Медлявский ласково погладил между ушей своего 'Букефала'. Назвал его так в честь знаменитого коня Александра Македонского. Это не было насмешкой, так как известно, это имя в переводе с греческого означало 'быкоголовый'. Маленькому коняшке, с крупной головой, оно вполне шло. Конек в ответ на ласку довольно фыркнул.
Конвой стоял у состава. Лошади растянулись в ряд. Солдаты-поводыри подводили их по одному ближе к вагону, откуда выгружали ящики, и найтовали их к горным вьючным седлам. Вокруг зоны погрузки стояло оцепление. Оттеснившее гражданских зевак, и прочих. Пикантность была в том, что в оцеплении стояли солдаты, а грузили ящики - офицеры. Это было так... необычно, что и сами солдаты нередко оборачивались глянуть внутрь. Зеваки посмеивались. От офицеров уже валил пар.
- Все-таки вьючное седло утомляет лошадей, - заметил Гарткевич, критически оглядывая конвой. - Начальству надо было озаботиться волокушами.
- А если придется свернуть с дороги? - Возразил Азанчеев. - Ваши волокуши хороши до первого ветровала. Нет уж...
Медлявский осмотрел стоявших рядом товарищей. Все были в полной сбруе. Сам Медлявский в дополнение к нагану на поясе, навесил на грудь косой ремень с кобурой, в которой лежал большой автоматический 'кольт', калибра четыре с половиной линии. За спиной висел проверенный кавалерийский карабин образца 7го году. Гущин был со своим трехлинейным мушкетом системы Винчестера, со скобовым рычажным затвором. Краузе - страдалец по невесте, и самый меткий стрелок в команде - имел у седла чехол с мосинской винтовкой, пристрелянной без штыка, с приставленным к ней на самодельный кронштейн немецким оптическим прицелом. Эфрон на своем полушубке подбитым волчьим мехом, (как сказал однажды Азанчеев, - 'волк в волчьем'), имел два перекрестных ремня, на которых висели две громадных деревянных кобуры; в них скрывались двадцатизарядные пистолет-карабины системы Маузер. В кавалерийских наскоках Эфрон выдавал с них поистине шквальный огонь.
Но главной огневой силой команды был Гарткевич, - за спиной у него висело кавалерийское ружье-пулемет системы Мадсена. Гиммер, Азанчеев и Жемчужин тоже были с карабинами седьмого году. Азанчеев был увешен дополнительным патронташами, внахлест, через грудь. А у Жемчужина запас патронов, кроме поясного патронташа, хранился под шубой, на 'ермаковке', - в отличие от многих собратьев-казаков, носивших на рубахах пришитые патронташи с традиционными, и ныне бесполезными газырями, у Жемчужина на рубахе были пришиты кармашки под современные трехлинейные патроны. Венчал его образ длинный кавказский кинжал, трехдольный, отличной ковки. Вообще холодное оружие при поясе, кроме Жемчужина носили только еще двое. Гиммер носил при поясе шашку, украшенную знаками Георгия и Анны. Азанчеев, как гусар, естественно, тоже был не без клинка, - сабля образца 27 года, была его неотъемлемой частью. У остальных, шашки были приторочены не к поясу, а к лошадям. На случай если придется рубануть с седла. В последнее время это стало редкостью, - сабельный бой умирал под натиском огнестрела.
Рядом с Гиммером так же сидел на лошади старший унтер-офицер Овчинников. Именно он был командиром приданного команде ездового отряда. На его узком, сужавшимся к низу лице, было написано недоумение. Ему тоже не часто приходилось видеть корпящих под погрузкой офицеров, и отдыхающих солдат.
Очередную лошадь подвели к вагону. Офицеры снизу приняли первый ящик, и стали приторачивать его к правой стороне седла. Понесли следующий. Тут у офицеров вышла осечка. То ли подающий из вагона фельдфебель не так подал, то ли прапорщик внизу не так принял, - ящик выскользнул из рук, и с высоты вагонного пола рухнул углом на мерзлую землю. Раздался сухой треск, в морозном воздухе это было похоже на дальний взрыв. Ящик распался, оковывающая его полоса лопнула, крышка с грохотом раскрылась. Брызнуло золотыми искрами. На землю блестящей рекой, будто рыбья чешуя посыпалось золото. Монеты бренчали. Толпа за оцеплением глухо ахнула.
- Золото!... - Загомонили в толпе. - Золото... Смотри, Авдей... Сколько ж... Никогда не... Золото! Золото! Золото!..
