Идея феодального лена пошла с трудом. Мысль о награждении не куском ткани или железа, бабой или лошадью, а владением с людьми… пока не прижилась. Ничего, дорастут. Конкретная форма феодализма… посмотрим.
* * *
Для того, чтобы управлять народом — его надо разделить. Выбрать каких-то особенных, «вятших». Вопрос всегда: по какому критерию выбирать? Было — по возрасту, станет — по успешности в сече топорами.
Для моих целей не годится ни то, ни другое. Но важно не это. Важна перемена. Начав меняться в себе, эрзя получают шанс. Выжить. А не сгинуть, стать прахом и тленом на мордовских полях, под моими, или позже, Батыевыми ударами.
Выжить — людьми. Личностями. Наборами генов и аллелей. Народ — «историко-культурная общность», сумма привычек, традиций, стереотипов — погибнет в любом случае. Потому что изменится. Под давлением внутренних и внешних обстоятельств. Обжираться вылежавшейся в тепле медвежатиной… — медведи кончатся.
Процесс изменений — «история». «Конец истории» — когда меняться стало некому.
* * *
Забавно. Меньше года назад один чванливый мордовский мажор кричал мне в лицо:
— Я вырву твоё сердце! Я съем твою печень! Ха-ха-ха…
И пошла эскалация.
И вот, только что — остановили вражеское нашествие, героически защитили родину и свободу. Это правда: на Земляничном ручье эрзя своими жизнями, своей кровью спасали свою отчизну, Эрзянь Мастор.
Мелочь мелкая — перед этим тайно, подло, по-воровски напали на мирные становища и вырезали половину орды.
«Мирные становища» — где вы такое видели, в какой орде?! 2–4% воинов в населении — это уже развитое средневековье, в племенах — вооружены 18–20 %. Всё взрослое мужское население — воины. Поголовно.
«Напали подло» — или тактически гениально? Проявив храбрость и мужество, проведя тяжелейший марш, не щадя своих сил и жизней, выполнив поставленную задачу…
Страдания одной юношеской задницы, приделанной к одной глупой голове, развернулись в героическую отечественную войну и грядущую справедливую революцию. Феодальную, конечно, но — революцию.
«Тем, кто любит колбасу и уважает закон, не стоит видеть, как делается то и другое».
«Колбасный принцип» вполне относится и к «законом истории».
* * *
— И тебе, инязор, только тебе, предстоит распределить награждение героев среди остального народа, среди тех, кто струсил, или поленился, или слишком глуп, или слишком слаб… Среди тех, кого надо защищать. Кто должен содержать. Кормить, одевать, вооружать, прислуживать… Вознаграждение — вам. Героям. Защитникам. Победителям.
И мы выпили.
Едва я уселся и потянулся к закуске, как к моему плечу прилип Вечкенза со страстным испуганным шёпотом:
— Я же не могу! Я же не умею! Как это по справедливости?! Я же не знаю!
Эх… ни капусточки, ни огурчиков — одно пережаренное мясо. Придётся отвечать.
— Не трясись так. Я помогу. Чай, земля не первый год стоит. Многие народы через это прошли, многие люди так делали. Надо в старых книгах посмотреть, сведущих людей поспрашивать. Помощников обученных тебе пришлю. Не дрейфь, Вечкенза, прорвёмся.
Чуть забегая вперёд: баронов и графьёв в мордве не получилось. Победители в битве при Земляничном ручье не понимали идеи феодализма. Но эта группа в несколько сот мужчин сумела сделать главное: они сломали традиционную, геронтократическую элиту племени. А стать новой элитой, закостенеть в этом состоянии — не успели. Слишком быстро менялся мир — история вокруг меня неслась галопом.
Часть этих людей погибла в стычках внутри эрзя, часть вновь окрестьянилась. Некоторые попали на службу ко мне. Но эти «новые люди» сделали главное: снесли «старых людей», убрали верхушку, главный тормоз на пути вовлечения народа в процесс ускоренного прогресса.
Обратная дорога… Неделя мёрзлой степи. Слава богу, что в ней текут реки, растут деревья, встречаются селения. Степь под Арзамасом более похожа на южно-русскую, как на юге Белгородчины или на севере Луганщины. Это не бесконечная ровная, продуваемая насквозь и насмерть ледяными ветрами, тарелка Таврических степей.
