Розы запахли сильней. Жасмин тоже. Только Пётр никак, ни одним движением не показал, что слушает Юльку с удовольствием. О чём он думал? Или вспомнил, как сам пел мальчишкой? Или она, Юлька, пела плохо, невыразительно?
— Молодчина,— сказал Пётр, когда Юлька, точно обессилев, уронила на колени руки.—Душевно исполняешь. За сердце берёт. Учиться бы тебе...
Даже в темноте засверкали её глаза!
— Давай ещё,— попросила Галя.— Давай нашу. Вместе споём. «Рябинушку» знаешь? «Течёт Волга...»? «Рушник»? «Я люблю тебя, жизнь...»?
— Знаю. Могу. Постараюсь...
— Валяй,— пробасил дядя Федя.
Ох и удивлялись, наверно, в этот тихий июньский вечер соседи Лукьяненок! Столько волнений и страха из-за коровки семья приняла, а сами музыку играют, песни поют.
И тётя Дуся... Откуда что взялось? Полно, всей грудью вдохнула она душистый воздух. Расправила плечи; распрямилась, словно скинула одним махом годков десять...
— Подтягивай, Петро,— показал глазами на жену дядя Федя.
Пётр с матерью запели в два голоса. Нет, не в два, а на два! Тётя Дуся, слегка откинув голову, выгнув шею, прикрыв серые глаза, выводила песню повыше, Пётр — пониже, в лад с матерью, глуховато, но сильно. Вот и дядя Федя включился низким, глубоким басом. А Галка... Она словно ловила подходящую минуту и тоже, взяв сторону матери, запела. Только звонче, задорнее.
Юлька лишь изредка касалась струн, изумлённая, почти потрясённая: «Тётя Дуся, ты же с первого звука изменилась лицом. Это же не ты сейчас поёшь, а какая-то чудесная незнакомка! И глаза твои не насмешливы, как всегда, и губы открыли подковки белых зубов...» Да, в этот вечер Юлька была счастлива. Особенным, светлым счастьем — за других.
Песня погасла. Стихла и гитара.
— Глядите! Глядите, спутники летят! Два! — Шурец, приплясывая на ступеньке, показывал на тёмное, запорошённое звёздами небо.
— Где? Где? — вскочила и Юлька.
— На Медведицу Большую смотри, — сказал Пётр.— Теперь на Полярную. Видишь, яркая... Верно, летят! Мы их здесь часто видим.
— А может, это самолёты?
— У самолётов огни цветные — красный, зелёный...
Несколько секунд все следили за движущимися светлыми точками. Они словно пробирались среди звёзд. Становились меньше, исчезли. В будке залаял Каштан. Привычный этот лай как бы разбудил всех.
— Спать-то когда же будем? — весело спросила тётя Дуся.— Ночь скоро минет.
— Племяннице спасибо,—сказал дядя Федя.—= Без мандолины твоей в жизни бы так не спели.
— Батя же! — вскрикнула Галюшка.—Это у Юльки гитара вовсе...
— А по мне, всё одно — мандолина, гитара.., Пелось бы складно. Приятной всем ноченьки!
Довольно скоро все разошлись по своим комнатам. Тётя Дуся с бабой Катей, проведав перед этим, конечно, Дочку... И дом Лукьяненок погрузился в ничем больше не нарушаемую тишину.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
В то ответственное, деловое утро, когда П + Ю + + Г + Ш = ПОМПА проверяли, есть ли вода в скважине, Пётр произнёс не совсем понятные слова:
«Клапан ребята в парке сточить могут!..»
Юлька не придала им тогда особого значения. Ребята— они, что ли, с Галкой и Шурцом? Да, но при чём тогда парк?
Зато с необычайной важностью шагала она через два дня после выздоровления Дочки и сводного лукьяненского концерта по накалённому асфальту шоссе, ведущего от Изюмовки к городу.
