— Купили? — спросила Юлька надменно.
— Да. Помпу.
Нет, спрашивать, что это такое, не станет!
— Теперь—к морю. Успеем, Жанночка? Юлька, ты что-то вроде надулась?
—Я? И не думала.
Жанна опять сверкнула зубами, а Юлька чуть не хлюпнула носом.
Ладно. Море всё-таки будет. Остальное — да пропади оно пропадом!
Море, море, синее море!
Как тебя описать, какими словами про тебя рассказать? Ты и ласковое, ты и спокойное, ты и безмятежное, ты и грозное, когда беспощадные валы набегают на берег, словно беря его приступом, разбиваясь, волокут по дну шуршащую, бессильную гальку и снова бьют, бьют в громадные камни с грохотом, рёвом и воем...
Не было сейчас ни грохота, ни воя. Море лежало тихое, ясное; прозрачная вода плескалась у кромки тёмного песка, открывая глазам распластавшиеся, как щупальца, тёмные водоросли и замшелые камни.
Проехали почти весь пляж, усыпанный разноцветными телами курортников. Пётр гнал мотоцикл к неприметной бухточке, где «песок — золото и дно пологое, Юльке не страшно». Она было возмутилась. Но, подойдя к голубой от неба воде, что блестела и тёрлась о голые ступни, забыла всё на свете.
Море было огромное, бесконечное, сияющее. Лёгкий бриз нёс в лицо мельчайшие брызги. Гордо белел вдалеке величественный, хоть и размером со спичечный коробок, пассажирский теплоход. А ещё дальше, у города, таявшего в мареве под лысой горой, чернели ажурные башни — краны, словно хоботы доисторических чудовищ.
— Юля, хочешь, плавать поучу? Раздевайся же!
Это спрашивала Жанна. Она стояла рядом в голу-
бой шапочке, тёмно-синем полосатом купальнике, на стройных загорелых ногах васильковые, в тон шапочке, резиновые тапки.
Юлька ответила сухо:
— Сейчас.
Побрела к кустарнику, переоделась в «ансамбль». Жеманясь, отчасти потому, что горячий песок жёг ступни, прошагала к воде. Какая-то противная толстуха, стоя по колено в воде, ухая и по-поросячьи взвизгивая, бросала её на себя пригоршнями.
— Идём! — сказала Жанна.— Главное — не бояться. Ровно дышать.
Юлька кинулась в море, сжав зубы. Вода была-та-ки холодновата! Замолотила по ней... А Жанна вдруг очутилась впереди, гораздо глубже —нырнула, что ли? Подплыла, обхватила поперёк туловища сильными руками, стала командовать:
-— Ноги согни! Та-ак. Вперёд! Вдох! Выдох..,
Какие тут «вдох-выдох»! Успеть бы молотить.., Юлька вырвалась, забарахталась.,, Пётр, стоя на валуне, прокричал со смехом:
— Да оставь ты её, Жанна! Пусть сама учится. Видишь, уже держится? Юлька, дальше того камня — ни шагу, слышишь?
— Эт-то ещё... поч-чему? — отфыркиваясь, просипела Юлька.
— Акула нос откусит!
— Ну и пускай. Акулы здесь не водятся.
Жанна тоже засмеялась. И вот... Вот цепкие руки
отпустили её. Юлька хлебнула солёной воды... А Жанна, которую спрыгнувший с валуна Пётр поманил к себе, окуная голубую шапочку в белую пену, уже оказалась возле него. И они поплыли прямо к солнцу, в морской простор, как два мелькающих поплавка.
Конечно же, Юлька сразу упёрлась ногами в дно. К счастью, оно было близко. Отдышалась. Высморкалась, вытряхнула из носа, ушей, изо рта горько-солёную воду. Было уже не холодно, а жарко. Неужели ОНИ даже не оглянутся? Нет. Поплавки словно растаяли. Юлька сделала по дну три неверных шага. Так, понятно! Бросили на произвол судьбы... Дно и впрямь пологое, иди себе как по паркету, воды до пояса. Ах, нет! Вот она выше, ещё выше... Юлька отпрянула. А чей-то приторно-ласковый голос сказал сзади:
— Девочка, да ведь мы с тобой, кажется, знакомы?
Так и есть!
Толстуха, кривя в улыбке оранжевые губы, протягивала с берега руку. Пронеслось в памяти: поезд, купе, худая старуха с перстнем и эта, липучая, со своими наставлениями.