Мы потеряли почти весь скот, полон и треть людей. Одни умерли, другие отстали, разошлись по домам. Но те 4 сотни эрзя, которых Вечкенза вывел к своему Пичай-кудо — были его люди. Торопясь во Всеволжск, я мог уже надеяться, что его так просто не съедят.
Вечкенза начал прижимать те кудо, которые не послали людей в поход. Сначала просто требовал «отступное». Потом начал «выкручивать досуха». Тех, кто возражал, начинал рассуждать о своём праве, о древней воле, о народном собрании, спрашивал:
— Всё это хорошее — будет у тебя под саблей кыпчакского хана? Какое у тебя право под ханской плетью? Какая у тебя воля под копытом степного коня? Так почему же ты не пришёл защищать всё это хорошее — туда, на Земляничный ручей?
И глядя бешеными глазами в лицо очередного кудати, ошарашенного наглым тоном безбородого сопляка, приказывал своим людям идти в кладовые.
Недовольные пытались взяться за оружие. Став, таким образом, мятежниками. Ветераны Вечкензы были опытнее и лучше вооружены. А главное: организованы. Они были многочисленнее. В каждом отдельном месте, куда они приходили. Да и я несколько раз посылал отряды.
Инязору попробовали угрожать гневом богов. Тогда Вечкенза психанул. И — крестил всех эрзя.
Мда… Ё-моё и бздынь в придачу.
Почайны в Мордве нет. Но и Теша вполне годится. Он начал охоту на жрецов, шаманов, святилища.
Всякая власть освящается религией, всякая господствующая религия — освящает господствующую власть. Чтобы сменить власть — нужно сменить веру. Кудати восставали против Ине, карты их поддержали. Вечкенза взбесился и принялся резать и тех, и других. Выжигая святилища в пепел вместе с жрецами и «истинно верующими». Наплевав на угрозы божественных наказаний: ему не страшно — с ним сила Христова.
Заодно досталось и немногочисленным мусульманам и давно уже живущим в некоторых местах этой земли иудеям и русским язычникам. А я прислал ему несколько попов, книги, облачения, сосуды.
Реакция Боголюбского… восторг в захлёбе!
Крещение мордвы и муромы для русских князей… со времён святых Бориса и Глеба и до Батыя… и много после…
Подвиг. Деяние, сравнимое по важности с крещением самой Руси. Ну, не вровень, а вот на равноапостольную княгиню Ольгу… «Заря перед рассветом». А «Зверь Лютый»? — «Ветерок перед восходом»?
Боголюбский… После самоубийства Изяслава, гибели Калауза с семейством, сведений о спасённой и сохранённой мною Софье, публичной казни Феодора Ростовского… при том, что ему непрерывно «дули в уши» страдальцы по Клязьменскому каравану… и другим моим не прекращающимся… хепенсам…
Известие о разгроме целой орды Башкорда произвело впечатление. Вызывало уважение. Но — в рамках обычного. «Мы тут все такие. Мы и сами поганых бьём. Чуть лучше, чуть удачливее…». А вот новость о крещении мордвы… Да ещё и «Мордовской Руси»! Что была вечным унижением, занозой в чести всех князей Залессья…
В Боголюбово и во Владимире отслужили молебны в «одоление поганых язычников». И меня добрым словом помянули.
Лазарь принимал поздравления, сочился радостью и передавал мне похвалы князя Андрея.
Повторюсь: отношение князя Андрея ко мне было важнейшим условием выживания Всеволжска. Ни тактическая находка с одновременным ударом через непроходимый лес по зимним становищам орды, ни жестокая сеча на Земляничном ручье — его отношения ко мне принципиально не изменили. Только добавили осторожности, опаски. А вот «подвиг» — не в бою, но в вере — открыл… нет, не «кредит доверия» — Боголюбский никому не доверяет, но «окно возможностей».
— Ванька-то… к добру стремится. Пути у него, конечно… Но ведь доходит! До чего остальные — и помыслить не могут!
Чуть позже это обернулось для меня новым важным успехом, точнее — легализацией устранения очередной опасности, препятствия для роста Всеволжска.
