– То есть… – Кайтен попытался осмыслить, – просто от дурных мыслей тоже эта погань появляется? И тогда… – он похолодел от этой мысли, – та тварь, которая меня укусила, могла появиться из-за меня же? Из-за того, что я боялся и о всяких гадостях думал?
– Ну, нет, – Ан-Мару улыбнулась. – Тварь, конечно, не из-за тебя появилась. Хотя ты правильно понял, именно так они и возникают. Только у леса теперь порог терпения повысился, как философы выражаются. На заре времен, пожалуй, он действительно на всякую мелочь реагировал. Но теперь представь только, сколько всякой гадости думается и чувствуется на его окраинах! Мы тут утонули бы в тварях. Лес стал терпеливее с тех пор.
– Да уж, – Кайтен вспомнил город, в котором так долго жил. Если бы каждое дурное чувство, которое испытывал любой из его жителей, немедленно превращалось в зубастое чудовище… – Да невозможно выжить в таком месте! – В испуге воскликнул он.
– Выжили ведь, – невозмутимо возразила Ан-Мару. – В таком месте выгоднее всего быть человеком счастливым и простодушным. Такими люди и были. Довольно долго мы оставались большими детьми. Только стражи всегда были и до сих пор остаются немного… как бы чужими. Они единственные, кто развивает в себе разрушительную силу. И еще кузнецы вынуждены вечно пребывать в равновесии, не позволяя своей силе стать ни разрушительной, ни созидательной. Иногда и с ними, конечно, случается. Тогда кузнец, который склонился к разрушительной силе, сможет ковать отныне только оружие, а тот, в котором возобладала созидательная сила, сможет создать все, кроме оружия.
В этом месте Кайтен вообще ничего не понял, но переспрашивать не стал. Доисторический мир, пока еще смутный, постепенно воочию лепился перед ним, и ему хотелось слушать дальше.
– Люди постепенно открывали силы и учились ими пользоваться, – продолжала Ан-Мару. – Песенники сочиняли новые песни, а люди их пели. От этого зрели вкусные плоды, и их собирали. Ведьмы изучали свойства трав, находили способы лечения ран, потому что болезней тогда почти еще не было. Люди ведь ели все подряд, и хоть что-то из всего оказывалось лечебным. И все охотно кормили и песенников, и ведьм, потому что еды было вдоволь, и добывать ее было просто. Старики, которым становилось трудно ползать по зарослям в поисках пищи, уходили в особые большие жилища и принимались переписывать старые книги и записывать новые предания. Так появились писцы. Так оно и до сих пор происходит. А после того появилась и наука.
Ан-Мару снова замолчала, взгляд ее затуманился, словно она вглядывалась в то давнее прошлое, о котором рассказывала. Какое-то мечтательное выражение было в ее взоре, наверное, к науке она была неравнодушна.
– Чистая наука, так ее называли. Потом, позже, стали именовать философией. Чистая наука стремилась познать связь всех вещей, строение мира, смысл бытия, суть всех явлений. Это было как новая игрушка для тех больших детей, какими было все человечество. Наивными, восторженными глазами смотрели они на все, что казалось огромными достижениями. Это видно из летописей, – пояснила ведьма, явно опасаясь, что ее рассказ примут за чистейшую лирику. – Все записи того времени тщательно переписываются на протяжении многих веков. Так что и ты, если захочешь, сможешь прочитать переданные слово в слово тексты тех времен и составить собственное суждение.
– И вы их все читали? – не удержался Кайтен.
– Очень многие, – важно кивнула Ан-Мару. – Все не перечитать, даже если тысячу лет прожить, очень уж много накопилось. Но это для нас для всех обязательно: прочитать как можно больше.
– Для всех – в смысле, для элиты? – сообразил Кайтен.
– Ну да, можно и так сказать, – старуха улыбнулась как-то виновато. – Ты только не подумай, что мы сами читаем, а другим не даем. Просто сами ж не хотят. Им, простым людям, зачем много знать и много думать? Они знают, кого и когда нужно слушаться, а больше-то им вроде и незачем.
Кайтен понимающе кивнул. С этим он сталкивался и дома, да что там, он и сам был такой: зачем забивать себе голову лишней информацией, если все, что от него требуется, это знать, за какую ручку тянуть?
