Юлька неопределённо, но энергично помотала головой. Пётр, подтянувшись, легко вылез из скважины, вытер ладонью лоб, сел рядом с Юлькой.
— Если наша с тобой помпа требуемую мощность даст — отлично. Не даст, не вытянет воду — пропали. Огороды кругом сохнут? Сохнут. Картошка горит? Горит. Не говоря там о перцах... И о расходах ко всему.
— О перцах. И о расходах,— поддакнула Юлька.
— И чего Галина копается? Пробовать пора!— Пётр снова закурил.
— Мне сбегать? — вскочила Юлька.— Она Шурку зачем-то будить хотела! И ещё какую-то изоляцию взять...
— Тоже соображает,— усмехнулся Пётр.— Садись, обождём.— Он подвинулся, обмахнув борт скважины.'
Юлька села. Помолчали. Совсем близко, в сливе у плетня, защёлкал соловей.
— Ты в школе какой предмет больше любишь? — спросил вдруг Пётр.
— Я? Сама не знаю! — искренне призналась она.
— Как же так? Я теперь техникой увлекаюсь — да? А в школе, не поверишь, самым главным пение считал. Артистом хотел быть.
— Артистом? Настоящим?
— Арии из опер наизусть знал. Например, Онегина. «Вы мне писали, не отпирайтесь...» — пропел Пётр и засмеялся.
Юлька залилась тоже, хлопнула в ладоши.
— Ой, как здорово!
— Пластинки собирал. Мамочка денег на завтраки даст, а я на пластинки берегу. А один раз — на стройку к нам театр приезжал — набрался смелости, за кулисы пролез.
— За кулисы?
— Тенор у них добродушный такой был. Я ему и говорю: «Хочу, мол, тоже певцом стать!» Вспомнить совестно...
— А он? —Юлька вся повернулась к Петру.
— Он мне: «Спой, светик, не стыдись!» Знаешь, из басни? Я запел что было мочи: «Вы мне писали, не отпирайтесь...»
— А он?
— Обнял меня и сказал: «Кончай, друг, школу.
Может, из тебя тракторист добрый выйдет, может, инженер. Голос у тебя, конечно, есть, как у всех людей». И контрамарку на «Свадьбу в Малиновке» дал...
— Вот нахал! Просто ужас! Неправда! Он же обманул, не понял!
— Всё понял, И я ему теперь, сестрёнка, благодарен.
Гуси залопотали совсем близко. Захлопали крыльями, устремились куда-то... От дома, от малого ореха Лукьяненок отделились две фигуры: Галя с Шурцом волокли коробку с помпой.
— Ладно, хватит болтать,— сказал Пётр.
Коробку поставили возле скважины. При общем молчании Пётр открыл, развернул помпу — синий крашеный бочок её заиграл, засветился на солнце как лакированный! Пётр достал из карманов отвёртку, плоскогубцы, нож, кусок резинового шланга...
— Теперь слушайте внимательно,— сказал он трём присевшим вокруг скважины помощникам.— Шурка на большой орех полезет. Галина возле меня стоять будет. («Эх, не я!» — подумала Юлька.) А Юлька...— Пётр тоже подумал.— Возьмёшь переноску и пойдёшь к дому... Ты что, ты что? — закричал он, потому что Юлька уже подхватила свиток провода.— Размотаю — конец с вилкой возьмёшь. И будешь эту вилку по Шуркиному сигналу в сеть вклю-чать-выключать. Я вечером у терраски розетку привернул, увидишь. Потом, конечно, в скважине выключатель поставим. Поняла?
Юлька ответила твёрдо:
— Да. Поняла.
— Сигналы будут такие: один раз Шурка с ореха рукой махнёт — помпу включай, Два раза —- выключай. Вилку долой! Ты же школьница! Или, может, Галюшку на включение поставить?
Заглянул бы Пётр в эту секунду в Юлькину душу!.. Она повторила решительно, быстро, чётко:
— Стоять у терраски. Шурка раз махнёт—вилку втыкать. Два — вытыкать!
— Правильно, умница. Теперь так... Маманя с батей спят, бабуля выйдет — ничего: она у нас толковая, всё поймёт...
Пётр и на водохранилище не любил повторять приказов. Бросив: «Начали!» — спрыгнул опять в колодец скважины. И помпа, синяя, нарядная помпочка со всеми своими выхлопами и трубками, подхваченная четырьмя парами рук, уехала в глубину. Туда же спустили и переноску, и принесённую Галей изоляцию. Пётр размотал свиток, конец провода с вилкой выбросив Юльке; второй, зачистив ножиком, присоединил к помпе, закутал изоляцией...