Наиболее густо оппозиция Вечкензе была представлена в северной, Приволжской, части. Поселения эрзя здесь выжигались в ходе бунтов против власти инязора, жители обращались в рабство. Часть — люди Ине отгоняли в Степь к становищам Боняка. Те перепродавали дальше, вплоть до греческих рынков. Часть попадала на восток, в Суваш, Булгар и дальше, вплоть до Персии.
Сама победа сильно вразумила племена. Тех же мокшу, шокшу, мурому. Богатыми подарками, принесёнными в свои кудо участвовавшими в походе воинами. И подарками тем родам, которые послали воинов. Погибших, не вернувшихся.
Моя манера — не забывать о родне павшего героя — примиряла людей с требованием отдать трофеи. Превращала «отказников» в преступников не только перед воинской дисциплиной, но и перед собственными народами. Перед вдовами и сиротами павших. И вводила племена в мою юрисдикцию: споры о том, кому правильнее отдать «дары» — возникали неизбежно. Как во время Великой Отечественной — кому отдать Звезду Героя, награждённого посмертно.
Уже одна необходимость пустить «наградную комиссию» в свои «лесные твердыни», принимать русских как гостей, разговаривать с ними уважительно — меняла мировоззрение лесовиков. И, конечно, мои приказчики, увиденные вещи, услышанные разговоры… Чёткое понимание: это — «дар», не — «дань», не — «торг».
Дар Воеводы Всеволжского. Здесь принято отдариваться…
Часть мятежников-эрзя, преимущественно молодые женщины и девушки, дети, поступала ко мне во Всеволжск. Понятно, что не для перепродажи. Рабства у меня нет. Но проблема демографического баланса была на некоторое время смягчена.
В походе погибло около четырёх тысяч эрзя. И втрое — в следующие два года. Далеко не все эти люди были убиты слугами Вечкензы. Основная масса умерших — старики и дети. Гибель в походе отцов и старших братьев, оставила их без источников пропитания. Так что, я следовал своему обычному правилу — собирал во Всеволжск голодных сирот.
Потеряв 15–16 тысяч душ за два года, треть общего числа, этот народ принял христианскую веру и «Всеволжскую правду», смешался с другими народами. Стал частью «Святой Руси».
Если сравнивать… Нашествие Батыя уничтожило несколько больше — половину населения в этих местах. При этом сопровождалось тотальным разрушением, выжиганием. Этого у меня… было немного.
Я не знаю, сколько эрзя погибло в РИ в четыре последующих столетия. От татарских набегов, от русских походов, от ссор между собственными князьками. От пожаров, моров, голодовок из-за архаичности технологий в строительстве, сельском хозяйстве, ремёслах. На порядок больше? На два?
Уже в двадцатых годах 20 века каждая пятая молодая женщина в этих местах имела хотя бы одно бельмо на глазу. Санитария, знаете ли, гигиена, итить её ять…
Здешние, АИ-шные, проскочили мимо. Мимо четырёх столетий той, непрерывно харкающей кровью, заживо гниющей, слепнущей «жизни народной», которая называется патриархальным средневековьем. Стали частью Руси не в 16, а в 12 веке.
Уничтожение, уход местного населения означал, для меня, появление огромного массива пустых, весьма плодородных, с учётом моих агротехнологий, земель. Где я мог расселять переселенцев.
Для сравнения. При традиционной пахоте по лесным почвам обычный урожай сам-трет, 1:3. Арзамасские степи в 16–17 веках давали 1:30. Нетрудно пересчитать это в «пудов с десятины», в «валовый сбор». Постепенно, как всё в сельском хозяйстве, начала вырисовываться перспектива продовольственного самообеспечения.
Повторю: это не было наиважнейшей целью. Поток изменений, который я навязывал здешним землям и народам, постоянно ставил более приоритетные, более «горящие» задачи. Но служило очень хорошим подспорьем.
«Деньги — вовсе не самая главная вещь! Но очень неплохая — вторая». Свой хлеб — тоже.
Первой же, главнейшей, оставались люди. С их этикой, навыками, знаниями и умениями. Наработанные решения в части освоения не лесного, но степного пространства, создания в нём крупных пашенных сообществ, оказались просто бесценными. Когда через несколько лет мы вышли в Великую Степь — у меня уже были люди, которые «знали как».