– Ученые тогда и вели за собой общество, – продолжала Ан-Мару. – Точнее, увлекали. Тогда нельзя было сказать: делайте все вот так. Зато можно было сказать: посмотрите, как можно делать! И люди принимались так делать, потому что это было ново и интересно. Из чистой науки постепенно стала отделяться механика. Философы тогда не очень это одобряли, потому что считали, будто наука не должна применяться во всяких мелочах, а должна искать потаенный смысл всех вещей. Но простым людям механика очень понравилась, поскольку она сумела облегчить их труд. Появилось множество изобретений и приспособлений. Придумали колесо, рычаг, ворот, мельницу, да мало ли что еще. Ящеров когда-то тогда же приручили. Все их дикие родичи нынче уже вымерли, а этих мы сохранили. Они очень тогда помогали, когда люди принялись строить.
– Что строить? – уточнил Кайтен.
– А города. Вон, стену каменную видишь? – Ан-Мару указала пальцем за спину охотника. – Тогда строили. Ну, чуток попозже. Люди научились разрезать камень и строить из него, а философы подали идею продвижения вглубь леса, на север. И то сказать, маловато стало места на юге. Людям-то хорошо жилось, привольно, детей много рождалось. Вот и начали понемногу двигаться на север. Медленно продвигались. Лес-то рубить не особо можно, а вот камень – сколько угодно. Потому строили дома из камня, а камень возили больше с южных берегов, там много было подходящих скал. Вот и возили. А раз возить, нужна дорога. А чтоб дорогу проложить, надо с лесом договариваться. По нескольку веков дороги прокладывали. Потихоньку везли камень на север. Но мало-помалу расселялись. А потом, когда достаточно далеко на север забрались, обнаружили кое-что очень интересное.
– И что же? – Кайтен подался вперед, совершенно заинтригованный.
– Зиму! – торжественно объявила ведьма.
– Не понял, – недоуменно признался охотник.
– Зимой-то что происходит? Когда выпадает снег, что делают травы, деревья, насекомые, звери некоторые?
– Н-ну… – Кайтен лихорадочно пытался сообразить, каким может быть правильный ответ. – Трава вянет… Насекомые… спят, наверное…
– Спят, – важно подтвердила Ан-Мару. – Вот в чем все дело. Зимой лес спит. Он впадает в спячку, ничего не чувствует и не воспринимает.
– И тогда его можно рубить! – обрадовался Кайтен.
– Да как бы не так! Вот люди тоже так подумали. Мол, не реагирует, так мы сейчас все и вырубим, сколько нам надо. А как пришла весна, лес проснулся и наплодил тварей за каждое срубленное деревце.
– А тогда я не понял, в чем состояло великое открытие, – обиженно проворчал Кайтен. – Ничего же не изменилось.
– Да, поначалу не изменилось, – кивнула ведьма. – Да только это открытие оказалось предвестьем раскола. Люди, которые ушли на север, в какой-то момент оказались под влиянием новой идеи. И целую зиму эту идею обдумывали: что можно прожить без леса. Без постоянного страха перед тварями. Потом-то твари вернулись, и немногие тогда сумели спастись, но вот идея сама осталась. С тех пор об этом нет-нет, да задумывались. То одни, то другие. Тогда-то и раскололось человечество на два лагеря. Одни говорили о тирании леса, о том, что человеку не следует жить в вечном страхе, подчинять свои нужды взбалмошным желаниям какого-то непонятного существа, которое даже живым назвать сложно. Они говорили, что человечество должно освободиться от власти леса. Что лес нужно вырубить, а вместо него построить дома и распахать поля. А другие не желали ничего менять, им нравилась безмятежная жизнь, целебные травы, а что ради этого приходилось считаться с желаниями леса, так это дело привычное. Были и третьи, самые осторожные. Те говорили, что дело это неясное, что на лесе, может быть, вся земля держится, и стоит его уничтожить, как приключится глобальная катастрофа. А самое что неприятное, среди этих третьих было очень много следящих. А уж они про лес знают побольше всех остальных.
– Так вы полагаете, что правы третьи? – осторожно уточнил Кайтен.