- Идиот! Раззява! - К оцепеневшему прапорщику подскочил руководившей погрузкой капитан, и потряс тому перед лицом судорожно сжимавшимся кулаком. - Что встали? Собрать! Быстро! Войцех! Всех назад! Продвиньте цепь! Дальше тесни!
Прапорщик рухнул на карачки, и неуклюже начал загребать тяжелые, неподатливые монеты обратно в ящик. К нему присоединился еще один офицер. Сверху из вагона на шум выскочил человек в чиновничий форме, с ведомостью под мышкой, , и запричитав, неловко полез вниз.
- Вот это секретность, - громко процедил Гущин. - Интересно. Через полчаса найдется в Нижнеудинске хоть один зевака, который не будет знать, что мы везем?
- Неудачный пассаж. - кивнул Гарткевич.
- Неудачный? - Фыркнул Гущин. - Сдержанный вы человек, Гарткевич!
- Да, дело осложнилось, - покачал головой Краузе.
- Тихо, господа! - Приказал Гиммер.
- Не стоит ли поговорить с начальством, Клементий Максимыч? - Оборотился к Гиммеру Медлявский. Секретность нарушена. Имеет смысл изменить условия конвоя.
- Ждите здесь, - скрипнул зубами Гиммер. Он тронул своего конька, и поехал, огибая конвой.
На дальнем конце оцепления, со стороны перрона, говорили на повышенных тонах. Офицер в чехословацкой форме, с характерным акцентом, наседал на русского полковника. А рядом стоял тот самый подполковник, в круглых очках, что приходил к команде вчера.
- Жаловаться... - с неправильным ударением доносило голос чеха, порывами ветра, - Генерал Жанен... Не разумно нарушать...
- Жанен не имеет... - прерывал его резкий голос полковника. - Напротив, подчиняется Верховному... И должен... Вам стоило бы подумать... Сами довели нас... Если не пропустите, будем посылать еще...
Тем временем, злосчастный ящик собрали, и утащили обратно в вагон. На его место вынесли новый, целый, и приторочили к седлу.
- Последний! - Крикнул прапорщик.
Команда тем временем наблюдала, как Гиммер подъехал к спорящим офицерам, слез с седла, откозырял, и что-то говорил полковнику. Вместе с ним они отошли от чеха, которого не пускало дальше оцепление. Минуты полторы они стояли, затем Гиммер откозырял, и снова взлетел на коня.
- Изменений не будет, - подъехав с ходу сказал он - выступаем.
- Умоемся мы на этом деле, - покрутив ус, предрёк Азанчеев. - А ну, веселей, господа!
- Овчинников! - Гиммер обратился к приданному унтеру. - Ваши люди, случаем, не золотоискатели?
- Они солдаты, - Ответил Овчинников. - Нас не зря отобрали.
- Скоро увидим, - Гиммер дернул плечом, словно ему внезапно стало зябко.
***
Старый тракт тянулся в прорези подступавшей к нему со всех сторон тайги. Краузе, Азанчеев и Жемчухин ехали молча, без разговоров, - их назначили в головной дозор. Лошади шли ровным шагом, хрустко продавливая снег. Иногда, звякал металл упряжи или ременного карабина, хрустели задубевшие на морозе ремни. Иных звуков не было. Это давило на разум. Летом в тайге не бывает тишины. А зимняя тайга была царством белого безмолвия. Абсолютной тишины. Любой, даже самый малый шум, был слышен неестественно отчетливо, а потом, гас, растворялся, умирал. И шум, и сами люди казались абсолютно чужими здесь.
Дорога впереди забирала вправо, лишая дальнего вида. Может быть Жемчужина смутило это. Может быть, он услышал впереди чужой, едва уловимый звук, -подхорунжий слышал лучше всякой кошки. А возможно, - это было то, что Жемчужин важно называл кОзацкой чуйкой, сильно налегая на 'о'. Времени выяснить не было. Потому что Жемчужин вдруг напрягся, и остановив лошадь, предупреждающе поднял руку вверх. Азанчеев и Жемчужин тоже остановились.
- Что? - одними губами выдохнул Краузе.
Ответить Жемчужин не успел, - спереди ударили выстрелы.
Это был не стройный залп. Грянуло одиночным, - и покачнулся в седле Жемчужин. А секундой позже кто-то спереди, из леса крикнул 'огонь!' и затрещало, гулко разрывая морозный воздух. Именно в эту секунду, Краузе, успел ловко спрыгнуть с падающей лошади, и скакнув гигантскими шагами ввалился на обочину в снег. А Жемчужин и Азанчеев, - кавалеристы от бога, - бросили лошадей к деревьям.
