— Да!
— Нынче я занят. Завтра будешь мне работать помогать? — и подмигнул как заговорщик.
— Буду,— ответила Юлька.
Вечером Пётр домой не вернулся. Прислал записку, что опять остаётся дежурить вторую смену. Галя же вернулась со своего виноградника как ни в чём не бывало. Только очень уж топала, грохала, гремела в кухне мисками и кастрюлями. И Юлька поняла: у Гали характерец ой-ой-ой! Затаилась, копит что-то против неё. Ну и пусть. Всё-таки она загрустила, примолкла. Дядя Федя за ужином обеспокоился:
— Ты, племяш, случаем, не приболела? Со вчерашнего-то...
— Почему со вчерашнего? — испугалась Юлька.
— Солнце шуток не шутит. Как бы нам за тебя от отца с матерью не попало, что без себя к морю пустили.
— Что вы! Что вы! — Юлька сделала вид, что она ничуточки не вялая, наоборот, бодра чрезвычайно.
Баба Катя на всякий случай заставила выпить медку; тётя Дуся приложилась ко лбу губами и сказала:
— Нет, не горячая.
Один Шурец смотрел ехидно, да Галка всё поджимала губы и отводила глаза.
А на другой день...
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Это случилось в полдень.
Утром Юльке было некогда — тётя Дуся задала им с Галей «план»: доцапать картошку и, как дадут воду, полить в огороде перчики; не дадут — натаскать с кринички. Почему на этот раз и Юльке? Потому, что Галя с обидой ответила матери:
— Всё мне да мне работа? А Юльке?
— Юлечка гостья,— сказала тётя Дуся. И вдруг, подумав: — А и то! Вместе цапайте да поливайте.
Перчик, зелёная невысокая, словно кусты-лили-путы, рассада, ужасно много пил воды, чтоб ему сгинуть! Галя с Юлькой по молчаливому и враждебному уговору разделились, Юлька буркнула, что будет таскать воду.
— Вёдра в чулане, коромысло в курнике,— насмешливо отозвалась Галюха.
Коромысла Юлька никакого не взяла. Взяла ведро и лениво поплелась к колонке, где караулили воду соседские ребята, на них посмотрела враждебно. Воду ещё не давали. Помахивая ведром, она двинулась через свою усадьбу к криничке, небрежно напевая, словно ей и дела до Гали не было. Галка яростно орудовала цапкой, точно врага била. И тоже пела. Юлька — московскую песенку про «Ладони больших голубых площадей», Галя — про «Чёрные брови, карие очи».
У кринички, благо в то утро бычков почему-то не пасли, Юлька, зачерпнув треть ведра, села отдохнуть. На обратном пути постояла у скважины. Колодец был по-прежнему завален мусором, обломками бетона... Потом поволокла ведро к окаянному перчику,
— Ты бы ещё на доне принесла! — фыркнула Галя, успевшая перекочевать с картошки тоже на перчик.
=— На каком доне?
— Дно видать!
— Сколько хотела, столько и принесла,»—отрезала Юлька.
Галя молча отправилась в чулан. И не успела Юлька опомниться, уже тащила с кринички, раскачивая коромыслом, полные вёдра.-
Перчики пили жадно. Вода уходила и уходила в потрескавшуюся землю. Галка натаскала вёдер двенадцать, Юлька, если сложить вместе,— насилу три. Тоном хозяйки Галина приказала:
— Те два рядка сама польёшь. Мне на виноградник время,
Юлька не ответила, тоже была с характером,
Галя уехала. Ветер стих, птицы смолкли. Почерневшая от ягод шелковица, даже большой орех стояли не шелохнувшись. Юлька села под сливу — солнце жгло нещадно. Стало скучно. Гусениц, что ли, половить? Видела, как это делал Пётр: обойдя сад, приметил на стволах, в сучьях, точно серой паутиной заплетённые скопища будущих гусениц. Где пониже, прикрыв сорванным лопухом, просто давил их — нет уж, извините, ОНА так не станет, гадость страшная! — где повыше, поджигал керосиновой тряпкой на палке.
Юлька поплелась в сарай. Вместо палки взяла цапку, обмотала валявшейся тряпицей, сунула в бачок с керосином. Ну и вонища! Может, не стоит? Да и спичек нету. Ага, Пётр, когда курит, прячет их под бочку с водой...