В то памятное утро Пётр «сховал» неудачницу помпу снова под Юлькину кровать, переноску — в сарай. Сегодня же САМ вызвал Юльку под большой орех (Галки не было, она уже трудилась на винограднике), вырвал из записной книжки листок, начеркал что-то и ДАЛ НОВОЕ ПОРУЧЕНИЕ.
На листке было изображено карандашом нечто странное: две кривульки и масса цифр. От Юльки требовалось сходить в какой-то АВТОПАРК: «Недалеко, найдёшь!» Разыскать в слесарной какого-то Женю: «Спросишь у сторожа!» — и сдать ему «эскизик клапана». То есть эту самую страничку из записной книжки, с кривулями и цифрами.
Второй раз привалило Юльке счастье! Второй раз Пётр доверил ей ЛИЧНОЕ задание. Значит, заслужила.
Найти автопарк оказалось не трудно. У первой же колонки, как только дом Лукьяненок остался позади, маявшиеся в ожидании воды девчонки закричали:
— Во-он по шоссе ступай! Машины под навесом увидишь...
Юлька пошла. Сперва их изюмовской дорогой, потом по обочине шоссе. С ярко-синего, без единого облачка, неба вовсю палило солнце. Огненными точками пламенели среди пожелтелой травы маки, сливаясь вдали в красные полосы. Очень приятно пахло с виноградников и неприятно от асфальта.
Цок-цок-цок! — простучали сзади копыта.
Рыжая лошадёнка, встряхивая боками, нагоняла девочку. Юлька посторонилась. В смешной, похожей на корзинку с двумя колёсами повозке сидел кто-то небольшой, крикнувший приветливо:
— Москвичке почтеньице! Лезь в бедарку, Куда строчишь?
Это был бригадир школьников на винограднике, Иван-Муха.
— Мне в парк. Автомоторно-тракторный. По неотложному делу,— приврала Юлька для важности.
Лошадёнка остановилась. Юлька с трудом вскарабкалась в бедарку. Иван-Муха вежливо сказал лошадёнке:
— Но, пожалуйста!..— И та бойкой рысцой потащила бедарку по шоссе.
Конечно, обидным казалось, что их то и дело обгоняют грузовики, легковые машины, даже черепахи-мотороллеры. Но лошадёнка трюхала и трюхала, сидеть было высоко, удобно, весело — как в цирке. И Юлька осталась бы в восторге от поездки, если бы не одно позорное, по её мнению, происшествие: лошадёнка стала, покрутила хвостом... Запахло свежим навозцем. Иван-Муха же, переждав, невозмутимо повторил своё:
— Но, пожалуйста! — И когда они снова покатили, спросил:—А на что москвичке, извиняюсь, моторный парк треба?
Она ответила с деланным безразличием:
— Механика вызвать надо. Срочно. (Неплохо придумала!)
— О-о... Самого?
— Да. Вы, разумеется, в курсе, что положение на водохранилище остаётся аварийным? С водой.
— Факт, в курсе,— усмехнулся Иван-Муха.— Народ с поливками дюже бедует.
— На днях мы опробовали у себя на участке собственную артезианскую скважину. Необходимо срочно изготовить для помпы... для насоса — вы понимаете?— водофильтрующий клапан. (Это была несусветная чушь, но Юлька говорила с апломбом.)
Иван-Муха выслушал, моргая.
— Вот он, твой парк,— показал он не слишком
почтительно кнутом.— Раз артезианская да ещё собственная — вылазь!
Слева от шоссе, шагах в ста, виднелись длинные навесы. Под ними темнели огромные невиданные машины, сновали люди, гасло и вспыхивало что-то, били металлом о металл. Перед навесами белела в беспощадных солнечных лучах вытоптанная площадка, громоздились горы бетонных плит.
Юлька сползла с бедарки, кивнула не то лошадёнке, не то её хозяину и энергично зашагала к навесу. Очки она, как назло, забыла, а слепящий огонь электросварки заставлял жмурить глаза, перекашивая лицо.