Краузе барахтаясь в снегу, подобрал упавшую при падении с головы шапку-колчаковку, и прижался к толстому стволу дерева, сдернул с ремня винтовку, сорвал с прицела чехол. Руки, привычные до автоматизма, все делали сами, прапорщик в это время успевал вертеть головой. Его лошадь так и лежала на дороге недвижной массой, пуля прошла наповал. Рядом с ним, с той же стороны дороги, в паре метров ржал конь Азанчеева: поручик уже тоже спешился, и пытался усмирить объятого болью коня, у которого кровь хлестала из задней бабки. На другой стороне дороги - не было времени сговариваться кто-куда - с седла тяжеловато, без привычной молодцеватой легкости, слез в снег Жемчужин, и неловко возился, налаживая в руки карабин.
'Засада, - провернулось в голове Краузе. - Ждали на дороге. Подъехали б мы ближе, сняли б махом, может и без шума. Как увидели, что мы встали, -пришлось стрелять как на руку легло. Жемчужин спас...'. - Краузе мельком глянул на пояс, где среди прочего скарба в кобуре висела британская латунная ракетница фирмы 'Уеблей и Скотт'. На случай сигнала основному конвою, она была снаряжена красной ракетой. Но теперь, в сигнале не было проку. Штаб-ротмистр Гиммер и остальные уже конечно услышали пальбу...
Дерево рядом глухо вздрогнуло от удара пули, посыпалась сбитая в снег кора.
- Жемчужин, цел? - Крикнул Краузе.
- Живой... - глухо отозвался Жемчужин, проворачивая пуговку предохранителя на карабине.
Азанчеев тем временем вытащил свой револьвер, и уткнув метавшемуся коню в подбородок, выжал спуск. Конь рухнул в снег, взметнув пыльную дымку. -Прости Бончик... - выдохнул Азанчеев, и бросился к ближайшему дереву, ругаясь безобразным казарменным матом.
- Краузе выдохнул, и высунулся с винтовкой, стараясь едва отставать от дерева. Дорога была пуста. Лес закрывал вид, - в прицеле и втором, свободном глазе мелькали стволы, сучья, снег. Но вот, наискосок через дорогу, в нескольких десятках метров мелькнул ствол винтовки, и рукав, - а мгновением позже мозг разобрал полускрытую за еловой ветвью фигуру. Краузе аккуратно подвел прицел, и вложил противнику пулю в лоб. В прицеле было прекрасно видно, как пуля снесла тому пол-лица, и тело ничком рухнуло на землю.
- Краузе, - крикнул Азанчеев, - видишь их?
- Да.
- Кто они?
- Черт разберет...
Хлестанул короткий карабин Жемчужина, - кто-то в лесу отчаянно закричал.
- Бойцы! - Заорал кто-то в лесу хорошо поставленным командирским рыком, -разворачивай фронт перпендикулярно дороге! - Голос замялся. - То есть поперек дороге разворачивай! Ну, пошли!
Краузе попытался найти хозяина голоса, - пустое дело, звук метался в лесу, перебиваемый частым треском выстрелов. Деревья трещали принимая пули. Хлопнуло где-то над головой - перебитая тяжелая ветвь рухнула на голову, сбив прицел, сыпанув за шиворот снега. От случайно выжатого спуска пуля ушла в землю, метрах в десяти перед ним. По шее растекся влажный холод. Краузе шепотом выплюнул матерок, и снова заводил своей оптикой.
Задача дозора была, - обнаружить врага. Это они сделали. По уговору, в случае нападения на передовой дозор, Гиммер на этом участке уводил конвой в лес, по правую руку. Действия дозора были на усмотрение. По возможности задержать врага, и дать конвою время. Старший по дозору - Азанчеев. Об отходе он пока молчал. Значит... ищем цели дальше.
В прицел попал еще один, - белый офицерский полушубок, без погон. Мелькнула на рукаве нашивка, - две простых красных полосы. Краузе подвел острие пенька оптики, и выжал спуск, - фигура на секунду застыла, нелепо скрючив руки, и в корчах осела на колени. Краузе отработал затвором стрелянную гильзу.
- Комода ранили!.. Ткаченко, ранили!.. - Заголосили впереди.
- По-моему это красные! - Хрипло крикнул Жемчужин.
- То-то чую, дерьмом несет! - Отозвался Азанчеев.
Краузе держал в прицеле дергающеюся в снегу фигуру в полушубке с нашивками. Слева, сшибая снег с еловых лап подскочил человек, и наклонился к раненному. Краузе выжал спуск, и человек рухнул на обладателя полушубка внахлест. Все как учили во французской снайперской школе...
