Директор в школе говорил, что выбор жизненного пути важнее выбора фильма или футбольной команды. И вдруг на Брендона словно сошло озарение. Он понял, что он должен уехать от всего этого, уехать от постоянных обсуждений, что делать правильно, а что — нет, от необходимости говорить людям, что он работает в банке, а не в магазине, или что там еще придется врать. С полной уверенностью он знал, что поедет к Винсенту и будет там работать.
Но дом двадцать шесть по Розмери-Драйв был не тем домом, откуда можно было выйти, не объясняя ничего. Брендон понимал, что эти объяснения станут последними в его жизни. Он отнесется к этому, как к испытанию, необходимости пройти через огонь и воду и выдержит все, стиснув зубы.
Все оказалось куда хуже, чем он себе представлял. Анна и Хелен плакали и умоляли его не уезжать. Мама тоже плакала и спрашивала, что она сделала, чтобы заслужить такое. Папа хотел знать, как Винсент заставил его принять такое решение.
— Винсент даже ничего не знает, — сказал Брендон.
Но отца невозможно было переубедить. Брендон даже не предполагал, что настолько силен. Битва продолжалась четыре дня.
Мама приходила к нему в комнату, сидела на его кровати с чашкой горячего шоколада и говорила, что всем мальчикам надо пройти через это, что все хотят оторваться от родительского дома и что она поговорила с папой, чтобы он съездил отдохнуть к Винсенту.
Брендон отказался, потому что это было бы нечестно. Как только он приедет в Ирландию, он уже не захочет возвращаться.
Папа тоже пытался с ним говорить:
— Послушай, мальчик, я погорячился тогда, когда сказал, что ты идешь на это только для того, чтобы унаследовать эту гору камней. Я не хотел тебя обидеть. Но понимаешь, именно так подумают о тебе люди.
Брендон не понимал тогда, не понимал и сейчас. Но ему никогда не забыть лицо Винсента, когда он приехал.
Он шел пешком всю дорогу от города. Винсент стоял на пороге с собакой Шепом. Он прикрывал глаза ладонью от закатного солнца и всматривался в очертания фигуры Брендона на горизонте.
— Ну что ж, — вздохнул он.
Брендон ничего не ответил. Он нес с собой небольшую сумку — все, что ему будет нужно в новой жизни.
— Это все твое, — сказал Винсент. — Входи.
Ни разу за вечер не спросил он Брендона, почему тот решил приехать или надолго ли собирается остаться. Ни разу не поинтересовался он и тем, как отнеслись к его отъезду в Лондоне.
Винсент считал, что все решится само, так и происходило спустя недели и месяцы.
Дни шли. Никто из двух Дойлов не произнес ни одного грубого слова. Слов вообще было сказано немного. Когда Брендон говорил, что хотел бы сходить на танцы, то Винсент отвечал, что это неплохая идея, что он сам не ходит, но слышал, что это хорошее упражнение. Он шел к шкафу и доставал из жестяной коробки Брендону сорок фунтов, чтобы тот развлекся.
Иногда Брендон сам доставал деньги из коробки. Вначале он спрашивал разрешения у Винсента, но тот быстро положил этому конец, сказав, что деньги лежат там, чтобы они оба тратили их, так что он может брать столько, сколько ему нужно.
Все дорожало, и Брендон подрабатывал по вечерам в баре, чтобы приносить в копилку лишних несколько фунтов. Если Винсент и знал об этом, он никогда не сказал бы ни для того, чтобы похвалить, ни для того, чтобы осудить.
Брендон ухмылялся, вспоминая, как иначе было все на Розмери-Драйв. Он не скучал по ним. Иногда он думал: а любил ли он их хоть чуть-чуть? А если нет, то было ли это нормально? Он читал, что любовь была у всех. Во всех фильмах говорили о любви. Даже в газетах писали, что кто-то сделал что-то, потому что любил безответно. Может, он был странный, раз не любил никого?
Винсент, должно быть, был таким же. Он никому не писал писем и не слишком охотно говорил с людьми. Вот почему ему нравилась эта жизнь среди камней, мирного неба и холмов.