То создавая новые веси, то используя свежие пепелища мордовских селищ, смешивая в одном поселении мирное местное население со своей разно-племенной набродью, мы начали осваивать и эту землю.
Местные ещё долго были видны: в мордовских селениях избы ставят посреди двора или, если и на улицу, то окнами внутрь. Русские избы — наружу, на улицу.
Говорили: мордва живёт среди зверей, а русские — среди людей.
Постепенно разноплемённые семьи в селищах разворачивали свои избы к людям. Ощущение опасности снаружи — уменьшалось, желание и польза общения между соседями — увеличивались.
Вот такая длинная грустная история. Про мудрого национального героя. Который оказался недостаточно мудр, чтобы понять — что за странное разрушительное существо пришло в его дом. Про глупого мальчишку, который так ненавидел, так был уверен в себе, что похвастал перед врагом: «Я съем твоё сердце». И стал верным прислужником «Зверю Лютому». Отдал за свой анус, точнее — за рассказ о нём — всё. И себя, и своего отца, и свой народ.
Цена народу — «звон» о дырке особы, приближённой к правителю?
Про злокозненного «Зверя Лютого». Который просто хотел мира и прогресса. И оказался вынужден уничтожать целые племена.
Сказано: «Могущество России прирастать будет Сибирью». Могущество «Зверя Лютого» прирастало всем. Эрзей и мокшей, марийцами и мерянами, муромой и мещеряками, литвинами и нурманами… Людьми.
Конец восемьдесят шестой части
Часть 87. «Городец наш — ничего, населенье таково…»
Глава 474
— Приехал? Ну-ну… Герой, говорят. Победитель. Сказывают — цельную орду побил. Правда, что ль?
— Правда, Аким Янович. А ты чего такой недовольный?
— Я недовольный?! Я всем довольный! Аж мироточу! Из всех дыр. Ты пошто дом мой — бабью отдал?! Доброму человеку и голову приклонить негде!
— Аким Яныч! Баба — тоже человек! Им тоже где-то в тепле обретаться надобно! А ты — воин славный. Тебе стужа — не помеха. Или старость уже пришла? Кровь не греет?
— Что?! Ты мне…!
— Стоп. Отбой.
Факеншит! Ну что за человек?! Мы же оба — друг друга любим.
«Любовь — это когда дедушка и бабушка дружат. Хотя знают друг друга много лет».
Мда… Мы знаем друг друга уже много лет. Хотя, конечно, не так долго, как «дедушка с бабушкой». Мы же ценим, уважаем! Друг за друга — хрип перервём. Но как сойдёмся — только искры летят. И ведь дело не в жилье — строят у меня быстро. Хотя, конечно, бывают накладки, но зимницы точно свободные есть. Да и нормальные пятистенки можно найти.
Дело — в «чести». Самый высокий дом — «Акимов». Полуторо-этажный барак, который весной для меня построили, а Аким его занял.
— Какой отбой?! Кому это?! Ты — мне указывать будешь?!
— Тебе, Аким Яныч, доброму батюшке — нет. Как же ж можно? А вот тебе, старшему сотнику Рябине, голове Посольского приказа — очень даже. Изволь доложить — почему ты с Рязани без приказа ушёл?
Аким весь… аж вспетушился. Кажется — даже кафтан его взъерошился. Стал вдвое больше. Ростом, объёмом. Набрал воздуха полную грудь. Для достойного ответа. Сейчас ка-ак…
И — передумал. Военная косточка. Одно дело — своих домашних под настроение погонять, другое — в службе бардак учинить.
Фыркнул. Раз, другой. И, ещё не угомонившись окончательно, но на тон ниже сообщил:
— Нехрен мне тама делати.
— Решать — есть тебе хрен, или нет — мне. Воеводе Всеволжскому. Старшему по команде. Изволь объясниться.
Не уймётся — вышибу. При всём моём уважении и приязни. Я только с похода, с холода пришёл, смертную сечу пережил, два народа уполовинил…, а он мне тут… старческие истерики устраивает. Не уймётся — силком в разум приведу!