- Пулемет сюда! Пулемет! - Басил кто-то впереди.
В стороне от дороги, уже в глубине леса мелькнул чей-то силуэт в мужицком тулупе. За ним еще один. Краузе вскинул ствол, и влет - как рябчика -пустил пулю. Тулуп рухнул с ног, и впилился в молодое дерево так, что сбил с него весь снег. Второй упал сам, и исчез из видимости.
Однако, их обходили...
- Азанчеев, - обходят справа! - Лаконично сообщил Краузе, и открыв затвор, полез в патронташ за патронами. Немецкий прицел был хорош, но после его установки винтовка не заряжалась махом, обоймой. Каждый патрон требовалось вставлять по одному. Пальцы в тонких перчатках немели, и теряли ловкость. Патроны выкарабкивались из патронташа трудно. Проклятый холод. Плохое время для стрелка...
Азанчеев обернулся к Жемчужину.
- Жемчужин! Жемчужин! -и Когда Жемчужин обернулся, резко махнул рукой к себе. - Махом!
Жемчужин хмуро кивнул, - закусив губу поднялся, и отвалился от дерева. Лицо его было бледным. Поднял под на ноги коня, который все это время смирно лежал за ним. Азанчеев отставил карабин, и снова достал из кобуры Наган. Не бог весть какой залп, но все же быстрее чем винтовкой...
Жемчужин подхватив Карабин, и потянув коня за узду, тяжело рванулся через дорогу. Азанчеев начал методично выжимать спуск Нагана туда, где ему виделось или чудилось движение. После восьмого выстрела, револьвер издал сухой щелчок. Снег на дороге рядом с бегущим Жемчужиным вздыбился дымкой, но он проскочил, и тяжело привалился к стволу недалеко от Азанчеева. Коня он хлопнул по крупу, шепнул ему что-то, и тот как дрессированная собака, отбежал от него на десяток метров вглубь леса, и снова упал с ног.
- Будем отходить, - сказал Азанчеев, и выстрелил из карабина. - черт разберет, сколько их тут. Но лупят плотно. Рядом хлестанул второй выстрел, - Краузе закончил перезарядку, и снова был в работе.
- Ша! Шабаш стрельба! Послышалась спереди о тпротивника. - Щас будет слухач! Слухач! Слухач... - покатилось по лесу разными голосами. - А вы забирайте левее!..
Краузе водил взглядом по мешанине из ветвей и просветов между ними. Что-то наискось, на другой стороне дороги привлекло его. Человек с каким-то непонятным аппаратом возился в снегу, стараясь докопаться до твердой земли. Краузе на секунду замешкался, глядя на агрегат. Тут же сообразил, -нечто вроде бомбомета, каких он навидался еще в той, окопной войне. Только очень маленького, почти без станины. Человек сунул в жерло бомбомета гранату с оперением на конце. - Краузе, подводя пенек ему под сердце иронически улыбнулся. - Выпускник 'Михайловского Артиллерийского', он представлял какую точность даст этот аппарат без нормальной станины, прицела, и механизма точной наводки. В белый свет как в копеечку - наверно краснопузых бодрит сам грохот...
Левее него, за спиной, хлопнул карабин Жемчужина. Человек с бомбометом в прицеле Краузе будто охотничий пес повел головой, и чуть подвернув свой агрегат что-то нажал. Бабахнуло, аппарат подскочил в клубах дыма, лес наполнил гнусный вой, знакомый Краузе еще по полям Великой Войны. И тут же сзади, за его спиной что-то жахнуло. Краузе сбился, и обернулся. Бомба попала в дерево, аккурат рядом с Жемчужиным, метрах в двух от земли, и начисто вынесла часть ствола. Дерево с наклоном, и протестующим треском древесины ломилось в месте взрыва. Азанчеев испуганно пригнулся. Жемчужин... Жемчужин валялся на земле, нелепо подвернув руку и ногу. Краузе с холодной свирепостью обернулся обратно, снова поймал человек с бомбометом в прицел, вывел пенек ему в лоб под надвинутой папахой, - и выжал спуск.
Человек с бомбометом поймал свою пулю, так что из головы только брызнуло. Но перед тем, он успел поднять голову, и Краузе увидел его лицо. И узнал. И ужаснулся.
'Не может быть, - растерянно мелькало в голове Краузе, пока руки заученно провернули и дернули завтор. - Это не он. Не может быть он. Не должен быть он!'.