Это немного странно, признавался сам себе Брендон, дожить до двадцати двух и быть все время наедине с самим собой. Если он говорил это Винсенту, тот смотрел на него и отвечал:
— Кто это сказал?
Он не будет предлагать отмечать день рождения.
Винсента не было дома, он прогуливался в полях. Он вернется к обеду. Они будут есть бекон и помидоры. А еще съедят несколько горячих картофелин, потому что пара горячих картофелин в середине дня никому не повредит. Они никогда не ели ягнят или барашков. И дело не в том, что так они проявляли уважение к овцам, которые кормили их. Просто у них не было большого холодильника, какой имелся у их соседей, которые могли зарезать по овце раз в сезон. А платить такие высокие цены за мясо в магазине они не могли, потому что сами продавали за гораздо меньшие деньги.
К дому на своем фургоне подъехал Джонни Риордан, почтальон.
— Тебе куча писем, Брендон, должно быть, у тебя день рождения, — весело сказал он.
— Так оно и есть, — угрюмо ответил Брендон, который становился похожим на своего дядю.
— Ты купишь нам пива?
— Возможно.
От отца пришла открытка со смешным котом. Как будто от незнакомого человека. Слово «папа» было выведено аккуратным почерком. Ни слова о любви или пожеланий. Ну и пусть, ничего страшного. Он посылал отцу открытку каждый год, на которой писал только «Брендон». Мама была более разговорчива. Она написала, что не верит, что у нее такой взрослый сын, спрашивала, есть ли у него подружки и увидят ли они когда-нибудь его женатым.
В открытке от Хелен были сплошные благословения и пожелания мира. Она немного рассказала про сестер, про то, что они собираются открывать приют, про деньги, которые нужны на это, про то, как сестры будут играть на Пикадилли на гитарах, чтобы собрать деньги. Хелен все время писала так, словно он был в курсе всех этих дел, словно он помнил все имена, словно ему было до всего этого дело. А в конце она написала: «Пожалуйста, отнесись к письму Анны серьезно».
Он прочитал письма в правильном порядке. Письмо Анны он открывал медленно. Может, она собиралась рассказать ему что-то плохое? Что у папы рак или что мама собирается ложиться на операцию? Он нахмурился, когда узнал, что речь шла всего о юбилее. Ничего не изменилось, совсем ничего. Они попали в ловушку времени, закружились в водовороте глазиурованных фигурок, открыток с вензелями, обыденных церемоний. Он разозлился еще сильнее оттого, что Хелен попросила отнестись к письму Анны серьезно.
Ему стало не по себе, как всегда, когда он думал о семье. Он вышел на улицу. Он немного погуляет по холмам. Там был участок забора, на который он хотел взглянуть. Возможно, чтобы его отремонтировать, придется поработать больше, чем обычно, когда они просто надставляли камни.
Он встретил Винсента, который освобождал овцу, застрявшую в воротах. Животное было напугано и брыкалось, так что высвободить его было невозможно.
— Ты пришел вовремя, — сказал Винсент, и вместе они помогли овце. Она посмотрела на них своими глупыми глазами.
— Что с ней не так? Она поранилась? — спросил Брендон.
— Нет, на ней нет ни царапинки.
— Тогда с чего она взбесилась?
— Она задавила насмерть своего ягненка.
— Глупое животное. Садится на своего детеныша, потом застревает в воротах. Не зря овцу называют овцой.
Овца посмотрела на него и заблеяла.
— Она не понимает, что я только что оскорбил ее.
— Как будто ее это волнует. Она ищет своего ягненка.
— А она не понимает, что убила его?
— Нет, откуда ей знать это?
Двое мужчин зашагали обратно к дому, чтобы приготовить себе обед.
— Сегодня твой день рождения. Ты помнишь?
— Да, — уныло сказал Брендон.
Его дядя посмотрел на него:
— Хорошо, что они помнят. Глупо полагаться, что я буду помнить.
— Мне все равно, если кто-то не вспомнит. — Брендон все еще злился, пока мыл картошку в раковине и складывал ее в большую кастрюлю с водой.
— Мне расставить открытки на полке?
Винсент никогда ничего подобного не говорил.
— Нет, я не хочу.
— Ну хорошо.