Спотыкаясь о картофельную ботву, высоко держа черневшую копотью горящую цапку, Юлька побежала к сливам. Сейчас попадётесь, голубчики, не всех вас Пётр высмотрел! Так и есть: на сером стволе, высоко в развилке, прилепилась белёсая паутина. Юлька привстала, нацелилась...
— Ай!.. Фу!.. Ой!..
Цапка полетела в одну сторону, она — в другую. Обгоревшие личинки дождём сыпались на голову, за шиворот.
— Ой!.. Ах!.. Ой!..— Юлька вертелась на месте, отряхиваясь.
— Донюшка, ты что? Зачем в жару по солнцу бегаешь? Кваску холодного иди попей...— позвала с крыльца баба Катя.
Пнув ногой догоравшую тряпку, Юлька зашлёпала в дом. Там было прохладней, чем под орехом,— маленькие окна, прикрытые ставнями, не пускали солнца. В комнате было приятно, свежо.
Баба Катя принесла запотевший графин. Юлька напилась так, что раздуло живот и застреляло в носу. Вспомнила неполитые перчики — какая уж тут работа! Плюхнулась на кровать. Вздрогнув, отозвалась струнами гитара. И вдруг что-то словно толкнуло: край кружевного подзора был странно вздёрнут. Юлька спрыгнула, присела...
Полосатая сумка-шлагбаум стояла по-старому, но отцовский чемодан был сдвинут. А за ним... За ним в душной темноте... зияла чёрная пустота! Никакой коробки с наклейками, доверенной на хранение, под кроватью больше не было!
Юлька щипнула себя за руку — не помогло; хлопнула по носу — никакого впечатления. Распихала сумку вправо, чемодан влево — за ними было по-прежнему пусто. Она закрутилась по комнате. Выбежала на терраску, заглянула в спальню к тёте Дусе... Промчалась для чего-то в сарай к поленнице, в курник... Потом вернулась медленно к себе в комнату, села на половичок у кровати и тихо, протяжно завыла.
— Ты об чём? Обидел кто?
Жёсткая сморщенная рука бабы Кати поворотила Юлькино мокрое лицо. Старушка нагнулась, обтёрла его фартуком, стала гладить волосы.
— Ай горе какое?
— Баба Катя! — Юлька вскочила; нос у неё вспух, губы растянулись, как щель в почтовом ящике.— Ко мне сюда... никто... утром не заходил? Или... пока мы с Галей... на огороде?
— Кому бы? Федя с Дусей спозаранок в совхоз ушли.
— А... а Шурец?
— Тю! Чуть рассвело, с пацанами на Агармыш утёк. Стряслось что?
— Нет, ничего. Что же делать? Ведь Пётр мне, лично мне... Баба Катя, я к нему пойду!..
— Куда ж в полдён? Погоди, жар спадет.
— Нет, я пойду!
Она быстро повязала волосы валявшейся Галиной косынкой, влезла зачем-то в полукеды, схватила очки...
— Надолго ль бежишь?
Ответить Юлька не успела. Вылетела с терраски за калитку. Хлоп! Уж и на улице не стало её видно...
В автобусе перед остановкой увидела себя в зеркале водителя. Несчастное огородное чучело — только скворцов пугать! «Редькин хвост» задрал косынку, не лицо — морда в грязных подтёках.
Спрыгнув с подножки автобуса, Юлька забежала, за куст багряника. Сорвала косынку, перевязала
«хвост». И быстро зашагала по дороге к белой, гремящей рупором конторе водохранилища.
Мимо проехал самосвал с цементом, обдал пылью. Умыться, что ли, где-нибудь?.. Вблизи темнела колонка. Вода из неё не шла, но капала. Юлька набрала горсть, выпила, обмыла лицо, точнее, размазала грязь.
— Мне к Лукьяненко Петру Фёдоровичу. По личному неотложному делу.— Она старалась говорить солидно, всё равно получался какой-то писк.
— На совещании,— не поднимая головы, отозвалась секретарша.
— Оно... долго будет?
— Часа два.— Схватив папку с бумагами, секретарша метнулась к двери, за которой гудели-спорили грубые голоса.
Из двери почти сразу выскочил Пётр.
— Ну? — спросил торопливо.— Говори скорее, что надо.
За ним в проёме двигались среди сизого дыма мрачные лица.
— По...— облизнув сухие губы, сказала Юлька.
— Что?
— Пом...
— Да будешь говорить толком? Занят я, поняла?
— Помпа... пропомпа...— залепетала Юлька. От страха у неё затряслись коленки, а язык стал деревянным.