Три затылка, освещённые быстро встающим июньским солнцем, свесились над колодцем, пока Пётр соединял резиновым шлангом помпу и ржавый отросточек старой трубы.
— Готово! По местам!—скомандовал наконец он.
Галя вытянулась у скважины. Шурец стреканул к
большому ореху и вот уже замелькал в листве, карабкаясь по стволу. Юлька подхватила конец переноски с вилкой и торопливо пошла по усадьбе к дому. Следом, разматываясь, белой змейкой стелился и полз блестящий провод.
Розетку на столбе у терраски Юлька увидела сразу. Приготовив вилку, точнее, зажав её в кулак, вытянув руку, замерла как часовой. А сама глаз не сводила с Шурца, висевшего на орехе и отлично видного издали обеим девочкам-связисткам.
Солнышко вылезло совсем. Соловьи и прочие певуны запели на все голоса. Сливы, вишни и абрикосы закивали листьями — утренний ветер прошёлся по саду. Белая змейка провода тянулась через усадьбу, то прячась в траве, то сверкая в солнечных лучах.
— Мерещится мне или взаправду стучит не то гудит где? — спросила тётя Дуся.
Сладко позёвывая, она появилась на пороге терраски в наброшенном халате, простоволосая и сонная. Юлька молча съёжилась. А тётя Дуся вроде бы и на розетку с вилкой не глядела.
— Зачем такую рань вскочила? Здорова ль?
Глаза у тёти Дуси оказались вовсе не сонными.
Юлька не ответила. Скособочившись, прикрывала
неестественно вздёрнутым плечом розетку с включённой вилкой; сама же глазами водила с тёти Дуси на орех — вдруг Шурка махнёт дважды? Над усадьбой стелился ровный несильный гул. Это работала помпа! Уже пятый раз по сигналу включала и выключала её Юлька...
— И Галины чего-то на месте нету. И Петруши. Зачем это к столбу прилепилась?
Тётя Дуся говорила как обычно, но глаза у неё смеялись. Медленно, контролируя глазом орех, Юлька сказала:
— Тётя Дуся! Если бы, например, вам... как честному человеку...
— Доверились, что ли? — окончила за неё тётка.
— Не совсем. Предположим. Разве вы бы... Например бы...
В эту минуту Шурец выписал на орехе немыслимый вензель. Юлька ахнула, выдернула из-под носа у тётки вилку, крикнула: «Ой, свалился!» — потому что Шурка полетел в зелёную гущу, и прыжками, словно дикая коза, унеслась к ореху. Белый провод, теряясь в траве и, петляя, как живой мчался за нею.
Губы тёти Дуси сморщила откровенная улыбка. Потянувшись и притворно зевнув, оглядела она освобождённую розетку, какой до вчерашнего вечера вообще не было у них на терраске, и возвратилась в дом. Вскоре вместе с мужем они прошли к воротам — отправились на работу, будто бы и вовсе не заинтересованные ни происходящим на их усадьбе, ни у ручья, откуда доносились достаточно громкие, возбуждённые голоса,
В мокрой ковбойке, взъерошенный, Пётр стоял не в колодце скважины, а в ручье за криничкой. Синяя, ещё недавно сияющая новой краской, теперь заляпанная помпа лежала на песке. Галя, присев, счищала с неё глину, заглядывая в озабоченное, злое лицо старшего брата. И Шурец был тут же. И Юлька с переноской.
— Баста,— произнёс Пётр.— Не тянет.
Юлька не спросила, кто и куда. Она честно дежурила у розетки; она слушала завывание помпы с наслаждением. Она думала, всё в порядке! Оказалось, нет.
— Со свободного зеркала брала, Петруша проверял,— шепнула Юльке Галина.
— Как — с зеркала?
— С открытой воды, без сопротивления.— Галка показала на ручей и ещё снизила голос, потому что Пётр сосредоточенно думал.— А из скважины — ни в какую! Воет, визжит, а не тянет. Чуть не сгорела! Петруня сказал: чи клапана в той старой трубе нема, чи дырки илом засосало. Мы не рентген, сквозь землю не видим...
Галюха-то разобралась в сути дела неплохо. Юлька промолчала, поскольку было неясно. Шурец ковырял пяткой песок.
— Подвожу итог,— словно на собрании водохранилища, чётко сказал Пётр. Поставил помпу, обтёр ладонью.— Времени у меня в обрез, Галке на виноградник пора. Проверим ещё, есть ли в той старой трубе вода,— и баста. А может, её без клапана ставили? Дело прошлое. Но и в таком случае не пропащее...