– Я ничего не полагаю, – решительно отперлась Ан-Мару. – А вот Ан-Таар уверен, что это так. Лес наш – вообще странное место. Необъясненное. В чем, к примеру, содержится его разум? В деревьях? А стал бы он позволять нам рубить эти деревья, если б это было так? А еще мы знаем, что в тех местах, где лес был подчистую вырублен, потом снова выросли деревья, и те же самые даже деревья, как здесь, вот только разумной силы в них нет нисколько. Те маленькие леса, которые оторваны от этого большого, уже неразумные. В то же время здесь вот мы рубим деревья, или они сами умирают, и ведь с тех незапамятных пор, как люди появились, ни одного живого дерева не осталось, все сменились. А лес между тем остается все тем же. Так где же спрятан его разум?
– Я не знаю, – признался Кайтен.
– И я не знаю, – согласилась старуха. – И не верь тому, кто скажет, будто знает. Это тоже загадка. И когда лес – такая загадка, как мы можем утверждать, что те правы, а те нет?
– Ага, понимаю, – сообразил Кайтен. – Вроде как эта третья теория может ошибаться, но если она окажется верна, то нам всем крышка?
– Точно так. И никому из нас не хочется проверять на собственном опыте, кто прав. Поэтому беречь лес мы полагаем своей священной задачей.
– Понимаю. Но вы не рассказали, что случилось с людьми, когда они раскололись на два лагеря.
– А было вот что. Люди решили объединиться и сражаться против леса. Всю зиму они рубили деревья и устраивали себе надежную городьбу, а весной, когда появлялись твари, все укрывались за стенами, а стражи выходили и уничтожали их. Какие-то твари разбредались, и бороться с ними приходилось соседям, которые даже не помышляли жить вне леса. Возникала вражда и между людьми. И кстати, – спохватилась вдруг Ан-Мару, – может как раз отсюда и берут начало легенды о злобных варварах. Люди-то между собой все перессорились. Вот так постепенно и вышло, что люди расселились вдоль берегов, откуда проще было бороться с лесом, и постепенно отвоевали себе территории. А другая, малая часть осталась в лесу. Да и леса осталось мало. Так и скомкался весь в середке, где до него не успели добраться. Тогда и случился окончательный раскол. Те, кто остался в лесу, уже из него не выходили, а другие не заходили обратно. С этой поры у нас только обрывочные сведения о соседях. Бывает, забредет кто, расскажет, так что расскажет, то и знаем. Знаем, что у вас там люди между собой не помирились, поделились на страны, выдумали себе разные языки. А мы остались, пытаемся сохранить наши древние традиции, нашу историю, чтоб все осталось, как было. Вот и все, пожалуй, больше и нечего тебе рассказать.
– А когда же вы семьями начали жить? – вспомнил вдруг Кайтен.
– Да тогда же и начали. Когда нас стало мало, и когда поняли, что для выживания нужны некоторые специалисты. С тех пор в каждой семье есть страж, чтобы защищать от тварей, ведьма, чтобы лечить раны, нанесенные тварями, песенник, чтобы сочинять успокаивающие лес песни, и следящий, чтобы подсказывать им всем.
Ан-Мару помолчала, а потом задумчиво добавила:
– Пожалуй, что своим детям мы о тех, кто за краем леса, тоже особо сказок не рассказываем.
========== Ученик ==========
Кайтен прожил в семье Ан уже две недели. Нога все еще болела, но Ан-Мару утверждала, что это нормально. Раны, нанесенные тварями, всегда плохо заживают. Если бы кто другой укусил, говорила она, через неделю бы следа не осталось. С чудесными лесными травами и особыми песнями это становилось проще простого. Но вот с ранами, нанесенными силой духа, всегда приходится повозиться. Все же Кайтен мог самостоятельно передвигаться, хоть ему и приходилось опираться на гнутую суковатую палку. Поначалу он смеялся над тем, что станет ходить с тростью, словно старик, но потом перестал хихикать, поскольку без опоры было слишком трудно.