— Деваха, тебе куда? Кого?
Юлька и не заметила, что площадку огораживает проволока между серыми, как на винограднике, столбами, а в просвете стоит будка и возле неё, притулился на скамейке древний старикан в валенках, несмотря на жару.
— Механика... Мне слесаря. В общем, Женю.
— Механика? Того звать Карпенко Сергей Сергеевич. Женька! — заорал старикан пробегавшему к навесу щуплому парнишке с ведром.— Тебя спрашивают.
У парнишки были немыслимой голубизны глаза, льняной чубчик, он был весь яркий, как василёк в пшенице, и ведро с варом или смолой тащил играючи, с припляской.
— На кой? — спросил, улыбаясь, как ясно солнышко.
— Не на кой, а гражданочка молодая.
Юлька растерялась. Что, Пётр смеялся над ней? Она сказала высокомерно:
— Поручение. Вот. Для срочного изготовленья!
Женька поставил ведро, развернул листок, нахмурил белые, как овсяные колоски, брови.
— От Петра, что ль? Его рука.
— От Лукьяненко Петра Фёдоровича!
— Ты ему родня, что ль?
— Это тебя вовсе не касается! — вспылила Юлька.— Да, я ему родная сестра.
— Ладно. Мур-мур... Клапан? Сточим. В обед! Дюйм с четвертью? Так. Шарик? С шарикоподшипника. Есть! Брын-трын...
Приплясывая, Женька схватил ведро, бумажку сунул в нагрудный карман синей ковбоечки, а Юльке приказал:
— Жди здесь. Не. Лучше гуляй. Придёшь через два часа. Без опозданья. В обед выполню. Гуд бай!
— Гуд бай! — машинально повторила Юлька.
Таким манером юный ученик слесарей Женька Румянцев выставил Юльку с территории совхозной машинно-тракторной станции, и вовремя. Потому что от навеса, где стояли, словно готовые к бою, тракторы и бульдозеры с блестящими плугами, вдруг отделилась большущая фигура в комбинезоне, и зычный голос дяди Феди, Фёдора Ивановича, прогремел:
— Племяш, ты-то как сюда попала?
Юлька поспешно сделала вид, что не слышит, и быстренько ретировалась мимо старикана-сторожа.
Гулять два часа... Эх, часов нету! Ан нет, вон они — большие, чёткие, светятся под навесом. Ровно двенадцать. А где гулять? Под жгучим солнцем? Дудки... Домой возвращаться? Только придёшь, и назад...
Юльку осенило. Виноградники, где проверяет филлоксеру Галя, в этой же стороне, близко. Айда туда!
Обычно бывает так: соберутся где-либо девочки и мальчики, девочки держатся своей стайкой, мальчики— своей. Но те и другие чутко прислушиваются друг к другу.
Так было и сейчас.
Наступил обеденный перерыв. Практиканты-школьники, будущие виноградари, потянулись в тенёк— к оставленным велосипедам, к привезённым бидонам с кашей, борщом, молоком. Застучали мисками-ложками, рассаживаясь под загустевшие уже виноградные плети, которые они нынче подвязывали и чеканили. Кто сидя, кто лёжа хлебали борщ, заедая тёплым душистым хлебом — пекарня в совхозе была своя.
В стаю девочек почему-то затесался Цыбуля. Ленивый, он даже на брюхе не захотел переползти к мальчишкам. Девчонки и рады: принялись измываться над ним, швыряли обглодышами, вязали на макушку косынки, брызгали водой... Цыбуле хоть бы что. Сидел и уплетал борщок с салом, шлёпая толстыми губами.
— Глядите, опять идёт,— вдруг пробасил он с набитым ртом.— Москвичка ваша.
Девочки отпрянули. Галя, вместе с подружками терзавшая Цыбулю, что-то быстро-быстро заговорила, указывая на Юльку, бредущую виноградным коридором.