— Не пропащее! радостно повторила Юлька,
Пётр оглянулся—она порозовела—и продолжал:
— Клапан, конечно, ребята, в парке выточить могут. Но вот не ушла ли из трубы вода? Тогда плохо нам всем. Возможно, в эту трубу вторую, меньше диаметром, загонять придётся. Вместе с клапаном. Ну, это уже не вашего ума дело. А сейчас, Галина, тащи от бабы Кати нитку суровую, длиной... пять метров. Юлька, мелу в сарае пошукай. Ну обыкновенного, каким в школе пишут! Шурка, голыш подбери. Отвес сделаем. Проверим главное, есть ли вода...
Вот уж задал своим помощникам Пётр работёнку «по уму»! Быстроногая Галина улепетнула к дому; Юлька, даже не сказав, что тётя Дуся «застукала» её у розетки,— к сараю; Шурец влез в ручей, выуживая разнофасонные камни-голыши.
Нитка, огрызок мела и нужного размера камень появились у скважины незамедлительно.
Пётр обвязал голыш ниткой. Густо-густо натёр её мелом, по всей длине. Спрыгнул в колодец. И при общем молчании, намотав конец нитки на палец, начал медленно, осторожно спускать голыш в ржавый отросточек. Не спеша. Метр за метром...
Ребята следили за его несложной, но ответственной и, может быть, решающей всё дело работой затаив дыхание.
Ура! Когда Пётр вытащил из трубы обратно натёртую мелом нитку, совершенно явственно виден стал на ней влажный, другого цвета след.
Грунтовая вода из старой скважины не ушла и стояла в трубе на уровне трёх метров!
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
От Юльки — родителям.
«Дорогие мама и папа!
Мне здорово влетело от тёти Дуси, что я вам давно не писала. Я живу хорошо, мы все живём очень хорошо. Но мне всё время жутко некогда. Вы даже не представляете, как мне некогда!! Во-первых, мы с Петром задумали одно очень важное дело. По секрету. А потом случилась большая беда (вы только не пугайтесь). У нас заболела корова Дочка! В общем, расскажу по порядку. В один прекрасный день мы с Галкой были вечером в огороде, таскали с кринички воду. Надо же обратно поливать и поливать эти ненасытные перчики. Надоело до смерти... Я жутко устала, села под орех. Вдруг Галка кричит: «Никак, коров гонят. Чего так рано? Беги встреть!» Ну, я согласилась (всё лучше, чем воду таскать). Взяла прутину, пошла себе. Наша корова (я их больше не боюсь) приметная. Все рыжие, а она с крапинами. Идёт мне навстречу и страшно так мычит. Прямо воет! И со стороны в сторону колыхается (животом). Я ей: «Дочка, Дочка!» А она прямо в ворота да вдруг как заревёт вроде медведя!! Баба Катя её в коровник гонит, а она — ни в какую. Тут как раз приходят с работы тётя Дуся и дядя Федя. А Пётр, Петруша, всё не едет. Тётя Дуся говорит: «Неужто Дочка заболела?» В общем, вошли они все в хлев, то есть в коровник, Галка прибежала, мне всё загородили. Да, Дочка заболела. Теперь уж точно. Не пьёт, не ест и доиться не даёт. Тут Пётр на своём мотоцикле прикатил. Тётя Дуся его сразу и послала на МТФ (молочнотоварную ферму). За ВЕТЕРИНАРОМ. Они приехали. ВЕТЕРИНАР такой дядька здоровый, прямо великан. Он сказал: «Ваша Дочка, наверно, в кукурузное поле зашла и объелась!» Представляете? И велел ей давать молока знаете с чем? С водкой! Ужас какой-то!! Тётя Дуся кричит: «Галя, Юлечка, бегите в сельпо за пол-литром! Если закрылось, продавщица напротив живёт, дом с голубыми наличниками». Галка в хлеву чего-то делала, побежала я. Нашла ту продавщицу. Она мне пол-литру даёт, а мне же неудобно по улице с ней в руках идти! Она говорит: «Торбочка е?» А у меня никакой торбочки не Е. Я её (пол-литру) за пазуху и сунула. Она там побултыхалась и вдруг — представляете?