— Какая ещё промпа? Ах, да не мешайся ты тут! Дома расскажешь. У нас авария ко всему, понятно? Марш домой сейчас же!..
— Лукьяненко, сводки давай! — крикнули из табачного дыма.
И Пётр исчез в нём, хлопнув дверью.
Теперь у Юльки тряслись, ходили ходуном и коленки и губы. Она подхватила очки — и ходу. Прочь! Бегом... Услышала, как вслед снова хлопнула дверь; секретарша крикнула что-то — не обернулась. Пожилой рабочий шёл к конторе — чуть не сбила его.
Пётр, к которому она примчалась поделиться ИХ общей бедой — бедой, из-за которой лила слёзы, посмел бросить: «Не мешайся тут!» Не мешаться? Никогда в жизни она нигде не мешалась и не будет мешаться... Да ещё: «Марш домой!» Как... как всё равно солдату!
Юлька была возмущена. Пошла тише. Очнулась возле автобусной остановки. Не той, к которой приехала, а у следующей. Остановка называлась «Золотое Поле». Поля никакого не было. Справа, и слева, и кругом зеленели виноградники.
Юлька решилась.
Галя, Галюшка! Немедленно, сию же минуту найти её, рассказать обо всём, спросить совета... Обождав, пока пронесётся вереница ревущих грузовиков, она помчалась под палящим солнцем без очков, без косынки к низким рядам виноградника, расчерченного на полосы бетонными столбиками, похожими издали на карандаши.
* * *
Бригадир ребят-школьников, по прозвищу Иван-Муха, потому что он был вот такого росточка, отдыхал у груды велосипедов, сунув голову под виноградную плеть — больше совать было некуда.
Рядом с велосипедами стояли два огромных блестящих на солнце бидона с водой, только что привезённые с совхозного двора. Бригадир давно разбил ребят на участки, дал задания, как вдруг увидел бредущую между рядами винограда, как по зеленому коридору, девчонку. Она держала в руке очки, спотыкалась, лицо у неё было багровое, злое и растерянное.
— Ай, ай, ай! — закричал Иван-Муха.— Опозданьице? С которого классу?
— Я... ни с которого.
— Школьница? Все вкалывают, а она...
— Школьница, тольйо не ваша. Из Москвы. Мне очень нужна Лукьяненко. Она фи... хиллоксеру где-то собирает.
— Здравствуйте! Да тебя с вертолёта, может, скинули, гостья дорогая? Наше вам! У меня Лукья-ненок полбригады. Тебе которую?
— Галю.
— И Галь не меньше пяти. С которого колхозу?
— Изюмовка.
— Родители кем работают? Ну, батька?
— На гульдозере, кажется...
Иван-Муха сел и захохотал в голос.
— Ай, уморила, москвичка! Запарилась ты, бачу. Не на гульдозере — на бульдозере. Пить будешь?
Юлька только губы облизнула. Иван-Муха откинул крышку бидона, зачерпнул воды. Никогда в жизни Юлька не пила ничего вкуснее...
— Пошли Лукьяненку твою шукать,— сказал бригадир, беря кружку.
Они тронулись вдоль виноградника.
Вы когда-нибудь видели, как цветёт виноград? Неприметным, жёлтым пушком на малюсеньких будущих гроздьях... Юлька не видела. А сейчас и не смотрела, изнывала от жары.
— Скажите, пожалуйста,— спросила, громко отдуваясь,— у вас водятся... пуф-пуф-пуф... виноградные... пуф-пуф... черви?
Иван-Муха снова захохотал:
— На кой, извиняюсь, они нам треба?
— Только филлоксера... пуф-пуф?
— И от филлоксеры уберегаемся. Не то все здешние гектары огнём бы спалили. Школьники на то и проверяют.. Придём — побачишь.
Где-то близко раскатился смех, с шумом пронеслось:
— Бригадир!.. Муха идёт! Девчата, Муха!..
— От балабоны! С глаз уйду, зараз лясы точить станут. Практиканты, много ль прошли? — крикнул он начальственным тоном.
— Восемь рядов, дядя Ваня! Жарко дюже!..
Юлька увидела: между бетонными столбиками тянется проволока. Виноградные побеги цепляются за неё светлыми завитыми усиками, ползут в бесконечное зелёное поле. А между рядами, присев, нагнувшись, стоя, возятся, копошатся человек десять мальчишек и девочек. Подрывают землю, утаптывают, разглядывают что-то, кладут у лозы листок с камнем... И земля вся в мелких и крупных камнях — как только виноград из-под них лезет?