Его дядя аккуратно собрал их в стопку. Он увидел длинное напечатанное письмо Анны, но ничего не сказал. За обедом он подождал, пока Брендон сам заговорит.
— Анна пишет, что я должен поехать в Лондон и сыграть в игру под названием «Серебряная свадьба». — Он фыркнул на слове «серебряная».
— Это сколько? — спросил Винсент.
— Двадцать пять потрясающих лет.
— Они что, так долго женаты? Бог мой!
— Тебя не было на свадьбе?
— Господи, Брендон, с чего бы я пошел на свадьбу?
— Они хотят, чтобы я приехал, но я даже близко не подойду.
— Ну что же, мы делаем то, что хотим.
Брендон задумался.
— В итоге, наверное, именно так.
Они закурили, пока пили чай.
— Они не хотят, чтобы я приезжал, я буду там мешать. Маме придется объяснять другим, кто я такой, почему я не выгляжу так-то и не делаю то-то, а папа пристанет с расспросами.
— Ты же сказал, что не поедешь, так чего суетишься?
— Это будет только в октябре.
— Это кто сказал? — Винсент был явно удивлен.
— Я знаю, это так похоже на них: начать суетиться уже сейчас.
Они замолчали, но дядя знал, что Брендон вернется к этой теме.
— Конечно, съездить раз за несколько лет — это не очень много. И не так уж это важно.
— Парень, это твое решение.
— Я надеюсь, ты не станешь меня попрекать этим?
— Конечно, не стану.
— Но нам будет стоить это слишком дорого, — Брендон посмотрел на жестяную банку. Может, это будет причиной не ехать.
— Ты знаешь, там всегда найдутся деньги на дорогу.
Он знал это, но надеялся найти оправдание, хотя бы для самих себя.
— И я буду там просто частью толпы.
— Все будет так, как ты сам решишь.
Овца снова заблеяла. Глупая овца, которая задавила своего детеныша, все еще пыталась его найти. Винсент и Брендон выглянули в окно. Овца звала своего ягненка.
— Все равно она была бы плохой матерью, даже если бы он и выжил, — сказал Брендон.
— Она этого не знает. Она живет по какому-то инстинкту. Ей хотелось бы увидеть его и убедиться, что с ним все хорошо.
Это был самый длинный монолог, который его дядя когда-либо произносил. Брендон протянул руку, чтобы обнять его. Его сердце наполнилось добротой и великодушием.
— Я съезжу в город, Винсент. Напишу пару писем и выпью пива.
— В жестяной коробке хватит денег.
— Я знаю.
Он вышел во двор, пройдя мимо овцы, которая все еще звала своего детеныша, сел в машину и завел мотор. Он поедет на юбилей свадьбы и покажет всем, что с ним все в порядке, и на какое-то время снова станет частью семьи.
Хелен
Пожилой мужчина вопросительно посмотрел на Хелен. Перед ним стояла девушка лет двадцати в сером свитере и юбке. Ее волосы были собраны в хвост, но казалось, что они могут рассыпаться по плечам в любую минуту. У нее темно-синие глаза и веснушки на носу. В руке она держала черный пакет, которым размахивала из стороны в сторону.
— Мисс, — сказал старый пьяница. — Не окажете ли вы мне услугу?
Хелен остановилась, и он знал, что она согласится. Были те, кто просто останавливался из любопытства, и те, кто останавливался, чтобы помочь. За долгие годы он научился их различать.
— Конечно, что я могу сделать? — спросила она.
Он отшатнулся. Ее улыбка располагала. Обычно люди бормочут, что у них нет сдачи или что они спешат. Даже если они готовы помочь, они не слишком показывали это.
— Мне не нужны деньги, — заверил он.
— Конечно нет, — сказала Хелен так, словно это было наименее очевидное из того, что можно предположить, глядя на мужчину в распахнутом пальто с пустой бутылкой джина в руке.
— Я просто хочу, чтобы вы зашли и принесли мне еще одну бутылку. Эти негодяи говорят, что не будут меня обслуживать. Они запрещают мне входить в магазин. Я сейчас дам вам два фунта, а вы войдите и принесите мне выпить.
Его глаза блеснули из-под взъерошенных волос, спадавших на лоб.
Хелен прикусила нижнюю губу и пристально посмотрела на него.