— Юлька-а! — радостно, во весь голос закричала Галюха.— Здесь мы! Сюда иди!
Минуту спустя Цыбуля перекочевал в стан мальчишек, а Юлька сидела на его месте, энергично работая ложкой, раздувая щёки и причмокивая не хуже
своего предшественника. А ещё минут через десять девочки, оттеснив мальчишек и вовсе за соседний ряд виноградника (те, конечно, во все уши слушали, что они там стрекочут), повели Юльку куда-то в неизвестном направлении.
Бригадир Иван-Муха отлучился на часок-другой в контору совхоза за нарядами очень кстати.
Девочки, жужжа, как добрый пчелиный рой, двигались к табачному сараю, темневшему за виноградником. Мальчишки, побросав миски и кружки, крались, разумеется, следом.
Табачный сарай, в котором табаку сейчас никакого не было, представлял из себя большое, манящее прохладой помещение, с утоптанным земляным полом, с прочно устоявшимся, малость кружившим голову запахом прошлогоднего табака, который здесь вязали, готовя к сушке, и с высокой, местами остеклённой, как в оранжерее, крышей. Девчонки втиснулись вместе с Юлькой в сарай, задвинули слегой ворота, и началось следующее: Галя зашептала Юльке что-то в ухо. Юлька поводила глазами, как бы примериваясь. Остальные девочки дружно затрясли кто косами, кто косынкой, кто просто вихрами.
Юлька подумала. С досады щёлкнула пальцами. Эх, гитары нету! Внезапно сделала широкий жест. Девчонки поняли без слов, рассыпались, встали вокруг и замерли в окостеневших позах. Юлька помурлыкала что-то невнятное себе под нос.
Это должно было, видимо, изобразить гитару или подобие отсутствующего джаза. Девчонки молчали, переглядываясь. Одна Галюха, уловив мотив, подхватила его и тут же рассердилась:
— Языки вы проглотили чи що? Подтягивайте! Юлька, валяй снова!
Та уже чётко и громко запела, довольно визгливо правда.
Помедлив, сарай отозвался не очень-то уверенными голосами.
Юлька согнула руку, выставила ногу и задвигала глазами. Девчонки, глаз с неё не спуская, согнули, расслабили руки, приготовились...
— Там-ти-ра-ра-т'ам-уэй-уэй!—пела Юлька. И начала приплясывать.
Девчонки заплясали тоже. Галка с чувством превосходства— второй раз уже! Даже плечиками худыми поигрывала...
А Юлька уже расходилась вовсю, расплясывалась и пела во всё горло. А Галюха тоже расплясывалась и покрикивала на подружек:
— Громче! Руками, руками шибче!.. Нинка, не всклад присела! Верка, правой же ногой! Гляди вни-матель...
Галя не кончила, потому что произошло невероятное. Ужасное.
Остеклённая рама над головами пляшущих с треском лопнула. Сверкая, брызнули осколки... Визжа, бросились плясуньи к спасительным стенам. А большущий серый мешок тяжело плюхнулся сквозь крышу на земляной пол. Плюхнулся, перевернулся, встал на колени, поднял измазанное, перекошенное от испуга толстое лицо и сказал глухо голосом Цыбули:
— О, це дило! Кто ж теперь стёкла вставлять буде?
Рассвирепевшую Галюху вынесло на середину сарая. Задрав голову, она прокричала свесившимся в дыру мальчишкам:
— Доигрались? Догляделись? Слазьте прочь, ан-чиболы, мучители! Морока нам с вами!..
Девчонки из углов сарая, и Юлька с ними, сперва осторожно, потом смелея, кольцом сдвинулись над несчастным Цыбулей, молча моргавшим своими поросячьими ресницами. И усердно, как одна, замолотили по нему не слабыми, а достаточно увесистыми кулаками...
Два часа пополудни. Два часа десять минут. Два часа пятнадцать...