— как выскользнет! Но не разбилась. А дальше было так. ВЕТЕРИНАР с тётей Дусей разинули корове пасть — Петруша язык тряпкой держал — ив пасть вылили целых три кефирные бутылки! Молока с чесночком да те пол-литра. Я думала всё, пропала наша Дочка! Но ВЕТЕРИНАР, как живому человеку, ей сделал укол КАМФАРЫ. Только шприц здоровый, вроде велосипедного насоса. И велел ничем не беспокоить. Тётя Дуся вышла из хлева — чуть не плачет, баба Катя тоже. А дядя Федя с ВЕТЕРИНАРОМ пошли пить за Дочкино здоровье какую-то ГОРЕЛКУ. Ну хорошо. Мы с Галкой возле коровника топчемся, топчемся, там Петруша чистую соломку раскидывает. Чтобы Дочке удобней лежать. Она и развалилась как барыня. Да вдруг как захрапит во всю глотку! Я прямо задрожала. А ВЕТЕРИНАР подходит, послушал-послушал и говорит: «Очень хорошо. У неё в животе БРОЖЕНИЕ началось!» Мамочка и папочка, ведь если я когда-нибудь кому-нибудь в школе расскажу, что видела настоящую НЕТРЕЗВУЮ (пьяную) корову, мне же никто не поверит. А я видела, видела! И как она страшно храпела и во сне чего-то помыки-вала... На другое утро тётя Дуся Дочку в стадо не пустила, ещё пастуха отругала, что в кукурузу упустил. А нам с Галкой велела самой лучшей травки нарезать. Галка таким жутко острым серпом резала, а я подбирала. У кринички. И молока Дочкиного никому пить не давали, всё поросёнку и Каштану слили. Потому что оно ведь тоже было пьяное! (Да, я за-'была, вы же не знаете, у нас в будке есть такой пёс, облезлый, но очень хороший. Зовут Каштан.) А когда Дочка совсем поправится, мы, то есть Пётр, я, Галка и Шурец, наше самое главное дело будем опять делать, то есть продолжать. В общем так: П + Ю + Г + Ш = ПОМПА!
Целую вас крепко.
Юля.
Да, ещё я забыла написать про очень, очень важное! В тот вечер, как у нас болела Дочка, я ведь целых три или четыре часа играла на гитаре! И Пётр сказал, что я очень душевная и меня можно даже в консерватории учить. Я была такая счастливая, такая счастливая!..
Ваша Юля».
Это происходило так.
...Уже спустился на землю свежий июньский вечер. Уже позажигались в тёмном небе звёзды, много южных ярких звёзд. Уже сильнее, чем днём, запахли распустившиеся розы и жасмин, смутно белевший в темноте; сладким дурманом потянуло с отцветающих гроздьев акации. А соловьи-то, соловьи... Они пели наперегонки. Один — на акации, два — на шелковице, штуки четыре на малом орехе у дома, а дальше по усадьбе и не сосчитать. Пели на все лады и голоса, точно состязались. Крепким сном выздоровления спала в своём хлеву наделавшая столько хлопот корова Дочка. Ветеринар уехал. Тётя Дуся, дядя Федя, Галя, Юлька, даже баба Катя вышли посидеть под малый орех. Просто так, подышать чистым воздухом. Шурец устроился на ступеньке террасы, строгал что-то. Один Пётр был в доме. Разговаривать что-то не хотелось. Очень уж все переволновались.
— Юлечка,— помолчав, сказала тётя Дуся, а сыграла бы ты нам на своей гитаре! Телевизор чего-то неохота смотреть, надоел...
— Пожалуйста,— встрепенулась Юлька.
Она побежала в дом. Нарочно долго, словно настраивая струны, звякала ими в своей комнате, прислушиваясь: что же там делает Пётр?
Вышли они вместе — Юлька впереди, он позади. Гитара удобно висела на шее, позванивала сама собой. Пётр сел на скамью, облокотился о стол, задумчивый такой. Приладившись, Юлька тронула струны. Гитара, гитара!.. Сколько приносишь ты людям удовольствия, сколько можешь доставить радости в искусных руках! Юлькины руки вовсе не были искусными. Где уж! Без году неделя к инструменту прикоснулась. Но была Юлька музыкальной, а в эту
минуту чуткой. И когда осторожно, робко начала перебирать струны, вспоминая выученную в Москве простенькую мелодию, и когда почти неожиданно для себя, боясь осрамиться, не фальшивя ничуточки, запела срывавшимся от волнения голосом слова какой-то английской песенки, словно сдула немудрёная эта песенка со всех членов семьи Лукьяненок остатки усталости и недавней тревоги. Юлька запела увереннее.
Странно звучали чужие слова. Но песня — она ведь всюду дойдёт к сердцу. Если хорошая, конечно...
И тётя Дуся в такт тихонько покачивала головой. И дядя Федя стал уже разглаживать усы. А Галюшка, вытягиваясь худеньким телом, жалась к сестре, словно старалась ей помочь. А Шурец бросил строгать, сидел с ножиком в руке. А баба Катя ласково смотрела на всех, изредка, по старческой привычке, проводя ладонью по подбородку...