Он был из Ирландии или Шотландии, потому что пьяницы из Уэльса остались напиваться в своих равнинах, а англичане так много не пили или хотя бы не делали это на публике.
— Мне кажется, вы выпили уже достаточно.
— Откуда вам знать, достаточно я выпил или нет? Это не то, что мы будем обсуждать. Это не тот вопрос, который я вам задал.
Хелен была тронута. Он так хорошо говорил. Как мог мужчина, способный так излагать мысли, настолько опуститься?
И тут же ей стало стыдно. Это были бы слова бабушки О’Хейген, и Хелен сразу же не согласилась бы с ней. И вот сейчас ей двадцать один, а она думает так же.
— Вам не станет от этого лучше. Я сказала, что окажу вам услугу, но дать вам еще выпить, — это медвежья услуга.
Пьянице нравилась такая любезность и забота. Он уже готов был вступить с ней в диалог.
— Но я не прошу вас давать мне пить, об этом мы не договаривались. Я просил вас выступить в роли моего представителя и принести мне выпивку, — победно заявил он.
— Нет, это только добьет вас.
— Я могу купить ее в любом другом месте. У меня есть два фунта, и я могу купить ее где пожелаю. Сейчас речь идет о том, что вы дали слово, а затем нарушили его. Вы сказали, что окажете мне услугу, а теперь отказываетесь.
Хелен вошла в маленький магазин, в котором не было лицензии.
— Бутылку сидра.
— Какого?
— Не знаю. Любого. Вон ту. — Она указала на красивую бутылку.
Снаружи пьяница прижался к витрине, пытаясь показать на другую бутылку.
— Вы покупаете ее для вон того алкоголика? — спросил ее молодой человек.
— Нет, для себя, — соврала Хелен.
Пьяница усиленно махал рукой в направлении какой-то другой бутылки.
— Послушайте, милая, не давайте ее ему… прошу вас.
— Вы продадите мне эту бутылку или нет? — Хелен могла ненадолго показать характер.
— Два восемьдесят, — сказал мужчина.
Хелен высыпала деньги, свои деньги, на кассу, и мужчина передал ей бутылку в бумажном пакете.
— Ну что, я сделала, что обещала?
— Нет, это крысиная моча, бутылка в красивой обертке, чтобы блестела с витрины, я это не пью.
— Ну и не пейте. — У нее на глазах навернулись слезы.
— И еще я не буду платить за это.
— Пусть это будет подарок. — Голос у нее дрожал.
— Как великодушно, — сказал он и стал пить прямо из бутылки, не доставая ее из пакета.
Хелен не понравилось выражение его лица. Этот человек накручивал себя зачем-то. Она с тревогой посмотрела на него и увидела, как быстро опустошается бутылка.
— Крысиная моча! — закричал он. — Разлитая в бутылки идиотами из магазина и названная алкоголем. — Он прислонился к витрине магазина и закричал: — Эй, вы, выходите и сами пейте эти помои!
Рядом с магазином стояли аккуратно сложенные коробки с яблоками, апельсинами, картофелем и грибами. Мужчина с почти пустой бутылкой из-под сидра стал разбрасывать их на дорогу.
Из магазина выбежали люди: двое схватили его, а один отправился искать полицейского.
— Спасибо большое, — сказал молодой человек, который продал Хелен сидр. — Вы очень помогли.
— Вы не слушали меня! — кричал мужчина, у которого около рта уже образовалась пена.
— Такие, как она, вообще никого не слушают, — говорил обозленный продавец, пытавшийся держать пьяного.
Хелен в ужасе отшатнулась и пошла прочь, стараясь не оглядываться на тот ужас, виной которого невольно стала. Но потом такие ситуации повторялись. Это происходило везде, где бы она ни оказалась.
Вернувшись в монастырь, она ничего не рассказала сестре Бриджит. Ей сложно понять. Мужчина мог разозлиться куда сильнее, если никто не купил бы ему выпивки. Он мог бы разбить витрину или ранить кого-нибудь. Но Хелен никому не станет рассказывать историю с печальным концом, иначе Бриджит будет смотреть на нее с сочувствием и думать, почему беда постоянно преследует Хелен, куда бы она ни направилась.