— Слухайте меня! — крикнул Иван-Муха.— Лукьяненко в вашей бригаде кто буде?
Три головы разом оторвались от работы.
— Я Лукьяненко! И я! Я!..
— Галины серед вас нема? С Изюмовки.
— Она на том квадрате! Здесь шестой «Б»! — закричали дружно в ответ.
— Значит, так...— Иван-Муха хлопнул Юльку по плечу.— Тебе на тот квадрат.— Он показал коротким пальцем вправо.— Цыбуля! Доставишь москвичку. Время зачту...
При этих словах все головы, склонившиеся над виноградными плетьми, поднялись, блестящие любопытные глаза уставились на Юльку. Она приосанилась. Забыла сразу, зачем бежала сюда из конторы как полоумная. Вскинула голову и каким-то неестественным голосом спросила:
— Разрешите мне посмотреть, как проверяют виноград на филлоксеру?
Кто-то из ребят фыркнул. Но Юлька не оробела. Очки очутились на носу, «редькин хвост», даром что съехал набок, вздёрнулся.
— Пожалуйста!
Девчушка, раза в два меньше Юльки, подошла, протянула на ладошке маленькую чёрную лупу и витой червяком, мохнатый виноградный корешок. Юлька догадалась: скинув очки, пристроила у глаза лупу, стала всматриваться. Корешок стремительно вырос, покрылся волосами какими-то... Заодно Юлька увидела и свой ноготь. Страх какой! Серый, в трещинах, а под ним как всё равно вспаханная дорога — грязь...
— Благодарю вас. Фэнк ю вэри матч,— сказала Юлька, возвращая лупу.
Кругом засмеялись. Но тут вперевалку вышел Цыбуля, крепыш с добела выгоревшими волосами, бровями и ресницами. Сказал равнодушно:
— На тот квадрат тебя? За мной!
Юлька покорно“последовала за ним туда, откуда пришли с бригадиром Иваном-Мухой,— к велосипедам. Вдогонку слышался громкий смех, возгласы... Но Юлька старалась держать марку независимости высоко. Только уши у неё полыхали.
Страшно вихляя ногами, вёз Цыбуля усевшуюся на жёсткую перекладину велосипеда Юльку по виноградному коридору.
Перекладина давила и резала ноги, сзади пыхал в затылок Цыбуля. И всё равно было неплохо. Её по приказу бригадира доставляли к нужному участку, как ценный груз!
— Пятый квадрат,— пробасил Цыбуля, бесцеремонно сваливая пассажирку. Повернулся, влез на велосипед и уехал.
Но Гали Лукьяненко и в пятом квадрате не оказалось. Она выполнила норму, ушла домой. Ушла «по семейным обстоятельствам», как сообщили ребята, обступившие Юльку словно по сигналу радио...
Она поблагодарила их, уже без своего неуместного «фэнк ю вэри матч», и покорно поплелась к дому, расспросив дорогу. Она давно забыла обиду на Петра (было бы, нескладёхе, за что обижаться на занятого человека!). Хотела одного: скорее очутиться среди своих.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Семейные обстоятельства... Разные они в жизни бывают. Радостные — реже, неприятные — чаще.
Галюшку замучила совесть. Обругала сестру, гостью, москвичку, модницей и воображалой, до срока убежала на виноградник. А Юлька, поди, мается с перчиками. Без привычки-то каково воду таскать?
Однако, узнав от бабы Кати, что Юлька как шальная тоже убежала куда-то из дома, Галюха и встревожилась и рассердилась. Обследовала несчастный перчик: так и есть, крайние рядки не политы, тянут листья, моля водицы... Нехай! Мать придёт, спросит, она ответит: «Юльке только и делов досталось, всё одно не управилась». Ни вот столечко в хозяйстве не понимает!..
Галя губы совсем стиснула: она, когда сердилась, их очень грозно поджимала. А чёрные глаза, пока допаивала перчики, всё взглядывали на входную дверь, на калитку...
Стук! Явилась.
Юлька была пыльная, измученная, жалкая. Как вошла к себе в комнату, повалилась на кровать и затихла. Галя, пошумев на кухне посудой, будто ненароком заглянула к телевизору.
— Косынка моя тут лежала. Случайно, не видела?
— На.
Юлька выдернула из-под себя мокрый грязный комок.
— Гитара-то криво висит! И шнурок у тебя на кеде лопнул...