочую поверхность, отирая руки о кружевной фартук.
- Вайолет. Просто Вайолет. Я же мертва, к чему церемониться, - поправила девушка.
- Вайолет, - скромно улыбнулась Мойра, словно бы только что обрела друга, - при жиз… - женщина запнулась, - … раньше… раньше мы с… тобой не то чтобы не общались… не пойми меня неправильно, мне приятно твое внимание, но чем конкретно я вызвала такой интерес к своей персоне?
Вайолет поерзала на стуле, складывая руки в замок на коленках, принявшись нервно играть с пальцами.
- У меня проблема, а когда подумала, к кому можно обратиться, то сразу вспомнила Вас и… - глубокий вдох, - … в общем… я не могу писать.
- Писать?
- Писать, - кивнула девушка. – Раньше слова лились потоком, нужные предложения будто сами собой проявлялись на бумаге, а теперь… - Вайолет мотнула головой, словно на волосы ей сел шмель, и та попыталась согнать насекомое, -… Вы тут давно обитаете, вот я подумала, что может… может Вы подкинете мне идею? Какая-нибудь история для рассказа…
Мойра вздохнула, затем, поправив выбившуюся из прически рыжую прядь волос, потянулась к дальнему шкафчику. Зазвенели стеклянные баночки. Выудив какой-то пузырек и сунув тот в карман фартука, женщина снова обратила свое внимание к Хармон-младшей и, одарив ту ласковой улыбкой, опередила Вайолет с ее вопросом, касательно манипуляций домработницы с аптечкой.
- Послушай, ты пыталась с кем-нибудь поговорить на эту тему?
Вайолет напряглась. На эту тему?
- О ч-чем?
- О твоем творческом кризисе.
Испуганная бледная мордашка медленно переменилось. На лбу образовались морщины, брови свелись, нижняя губа задрожала. Вайолет обхватила себя руками, впиваясь пальцами в предплечья в попытках успокоиться, но это действие походило на усилия японца, пытающегося вычерпать воду ковшиком из затопленного цунами дома.
- Вайолет… ох, милая… – Мойра перепугалась, пытаясь поспешно придумать способ, как успокоить сидящее перед ней создание. Но Вайолет лишь качала головой, давясь слезами. Плечи подрагивали, тело сотрясалось в истерике. Вайолет знала причину своих слез, возможно даже хотела ответить Мойре, поделиться наболевшим, ответить на вопрос по-поводу писательского кризиса. Но она не могла. То ли из-за непрекращающиеся рыданий, то ли из-за чего-то, что не давало ей выложить все сокровенные тайны души. Возможно все дело в самой Мойре? Возможно, это инстинкты подсказывали Вайолет, что это не тот человек? Но ведь она так помогала маме во время беременности…
Вайолет уже не сдерживала плача, ей лишь было стыдно за свои неконтролируемые эмоции. Оперевшись локтем о поверхность островка, девушка прятала лицо за ладошкой, надеясь, что после этой сцены у нее еще останется хоть капля самоуважения.
- Послушай… - начала женщина. Да, у нее никогда не было собственных детей, но это не значит, что у нее отсутствует материнское чутье, - … пойдем, пойдем со мной, - Мойра аккуратно обхватила предплечье Вайолет. Та послушно слезла со стула, утираясь рукавом свитера и хлюпая носом. – Скажи, ты давно нормально спала?
***
Вайолет успокоилась, а через какое-то время крепко уснула под своим одеялом. Пузырек, что Мойра предусмотрительно припрятала в кармане униформы, оказался настойкой пустырника. Смешанная с небольшим количеством воды желтоватая жидкость показалась несусветной горечью, но Вайолет была слишком уставшей, чтобы спорить. Какое-то время Мойра сидела у постели девушки, сама не зная для чего. Хотела удостовериться, что та и правда уснет? Что ей будет комфортно? Скоро в комнате стало совсем тихо. Наблюдая за сменой минут на электронном циферблате прикроватного будильника, Мойра гадала, по какой причине Вайолет оставила часы. Хотела создать иллюзию реального мира? Не желала мириться со своей смертью?
- Что ты ей дала?
- Успокоительное, - практически не дав закончить фразу ответила женщина, даже не думая поворачивать голову.
- Какая-то фигня, вроде таблеток Доктора Хармон?
- Травяной сбор. Тейт, чего ты хочешь? – Мойра поправила одеяло. Тейт растягивал пальцами рукава кофты, неуклюже переминаясь с ноги на ногу так, чтобы не скрипеть половицами. Его мысли лихорадочно искали ответ на вопрос. А может он просто смотрел на спящее умиротворенное личико Вайолет, красные пятна от слез на котором только-только начинали бледнеть. Мойра усмехнулась с долей издевки. – Ты и сам не знаешь, чего хочешь…
Тейт нахмурился, распознав колкость в свой адрес.
- Ты злишься на меня?
- На тебя? Что ты, - Мойра издала тихий смешок, все также сидя на краю матраса, - за что мне на тебя злиться…
Тейт также не двигался, продолжая теребить ткань одежды.
- Она давно так не спала, я дум…
- … Тейт, - прервала юношу домработница, бросая на него взгляд через плечо. – Если ты хочешь поговорить о дочери Хармон, то я не та компания. Но ты хочешь не просто говорить, ты хочешь исповедаться, отвести душу. И как раз в этом тебе не поможет никто, кроме нее самой. Это ваше с ней личное дело. Не стоит пытаться задействовать окружающих.
Тейт уставился на женщину. Ее слова казались чем-то далеким и не особо различимым, как белый шум. Тейт слышал, но не слушал, погрузившись в свои собственные мысли. Она так красива, так безмятежна. Маленькая ладошка на подушке возле головы. На кисти руки бинт, пропитанный почти что совсем бледными остатками крови малинового оттенка, схожим с цветом ее губ…
- Если хочешь чем-нибудь помочь, то милости прошу, - продолжила Мойра, кивнув на осколки вазы возле кресла, аккуратно приподнимаясь с кровати и оценивая масштабы бардака удрученным взглядом. Тейт сглотнул, неприятные воспоминания выступили на передний план. На краях одного из толстых осколков до сих пор виднелась засохшая кровь…