За это время Кайтен познакомился со всем небольшим, но занятным обществом. Люди были с виду обычные. Мужчины и женщины, молодые и старые, подростки и дети. Только чувствовалась во всех какая-то легкость, беззаботность, безмятежность, ничего подобного Кайтен никогда не замечал в своих соплеменниках. Это были простые люди, члены семьи Ан, и у Кайтена не возникало впечатления, будто они здесь всего лишь прислуга. Напротив, именно они казались хозяевами жизни, весь мир вертелся вокруг них, они управляли событиями и всегда чувствовали себя уверенно. По крайней мере, именно так это и выглядело. О так называемой элите они всегда отзывались с искренней заботой.
И все же Кайтен замечал, что элитарное общество предпочитает проводить время отдельно от остальных. Здесь он чаще наблюдал нахмуренные брови, озабоченные лица, слышал не самые оптимистичные разговоры. Его, чужака, не просто допускали на подобные посиделки, а даже ненавязчиво приглашали.
Сегодня Кайтен снова коротал вечер в избранном обществе. Один из домов считался общинным, а по сути являлся чем-то вроде элитарной гостиной, прямо как в старых романах. Был и другой общинный дом, намного больше, где действительно могла бы собраться вся семья. Здесь же всего десяток людей начали бы толкаться локтями. Обстановка в этом доме мало чем отличалась от того, где Кайтен провел свои первые дни и где до сих пор ночевал: пол, застеленный шкурами и ткаными ковриками, ничем не украшенные стены, очаг, возле которого расположилась небольшая полочка с посудой, пара окон в деревянных стенах, полное отсутствие какой-либо мебели. Все присутствующие сидели на полу. Ан-Таар полировал короткий меч. Кайтен, невольно любуясь этим необычным оружием, массировал голень, как велела Ан-Мару. Ведьма же хлопотала у очага, готовила душистый чай. В дальнем углу, почти невидимый, сидел неподвижно следящий по имени Тэ-Кота. Недавно Кайтен с удивлением узнал, что смена фамилии не являлась непременным условием для того, чтобы поселиться в новой семье.
– А как насчет охоты? – полюбопытствовал Кайтен. – Я смотрю, у вас тут и шкуры, и мясо вы едите. А как лес к этому относится?
– Древний и философский вопрос, – отозвалась Ан-Мару. – Почему убийство человеком человека немедленно порождает тварей, а убийство человеком зверя ничего такого не вызывает? Люди издревле заметили, что есть некая граница допустимого зла. Что-то лес терпит, а на что-то немедленно реагирует и карает. Убийство на охоте, убийство ради пищи повсеместно в природе. Лес допускает такие отношения.
– Ты слишком увлекаешься философией, Мару, – заметил Ан-Таар, когда ведьма умолкла. – Не слушай ее, Кайтен. Дело только лишь в эмоциях. На охоте ты убиваешь не из ненависти. Ты не чувствуешь злобы по отношению к своей жертве. Ты просто думаешь о еде, о шкуре, которая спасет тебя от холода зимой. Поэтому лес и не реагирует. Ничего больше.
Тэ-Кота в своем углу тихонько хмыкнул.
– Философы слишком много говорят о живом лесе, – невозмутимо продолжал Ан-Таар, не поднимая глаз от своего меча. – Они говорят о каре и воздаянии. Им нравится мысль, что кто-то оценивает их поступки, вознаграждает за хорошие и наказывает за плохие.
– А разве не так? – неуверенно спросил Кайтен.
– Ерунда, – безапелляционно заявил страж. – Нет никакого высшего разума. Просто мы живем в чувствительной среде. Она остро реагирует на нас, и ничего больше. Если ты раскачаешься на ветке, и она под тобой обломится, разве ты скажешь, что это было наказание свыше? Это всего лишь означает, что ты выбрал не ту ветку. Здесь то же самое. Среда чувствительна. Когда мы несем в нее радость, она отзывается еще большей радостью. Когда приходим со злобой, она возвращает злобу.
– Мы с тобой много раз спорили об этом, – вздохнула Ан-Мару. – Почему же тогда лес вызывает тварей, когда мы рубим его? Разве мы делаем это со злостью?
– Тебе же нравится слово «иммунитет», – парировал Ан-Таар.
– Но когда деревья уничтожают звери, лес не реагирует.
– Пойди, сруби одно дерево, – предложил Ан-Таар. – Увидишь, ничего не будет. Просто людям вечно мало одного дерева.