— Привет,— сказала Юлька, чтобы отвязаться, и пошла по берегу.
Не тут-то было! Толстуха — за ней. Юлька легла на ракушечник, распластав руки. Хоть загореть вволю... Толстуха легла рядом. Щурясь, спросила:
— Хорошо купаться? Мне доктора не рекомендуют.
— Нормально, — процедила Юлька.
— Ты далеко отсюда устроилась? Это с тобой отдыхающие были?
— Мы живём в собственном доме в посёлке Изюмовка. Это мой родной двоюродный старший брат, Пётр Лукьяненко.
— О, в собственном! Я думала, тоже снимаете. Безумно дорогие в этом году цены! Тридцать рублей человеко-койка И питание так себе.,, А это где — Изюмовка?
— Тут, недалеко.
— И хорошо там?
— У нас великолепный фруктовый сад, масса фруктов. Большой дом, шесть комнат.
— Шесть? Положим, из фруктов сейчас только черешня!
— Шелковица поспела.
— Ну, кто её будет есть... Разве на кисель. А как у вас вообще с продуктами? Молоко дешёвое?
Юлька принялась вдохновенно врать.
Молока — залейся, свои коровы. («Ого!» — подняла брови толстуха.) Свои поросята, утки, куры, индюки, гуси, кролики, телята. (Толстуха поцокала языком.) Личная машина. Телевизор, приёмник, гитара. В саду сливы, груши, абрикосы. Вишен — завались. Два гигантских ореха. Личный водопровод — скважина. Душ. Баня. Огород. Своя собака, кот, котята. Кино. Детский сеанс — пятачок...
— Богато живёте,— вздохнула толстуха.— Всё у твоих родителей?
— У моего дяди и у моей тёти.
— Кто же они, интересуюсь?
— Тётя — знатный виноградарь. С переброской на червей.
— На червей? Гусениц тутовых, что ли?
— Нет. На виноградных.
— Да разве такие бывают?
— Встречаются.
— А дядя? (Эк, привязалась!)
— Дядя — знатный... В общем, на машинах. Печки тоже складывает.
— Печек много ль в деревне? С них не разбогатеешь...
— Они коровники. Клубы ещё...
— А, строитель! Тогда дело другое. Значит, Изюмовка недалеко? А ты, между прочим, можешь обгореть.— Толстуха перевалилась на бок и прикрылась полотенцем.
Юлька зорко всматривалась в сияющую морскую ширь. Из-за набежавшей волны вдруг возникли оба поплавка, вот уж заголубела шапочка Жанны. Они с Петром выбежали на берег, держась за руки, как дети.
— Юлька! — закричал Пётр.— Как, вволю накупалась? Вода не холодна? Я же за тобой присматривал всё время...
— Очень хорошо выкупалась.
— Собирайся, ехать пора. Да ты не спалилась ли? Покажи спину.— Он заботливо потрогал Юлькино сердито вздёрнутое плечо.
Через несколько минут за валунами у шоссе затарахтела «личная машина». Переодевшаяся Жанна села на сиденье. Юлька, для солидности пожав руку толстухе, которая очень пристально рассматривала Петра, полезла в прицеп. Пётр переставил зачем-то в него снятую с багажника покупку, так что пришлось держать ноги наискось. Было неудобно, но Юлька терпеливо и враждебно молчала.
Тронулись в обратный путь.
Уже в Изюмовке, когда проезжали медпункт, Жанна, спрыгнув на ходу, приветливо помахала Юльке рукой. А Пётр сказал:
— Юля, у меня к тебе просьба. Про ту помпу, что нынче в городе купили,— он кивнул на коробку в прицепе,'— никому ни гугу. Ни бате, ни тем более мамане. Если наладим, вроде бы подарок всем сделаем. По-городскому — сюрприз. Поняла? Приедем, к тебе под кровать её сховаем, с глаз долой. Договорились?
— Договорились. Сховаем,— повторила Юлька.
Всё, всё обидное, придуманное, что скопилось за сегодняшний день в её душе, точно тёплой волной смыло от этих слов Петра. Она была снова счастлива, горда, важна. Даже не задумываясь, что и почему поручал ей Пётр. Какая разница? Главное, он доверился ей, только ей! И велел никому из домашних не рассказывать.
Значит, у них с Петром теперь есть своя собственная, личная тайна!