Юлька проскочила мимо будки старикана-сторо-жа, который, к счастью, куда-то отлучился. Под навесами было светло и пусто, стальная колонна тракторов и бульдозеров ушла на поля. Где искать этого самого Женю-Василёчка?
Неподалёку, в одноэтажном длинном строении, жужжало, сверкало что-то ослепительными вспышками даже сквозь мутные окна. Может, там?
Со света Юлька не успела рассмотреть, что за диковинные станки и машины безумолчно стучат, гудят и щёлкают вдоль закопчённых стен. Из проёма между станками и появился Женя. Хорошо, дяди Феди нигде не было, опять позвал бы: «Ты откуда, племяш?..»
Женя одёрнул синюю ковбойку, подошёл. Перебарывая шум механической мастерской, закричал в ухо:
— Держи! В пергамент завёрнуто. Не утеряй дорогой! Петру приветик!..— и сунул в руку что-то невесомое, жёсткое.— Гуд бай, здорова бывай!
Юлька растерялась, не ответила.
Ноги вывели её из мастерской, мимо сторожки, к шоссе. Кулак крепко держал пергаментный свёрточек. Это и есть клапан, без которого всемогущий Пётр и его знаменитая помпа не в силах справиться с упрямицей скважиной?
Юлька села на обочину. Прикрывая подолом, развернула на коленях пергамент. В нём, обточенные, лоснящиеся, аккуратные, но ничтожные по величине, лежали две одинаковые рогульки и обыкновенный шарик, похожий на металлическую бусину.
— Вот так клапан! — проговорила Юлька, свёртывая пергамент.
ГЛАВА~ТРИНАДЦАТАЯ
От Юльки — родителям.
«Дорогие мама и папа!
Только послала вам письмо и уже пишу ещё! У нас случилась новая беда. Теперь уже не коровья, а как раз наоборот. С тем важным делом П + Ю + Г + + Ш = ПОМПА!
Дорогой папочка! Ты хоть и электровозный инженер, а можешь нам помочь. Сейчас я нарисую схему, почему у нас всё-таки не работает помпа, хотя мы сделали, то есть в автопарке нам выточили замечательный клапан!
В общем, мы с Петром загнали в старую скважинную трубу новую трубу, диаметром один дюйм и с четвертью. Пётр привёз её с водохранилища на мотоцикле, а мы с Галкой и Шурцом отдирали шкуркой ржавчину, я все пальцы искровенила. Потом загнали её внутрь вместе с клапаном. Это просто такие две рогаточки и шарик от шарика и подшипника. Чтобы создавать ВАКУУМ — папочка, понимаешь? Потом присоединили к помпе. Её теперь Пётр установил на бетонной подставке напрочь, а бетон месила я. Хорошо. Включаем. Раньше, когда пробовали на холостом ходу и в зеркале, я дежурила с переноской и, когда Шурка сигналил, включала-выключала. А теперь мы подвесили провод через орех прямо к скважине. И Пётр сделал на стенке такое устройство, помпа включается сразу, надо только щелкануть. Щёлкаю почти всегда я. И вот, папочка, даже с клапаном никакого ВАКУУМА почему-то не получилось! То есть сначала-то он получился! И вода вдруг пошла— представляешь? Прямо захлестала из выхлопной трубы. Веером! И всех нас окатила вроде душа! Пётр закричал: «Тащите шланг!» Мы притащили. Пётр надел на выхлопную трубу и закричал: «Бегите на огород, лейте под огурцы!» Мы с Галкой потащили под огурцы. И вода страшно холодная, прямо зубы ломило, всё лилась и лилась. А потом вдруг помпа завыла как ненормальная, и всё кончилось. Совсем! Помпа начнёт выть, а вода не идёт. И так целых два вечера. Пришлось опять вытаскивать ту самую трубу один дюйм с четвертью с помощью рычага. И чистить клапан. В нём шаричек заело глиной чи илом. Теперь рисую схему: