Однако, сами того не ведая, родители подготовили сыновей и дочерей к восприятию антиправительственных идей, которыми во второй половине XIX века была насыщена атмосфера российских университетов. Ведь несчастный Александр в первые годы учёбы в вузе начинал как «подающий большие надежды» студент: политикой он тогда не интересовался, а в последнее лето, проведённое в родительском доме, активно писал диссертацию по зоологии. Сам Менделеев пророчил талантливому третьекурснику профессорскую кафедру в двадцать пять лет, однако несчастного юношу с его обострённым чувством справедливости не могло не затянуть в воронку революционной борьбы.
Своим исходом старший брат во многом предопределил судьбу Владимира. С одной стороны, гибель Александра явилась страшным потрясением для сознания семнадцатилетнего юноши. Легко представить себе смятение гимназиста! Его брата – этого в высшей степени порядочного, доброго человека, проявлявшего столько заботы и любви по отношению ко всем, вызывавшего гордость близких своими научными успехами, – тащат на эшафот грубые палачи-мужланы! Это казалось бредом, дурным сном…
Помимо естественной боли, вызванной потерей любимого человека, пришло и прагматичное осознание крушения надежд. Наш гимназист уже в ту пору обладал сознанием многоопытного мужчины. Недаром многие, кто знал его долгие годы, говорили, будто у Ленина, на их памяти, не было молодости. Его – ещё совсем юного по годам – сокурсники называли «стариком», а годы спустя соратники по борьбе не раз шутили, что Ленин даже ребенком был, вероятно, такой же «лысый и старый».
Итак, Владимир быстро понял, что как родственнику опасного государственного преступника, ему не сделать классической карьеры в судейских инстанциях империи, ни за что не преуспеть, даже пойдя по стопам отца, по преподавательской линии, сколько бы он ни прилагал для этого усилий. Клеймо неблагонадёжного всегда будет светиться на его лбу – и не важно, что в нём от рождения семь пядей. В России, с её традиционным чинопочитанием и культом хороших анкет, человеку с подмоченной биографией система никогда не позволит выдвинуться. Каждый раз, когда в «высоких» кабинетах станет решаться вопрос о назначении перспективного кандидата на новую должность, награждении его заслуженным орденом, будет всплывать, что он родственник «того самого негодяя», казнённого за покушение на венценосную особу.
Вот и в высшее учебное заведение абитуриента Ульянова, окончившего гимназию «по первому классу», то есть с золотой медалью, приняли далеко не сразу. Понадобилась блестящая характеристика, которую выдал одному из лучших своих выпускников директор Симбирской гимназии Фёдор Михайлович Керенский (да-да, отец того самого Александра Керенского – главы Временного правительства, чудом сумевшего в октябре 1917-го сбежать от самосуда ленинских матросиков), чтобы студент Ульянов был зачислен на первый курс юридического факультета Казанского университета. Как бы отделяя своего воспитанника от его преступного брата, Керенский пишет в характеристике: «Ни в гимназии, ни вне ее не было замечено за Владимиром Ульяновым ни одного случая, когда бы он словом или делом вызвал в начальствующих и преподавателях гимназии не похвальное о себе мнение…».
В общем, дорога к высшему образованию была открыта. Владимир выбрал более-менее свободную адвокатскую профессию, хотя преподаватели гимназии и советовали ему идти в математику. На вопрос одного из них, почему он решил поступить на юридический факультет, а не на физико-математический, Владимир ответил: «Теперь такое время – нужно изучать науки права и политическую экономию. Может быть, в другое время я изучал бы другие науки…». Давно открыв счёт своим жизненным победам гимназическими успехами, теперь юноша интуитивно нащупывал свой особенный путь в то, что называется взрослой жизнью.
*
О чём мечтает человек в семнадцать лет? О свободе от родительской опеки, о приключениях и подвигах, о признании со стороны друзей, ну и, конечно, о любви: студенческая жизнь открывает для всего этого широкие горизонты.
По окончании школы Владимира сразу регистрируют на призывном участке: солдатчина ему не грозит, ибо после смерти старшего брата, он – главный кормилец семьи, и по закону призыву в армию не подлежит. Правда, мать старается контролировать Владимира, особенно после гибели Александра: вслед за новоиспечённым студентом всё семейство Ульяновых навсегда оставляет Симбирск и переезжает в Казань. И всё-таки это почти свобода! После тягостных событий последних месяцев, пережитых в родном Симбирске, в Казани у Владимира всё начинает складываться практически идеально. В этом городе никто не смотрит на него как на прокажённого – напротив, на улице он часто ловит на себе заинтересованные женские взгляды и с удовольствием щеголяет в новеньком тёмно-синем студенческом мундире с серебряным шитьем и в фуражке с кокардой.
Ещё в гимназии Владимир получал не только награды за успехи в учёбе, но и регулярно брал призы в соревнованиях по плаванию и конькобежному спорту; в университете он тоже быстро становится «звездой» курса по части наук и атлетических состязаний. Впрочем, героический ореол брата, известного народовольца, автоматически наделил первокурсника таким авторитетом среди университетской молодёжи, какой и не снился даже самым способным его сверстникам. О мужественном поведении Александра Ульянова на суде и во время казни писали многие газеты, и не только российские. Так, английская «Daily News» и издаваемая в Швейцарии «Der Sozialdemokrat» уделили особое внимание его речи на суде; о бесстрашии молодого заговорщика писала французская газета «Cri du Peuple». В польской «Przedswit» была даже опубликована героическая поэма «Ульянов». Любые иностранные печатные издания легко можно было заказать почтой. Поэтому, даже несмотря на цензуру отечественной прессы, подробности этой истории в России хорошо знали, и многие из тех, кто восторгался героизмом Александра, перенесли своё отношение к нему и на брата.
Владимира приглашают в компании, где собираются учащиеся старших курсов, к его слову прислушиваются. Хотя, по наблюдениям тех, кто учился тогда с Ульяновым, при всей своей общительности этот юноша никому по-настоящему не раскрывал свою душу: умел держать дистанцию.
При поступлении в высшее учебное заведение Владимир Ульянов записывается на лекции по истории русского и римского права, другим предметам, однако в университете появляется нечасто. Науки даются отличнику с привычной лёгкостью, и он с удовольствием посещает в компании новых приятелей по неформальному самарско-симбирскому землячеству обычные места студенческих «загулов».
Правда, университетские власти, насаждающие в подведомственном учреждении казарменные порядки, запрещают любые самодеятельные организации, опасаясь «политики». Так, университетским уставом 1884 года участие в землячестве каралось исключением из высшего учебного заведения. Но подавить в хорошо образованной, воспитанной на европейских традициях молодёжи естественную потребность к студенческой вольнице трудно. Среди новых друзей Ульянова есть люди, успевшие поучиться в славящихся своими демократическими порядками западных университетах или те, кто перевелся из пограничного Дерптского университета. Эти «европейцы» частенько иронизируют над порядками в отечественных «оазисах науки и культуры», где от студентов требуют при появлении начальства по-армейски вытягиваться во фрунт, молодцевато скидывать с плеч шинель и отдавать честь.
Университетское начальство не зря опасалось неформальных студенческих объединений, ведь российские аналоги западных студенческих корпораций – землячества – имели весьма значительное влияние на своих членов. Так, студент, совершивший недостойный поступок, подлежал суду чести. Если проступок признавался извинительным, виновный подвергался временному исключению из землячества – то есть оставался в университете, но товарищи не имели права кланяться и говорить с ним в продолжение определенного времени, пока все случившееся не предавалось забвению. За более серьезные проступки виновный изгонялся из учебного заведения или же подвергался вечному бойкоту, то есть до окончания курса никто из членов землячества с ним не общался.
Владимиру нравился таинственный дух конспирации, царивший в землячестве: для посторонних жизнь такого закрытого сообщества являлась абсолютной тайной. А опасаться было чего. Как уже говорилось, за участие в неформальных организациях, несмотря на вполне невинный их характер, можно было запросто вылететь из учебного заведения. В то же время в университете существовала система поощряемых начальством тайных провокаторов, а также явных доносчиков – так называемых «камерных студентов». Обычно они избирались руководством из числа благонадёжных старшекурсников. Им предписывалось надзирать за посещаемостью занятий, поведением учащихся в стенах университета, а также вне его. «Камерные студенты» периодически представляли поначальству соответствующие рапорты…
Важной частью жизни являлись и студенческие дуэли. Если студент оскорблял своего товарища словом или поступком, то он должен был драться с ним на эспадронах*. Для исполнения этого ритуала студенты брали уроки фехтования. Нередко поединки заканчивались ранениями – впрочем, чаще всего до кровавой развязки не доходило. По правилам дуэлянты дрались лишь «до первой царапины», что воспринималось как лучший повод к примирению, в знак чего противники должны были обняться и вместе отправиться на пирушку.
*Спортивное колюще-рубящее оружие; то же, что и сабля.
Гораздо опаснее ран был риск вылететь из университета, а то и угодить в острог в случае если о случившемся прознает полиция или университетское начальство. Законодательство предусматривало жёсткое наказание за участие в дуэлях, распространявшееся не только на военных, но и на гражданских служащих, к которым относились слушатели казённых учебных заведений.
Это ярко иллюстрирует следующий эпизод. Компания студентов ужинала в трактире, где между представителем врачебного и юридического факультетов вышел «пустяковый спор», закончившийся взаимными оскорблениями и вызовом на поединок. В тот же вечер об инциденте было доложено попечителю округа – среди ужинающих находился осведомитель. Вызванные к начальству, молодые люди дружно уверяли высокопоставленного чиновника, что уже уладили дело миром. Руководство раздувать скверную историю не стало, поверив раскаявшимся юнцам на слово. Но на следующий день только изобразившие примирение противники вновь договорились разрешить спор на клинках. И снова неизвестный доброжелатель вовремя доложил о готовящемся поединке начальству – в итоге обоих исключили из университета. Самый задиристый на несколько месяцев попал в тюрьму, а затем был забрит в солдаты. Второй же участник несостоявшейся дуэли, по слухам, долго не мог найти достойной службы – так от безденежья да собственной невостребованности и спился… Дуэлянт нередко расплачивался за грех молодости загубленной карьерой, ибо криминальный шлейф подобной истории мог тянуться за ним долгие годы после получения диплома.
Вообще, жизнь студента Казанского университета была весьма насыщенной событиями и эмоциями, особенно если молодой человек не «злоупотреблял учёбой», а это, увы, случалось часто. Продолжительные утренние беседы в шинельной*, вечеринки и кутежи, непременные уроки фехтования и прочие «светские» мероприятия занимали большую часть дня.
* Студенческая раздевалка.
От проблемы добывания денег Ульянов, в отличие от многих своих товарищей, был освобождён. Благодаря солидной пенсии, которую получала мать на покойного отца, а также доходам с двух имений участь голодного студента ему не грозила. Сорок рублей серебром за первый курс обучения были аккуратно внесены Марией Александровной в университетскую кассу, как только ее сына зачислили: итак, можно было с лёгким сердцем окунуться в новую жизнь, не думая «о хлебе насущном».
Между тем университет являлся идеальной средой для того, чтобы доселе спавшие в домашнем мальчике дьявольские силы пробудились. Пускаясь вслед за товарищами из одной авантюры в другую, Ульянов, по свидетельствам знавших его тогда людей, действовал решительно, смело, но вместе с тем и довольно расчётливо. Холодный ум аналитика удивительным образом сочетался в этом юноше с азартом игрока.
После смерти брата Владимир попадает под влияние народовольческой идеологии** и загорается идеей силового переустройства мира. Любимое сочинение казненного Александра – роман Чернышевского «Что делать?», – по выражению самого Ленина, он «перепахал» на первом курсе вдоль и поперёк. Владимир восхищается террором и его адептами – даже заводит альбомчик с фотографиями известных революционеров. Кумир молодого Ленина – основатель «Народной расправы» и автор знаменитого «Катехизиса революционера» Сергей Нечаев: он, кстати, тоже заразился радикальным духом в период пребывания вольнослушателем в стенах Санкт-Петербургского университета. «А смог бы я, вот так же, во имя великой идеи, покарать смертью человека? – не раз задавался вопросом Владимир, ставя себя на место Нечаева, жестоко убившего за неподчинение партийной дисциплине студента Петровской сельскохозяйственной академии Иванова. Сверхчеловеческая «ницшеанская»*** способность таких как Нечаев с презрением отвергнуть законы общественной морали и библейские заповеди, чтобы жить по собственным принципам, завораживала Ульянова. Словно герой романов Достоевского, пересматривал он небесные и земные законы, позволяя себе бунтовать против них и упиваться свободой, жить вне навязанных с детства морально-нравственных ограничений.
**«Народная воля» – революционная организация, возникшая в 1879 году; основная цель – принудить правительство к демократическим реформам. Основным методом политической борьбы «Народной воли» стал террор.
Впрочем, многие в то время с восхищением смотрели на террористов. Убийцы великих князей и министров становились настоящими идолами для передовой молодёжи. Литература того периода, благодаря таким талантливым или просто модным авторам как Некрасов, Тургенев, Степняк-Кравчинский, Войнич, Савенков, превратила революционный террор в популярное явление андеграунда. В массовое сознание был внедрён крайне привлекательный образ жертвующего собой борца за всеобщую справедливость.
***Фридрих Вильгельм Ницше (1844-1900) – немецкий философ, подвергший резкой критике религию, культуру и мораль своего времени и разработавший собственную этическую теорию, важнейшие постулаты которой гласили, что человеком движет воля к власти. Ницше ратовал за приход на передовые общественные позиции таких «свободных умов», которые поставят себе целью «улучшение» человеческой породы. Умы таких «сверхчеловеков», по мнению Ницше, уже не будут «задурманены» никакой моралью, никакими ограничениями.
Поэтому если студенты первой половины XIX века, закаляя тело и характер, готовили себя к государственной службе, подвигам во блага Отечества, то многие сверстники Ульянова мужественными играми в конспирацию и дуэли подражали романтичной эстетике революционных партизан.
Правда, сам Ульянов личного участия в драках старался избегать (жертвовать собой ради какой бы то ни было идеи он не собирался, так как с юности обладал достаточно трезвым и расчётливым умом), но присутствовать на жестоких поединках и тайных судилищах над разоблачёнными провокаторами любил, жадно наблюдая и учась. Особенно волновал его феномен власти, причём не только в обычном её понимании контроля над людьми, а в более широкой, метафизической перспективе: интересовала возможность по собственному усмотрению разрушать миры и возводить на их месте свои собственные. Вот удел, достойный выдающегося ума, который он справедливо признавал за собой.