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Коробку с помпой «сховали» в горнице под Юлькину кровать так незаметно, что никто не видел — пока тётя Дуся с Галиной накрывали ужинать. Юлька задвинула коробку полосатой сумкой, отцовским чемоданом. Всё шито-крыто...
Она плохо спала эту ночь. Тёте Дусе пришлось мазать гусиным салом обожжённые плечи и спину, На следующее утро, улучив минуту, Юлька проверила, откинув подзор: сумка стояла как шлагбаум, чемодан — как часовой.
Перед уходом на работу тётя Дуся, как на грех, велела Гале вымыть полы. Юлька льстиво и настойчиво выпросила у сестры тряпку и развела возле своей кровати на половицах мутные подтёки — дома отродясь полы не мыла.
— Кто ж так моет, на карачках? Давай я!—фыркнула Галя.
— Нет. Сама,— пробормотала Юлька.
Не говорить никому ни слова? Даже Гале?
Тайна повисла у Юльки на кончике языка с той самой минуты, как Пётр укатил на водохранилище.
— Ты чего молчишь? Блинов переела? — спрашивала Галя.
— Я съела один блин. Мне нельзя много для фигурного катания.
— Тю, один! Принести ещё? До фигурного далеко. Баб Кать, Юльке блинцов охота!
— Да не хочу я, с ума сошла...
Юлька в смятении выбегала во двор, под орех, в курятник, где хохлились запертые, чтобы не клевали всходов, куры. Невинно смотреть в испытующие Галкины глаза было выше сил. Юлька истомилась, а Галя словно чуяла что-то...
— Почему не рассказываешь, как на море ездили? В городе долго были? Что делали? Покупали чего?
— Да нет как будто... На море съездили очень хорошо.
Про Жанну Юлька не утерпела, выложила всё. И как её у медпункта подобрали, и какие на ней купальник с тапками были, и как в море с Петром далеко плавали. Но тут Галюха повела себя иначе. Оборвала с жаром говорившую Юльку:
— Ты про Жанну поосторожней. Уплыли далеко, то да сё... Петрунька не любит, когда в его дела нос суют.
— Я не сую,— обиделась Юлька.— Противная она, эта Жанна.
— Сама хороша. Жанна Петруньке рубаху крестом вышила!
— Как — крестом?
— Мулине разноцветными. По канве. Видала моточки?
— Моточки я, конечно, видела. Всё равно противная.
— Затвердила сорока...
— А зачем она всё «Петруша» да «Петруша»? Смотреть неприятно.
— А ты не смотри. Сама о нём поменьше думай!— Галя вдруг вспыхнула и залилась, как маков цвет.
— Я? Что ты сказала? — Юлька готова была одновременно и сквозь землю провалиться, и на сестру с кулаками броситься.
А та безжалостно и бесстрашно, скрестив на груди тонкие руки (любимая её поза), сыпала и сыпала словами, точно булавками колола:
— Думаешь, я ничего не заметила? Вчера, когда умываться ему подавала, на что ковш у меня из рук выхватила? «Я сама, я лично...» — передразнила Галя так похоже, что Юлька прикусила губу.— И свитер свой попугайский в такую теплынь ни с того ни с сего нацепила. Похвалиться! Неправда, скажешь? Я всё приметила, всё! Меня не проведёшь!
Юльку кидало то в жар, то в холод. Углядела, глазастая! И про свитер — Юлька чуть не задохнулась в нём, и про ковш упомнила. «Попугайский свитер»... Юлька сказала наперекор, кривя рот:
— А вот и неправда. И не всё знаешь. Про Петра... И про меня.
— Небось вчерашнее что утаила? То-то как сонная муха бродишь.
— Не скажу.
— Ах так?
— Да, так.
— Ну и скрытничай! Подумаешь... Модница! Воображала! А ещё подруга, родная, из Москвы...—
Галя топнула босой ногой, выбежала с терраски, хлопнув дверью так, что та задребезжала.
Вот и повздорили они...
Юльке стало одиноко, грустно. Но самолюбие и тщеславие не позволили кинуться за сестрой.
Галка убежала на автобус—практика на винограднике ещё не кончилась. Юлька побродила в огороде, по усадьбе. Заглянула под орех. Там было прохладно, сумрачно. Дальше, к плетню и развороченной скважине, не пошла: побаивалась бычков, которых по-прежнему гоняли пастись в ИХ долину,— вдруг забредут к калитке?
Баба Катя полола в огороде морковь. Шурка куда-то убежал, дядя с тётей, как и Пётр, на работе. Все заняты, в доме пусто, в саду пусто, делать нечего.., Проверить опять, что ли, помпу?
Подстёгивало Юльку и любопытство. Что же за помпа такая? Для чего? Почему Пётр не «сховал» её где-нибудь в сарае за поленницами, а доверил ей? Зачем она Петру? И подарок для всех при чём?
Юлька решилась.
На цыпочках вернулась в свою комнату. Нетронутая все эти дни гитара привычно и спокойно висела над кроватью. Увидя в тёмном экране телевизора своё изображение, Юлька чуть не вскрикнула — дурочка, это же она сама! Всё тихо, только муха жужжит за тюлевой шторкой.
Подняв кружевной подзор, раздвинув чемодан и сумку, Юлька вытянула за верёвку коробку с наклейками. Села на коврик, стала читать наклейки. Компрессорный завод имени кого-то незнакомого в г. Днепропетровске — понятно; выпуск... года, №..., марка...— тоже понятно; «Не кантовать!» — слово незнакомое совершенно. Больше ничего в наклейках
разобрать нельзя... А на коробке зачем-то нарисованы красный зонтик и громадная рюмка.
А что, если развязать, приоткрыть, глянуть одним глазком? Коробка-то не запечатана! Юлька подёргала верёвку, та сползла легко.
Содержимое было явно не по размеру, гораздо меньше, и завёрнуто в промасленную бумагу. На дне лежала книжонка со штемпелем «дата продажи» (вчерашний день) и ценой — 85 руб. Ух ты, дорогонько! Где же Пётр взял деньги — тётя Дуся ведь не дала? Может, у Жанны?
На обложке имелся снимок — какая-то странная круглая штуковина с трубочками. И заглавие: «Электронасос «Днепр».
Это было понятно! Значит, помпа — обыкновенный электронасос и уложена просто в коробку от телевизора или радиоприёмника.
Юлька думала, морща нос: помпа, разумеется, нужна, чтобы качать воду. Откуда? Не из водохранилища же? Тогда, может, из этой, как её... скважины, которую хочет восстанавливать Пётр? Пожалуй, да.
Юлька была разочарована. Не так уж это интересно!
Она закрыла коробку, натянула верёвку, залезла под кровать и поставила всё на место — сумку, чемодан. Вылезла, отряхнулась. Чем же заняться ещё? Ага, можно почитать Галкины стихи... Даже лучше, пока её нет. Прятали-то от Шурца в письменный стол под учебники вместе, она знает куда.
Юлька смело порылась в столе, отыскала тетрадку. Повесила на шею снятую со стены гитару и ушла под большой орех. О помпе она больше и не вспоминала.
Забралась на нижнюю развилку ореха, стала
тренькать струнами, листая тетрадку. Та была замусоленная, видно много раз читанная. На обложке старательным почерком выписано название: «Моя девушка». Это вам не какая-нибудь помпа! Юлька перевесила гитару, села удобнее и погрузилась в чтение,
Чтоб ты не страдала от пыли дорожной,
Чтоб ветер твой след не закрыл,—
Любимую, на руки взяв осторожно,
На облако я усадил.
Когда я промчуся, ветра обгоняя,
Когда я пришпорю коня,
Тыс облака, сверху, нагнись, дорогая,
И посмотри на меня!..
Ой, до чего здорово, до чего хорошо! А вот ещё одно замечательное, поразительное стихотворение. Молодец Галюха, что списывала такие!..
Гордым легче. Гордые не плачут
Ни от ран, ни от душевной боли.
На чужих дорогах о любви, как нищие, не молят...
Тут что-то не совсем складно, но это неважно!
Широко раскрылены их плечи.
Не грызёт их зависти короста.
Это правда. Гордым в жизни легче,
Только гордым сделаться не просто!
Зато на следующей новые изумительные слова:
Робкой поступью зорька ранняя Пробирается над плетнём,
Будто девушка со свидания Возвращается в отчий дом.
Юлька так расчувствовалась, что не заметила, как мимо большого ореха пронёсся кто-то к их дому, потом обратно к задней калитке и скрылся за плетнём.
...Остаток этого дня прошёл просто и неприметно.
Пётр заехал пообедать — подавала ему баба Катя, Юлька подглядывала в дверь. За порогом Пётр, вытирая губы платком, спросил её как сообщницу:
— Ну, сестрёнка, порядок у нас с тобой?
Юлька покраснела, побледнела и выдавила: