Вероника стянула с плеча АКМ, вынула магазин, проверила ход затвора. Я перевернулся на живот, привстал, глядя в ту сторону, откуда доносился рокот. Видимо, солдаты нашли самолет и поехали от него по прямой – так же, как мы. Из-за пригорка уже поднималось зарево прожектора. Еще минута – и появится машина.
– На колени, – велела Вероника. – Руки за голову и грустно молчи. Если хочешь, можешь тихо плакать.
Я не спешил исполнять указ, и Вероника, вздохнув, пояснила:
– Каждый солдат дома Альтомирано знает, что существует два неприкасаемых человека в мире. Это Вероника Альтомирано и ее жертва. Хочешь жить – притворяйся.
– А может, я лучше буду Вероникой Альтомирано?
– Без проблем. – Под нос мне сунулось ложе автомата. – Вылезут, скорее всего, двое – их нужно снять так, чтоб крышка не захлопнулась. Водила тут же рванет. Догоняй и шмаляй в люк. Рожок один, бей короткими.
– Хорошо. – Я потянулся к оружию. – А можно при этом петь?
Она, выругавшись, отдернула автомат, и я схватил воздух. Ну, или что-то вроде воздуха. В голову мне тут же ткнулся ствол. Опять…
Громадина бронетранспортера выскочила из-за холма, и я нервно сглотнул. Если прямо сейчас водитель зевнет, мы превратимся в два неопознанных пятна под могучими гусеницами. Но водитель оказался профи – едва только нас озарило лучом прожектора, гусеницы перестали грохотать, и гул мотора сменился на сытое урчание. Тут мы (во всяком случае – я) оценили еще одно достоинство приборов ночного видения Джеронимо. Свет прожектора не ослеплял. Я видел транспортер, отброшенную крышку люка, двух солдат с автоматами в почти таких же, как у нас, масках.
– Идентифицируйтесь! – рявкнул один из них.
– Вероника Альтомирано. Как там папа?
– Кто второй?
– Николас Риверос.
– Где Джеронимо Альтомирано?
– Погиб при крушении.
Палатка стояла в полусотне метров, но Вероника солгала, не моргнув глазом. Зрением солдат был прожектор, и смотрел он на нас. А если отвлечется…
– Ты уснул? – Ствол толкнулся в висок. – Раздевайся!
Я повернул голову к Веронике, но в ее черных злых глазах не увидел ответа.
– Снимай комбинезон и все, что под ним, – процедила она сквозь зубы.
Потом добавила, обращаясь к солдатам:
– Мой брат погиб из-за этого подонка, и я хочу заставить его умолять о смерти. У нас есть время?
Солдаты переглянулись, пожали плечами. Я заметил, что известие о смерти Джеронимо изрядно обоих успокоило.
– Есть, – сказал один более мягким тоном. – А хочешь, заставим его бежать за транспортером, чтоб согреться? Имеется веревка.
– А что, сегодня какой-то праздник? – мрачно обрадовалась Вероника.
Солдаты рассмеялись, а я получил затрещину стволом.
– Снимай, или я для начала прострелю тебе ногу. Знаешь, сколько в колене нервных окончаний?
Задержав дыхание, я расстегнул кнопки у самого горла.
– Смелее, – подбодрила Вероника.
Я расстегнул остальные кнопки, потянул вниз «молнию». Холод ворвался под комбинезон. Пока еще термоодежда защищала кожу, но в ней будет тепло только в движении. Я на мгновение замер, думая, продолжать ли смертельный номер, или нагло застегнуть все обратно, осыпав Веронику грудой сарказма. Что-нибудь типа: «Если так хочется – сама меня раздевай, только медленно и нежно». Как она прореагирует, что ответит? Я почти решился, но вспомнил тень отца и попытался вытянуть из рукава правую руку.
В этот момент раздался выстрел, даже два. Я дважды вздрогнул; несмотря на холод, меня прошиб пот…
Выстрелы были пистолетные. Все это время Вероника прятала за спиной пистолет, а сама привлекала внимание солдат к моему стриптизу.
– Катись!
Я упал и откатился. Должно быть, вовремя, потому что тут же застрекотал пулемет. Я вскочил, бросился вкруг транспортера – хватило ума не подставиться. Луч прожектора бестолково метался, не находя цели, так же бессмысленно поливал тьму пулемет.
Впрочем, не бессмысленно. Транспортер стремительно поворачивался вокруг своей оси, и смертельный круг замыкался. Палатка!
Я бросился на машину смерти, что-то крича, пытаясь привлечь к себе внимание, но за грохотом мои крики, должно быть, тонули. Я видел два трупа, свесившиеся из люка, видел крышку, колотящую их по спинам. Наконец, с облегчением увидел Веронику. Она запрыгнула на транспортер, одним движением вышвырнула труп из люка и направила ствол внутрь.
– Руки! – расслышал я ее крик, и в тот же момент – очередь.
Пулемет стих, но машина продолжала метаться. Вероника выбросила второй труп протянула руку ко мне.
– Прыгай, подхвачу!
Легко ей говорить, а для меня это все равно что песчаного червя оседлать или приручить Икрана…
Я прыгнул что есть силы. Не рассчитал – упал грудью на броню. Торопливо поднял ноги, боясь, как бы их не зажевало в гусеницы.
– Ей богу, куль с дерьмом, – чуть ли не восторженно сказала Вероника, хватая меня за шиворот.
Объяснять задачу мне не требовалось. Я скользнул в люк и оказался один на один с трупом, которого очередь из АКМ прочертила ровно посередине. Крови почти не было, или же вся она скопилась под герметичной одеждой... Меня чуть не вырвало от этой мысли, я замотал головой.
– Уснул? – крикнула Вероника сверху. – Подай мусор, я выкину.
Почему-то от этих слов стало легче. Стараясь думать о мертвом солдате как о мешке с мусором, я взял его за грудки и потянул вверх. Вероника подхватила его подмышки сверху и, зарычав от напряжения, вытянула наружу.
Усевшись за руль, я бросил взгляд на монитор и увидел в пугающей близости освещенную прожектором палатку. Руль в сторону, сцепление, тормоз… Транспортер чуток тряхнуло, и он встал.
Заглушив двигатель, я откинулся на спинку и закрыл глаза. Сердце постепенно успокаивалось, в ушах перестало звенеть. Как же быстро все произошло…
– Эй! – Вероника просунула голову в люк. – Ты чего, закаляешься? Комбез застегни, дурень.
Говорит все так же бодро, как обычно. Будто и не убила только что троих человек из своего дома. Я застегнул «молнию», с удивлением отметив, что руки не дрожат, хотя моего эмоционального двойника буквально колотило.
– Ты зачем под пули кинулся? – спросила Вероника.
– Джеронимо… Палатка…
– По-твоему, я начала бы перестрелку, не будучи уверенной, что справлюсь? – Она вздохнула. – Слушай, Ник… За рулем от тебя, может, и есть какая-то польза, но и только. Давай ты больше не будешь лезть в чужие дела, хорошо?
– Да, как скажешь.
Она, кажется, насторожилась.
– Ты чего это?
– Ничего. Буди брата. У нас теперь есть транспорт с обогревом и синтезатором воздуха. Можем вернуться в дом Альтомирано.
Вероника покачала головой.
– Иногда тебе в голову приходят мудрые мысли, но никогда – вовремя. Мы поедем к Толедано. Мне очень нужно побеседовать с отцом, и теперь я бы хотела, чтоб во время разговора между нами было несколько сот километров, на всякий случай. Жди, я за братом.
Прежде чем уйти, Вероника сбросила вниз три автомата, отобранных у поверженных воинов. Потом исчезла, оставив меня наедине со своими демонами. Вернее, с одним демоном – равнодушия. Почему я бросился под пули? Потому что так требовалось по правилам игры, вот и все. И теперь, когда инстинктивный испуг прошел, не осталось ничего. Кроме, разумеется, очередной дозы. Тысячу раз прав отец. Я, Николас Риверос, бездарь, моральный урод и безнадежный наркоман в придачу.
Я прильнул к прицелу, увидел белую фигурку Вероники, шагающую к палатке. Рука легла на джойстик. Где-то снаружи шевельнулся пулемет, и фигурка оказалась точно в перекрестье. Палец коснулся кнопки. Одно нажатие, и…
Вероника остановилась, повернулась к бронетранспортеру, будто почувствовав. Стоит, смотрит, ждет.
Я вспомнил нашу первую встречу: на ней был этот же белый комбинезон. Она искала брата и, должно быть, бегала по улице, не зная, чего от него ждать – побега? самоубийства? теракта? Она плакала, чтобы сбить меня с толку и разжалобить, и у нее это получилось лишь потому, что слезы были настоящими.
– Ба-бах, – шепнул я. – Нет, малышка. Ты – слишком драгоценный экземпляр.
Может, отец и прав, но чего же он от меня ждет? Чтобы я в одночасье изменил свою природу?
Я нашел микрофон и, включив репродуктор, проорал на всю равнину:
– Прием, как слышно? Хватит на меня пялиться. Николас Риверос бьет только в спину и никак иначе. Возобновите движение к палатке, дабы получить очередь между лопаток.
Вероника подняла руку с выставленным средним пальцем, и лишь такой старый упырь как я мог уловить в этом жесте облегчение. Она скрылась в палатке, и я, отпустив джойстик, принялся считать секунды. Внутренние часы, запущенные в тюрьме, судя по часам на панели, пока работали бесперебойно. Половина четвертого утра.
– Мне снилось яркое солнце, нудистский пляж и загорелые обнаженные красотки! – прохныкал Джеронимо, плюхнувшись рядом со мной на сиденье. – Чем, скажите на милость, я заслужил возвращение в этот чудовищный мир, где меня будит страшная престарелая дьяволица с душой, черной, как… Ай!
Вероника немного не рассчитала с подзатыльником, и Джеронимо стукнулся маской о приборную панель.
– Карга! – прошипел он, ощупывая маску. – Сломаешь – не будет у тебя больше брата. Ну? Что сидишь? – Он уже обращался ко мне. – Давай, умчи меня в свою страну оленью!
– Он всегда такой спросонья? – поинтересовался я у Вероники.
– О, да, – вздохнула та, задраивая люк. – Иногда приходится колоть карфентанил.
На панели довольно скоро загорелась зеленая лампочка, и мы сняли маски. Я запустил движок и направил могучую машину к дому Толедано. Нас приятно покачивало на пригорках, и я довольно быстро развеселился. Чего нельзя было сказать о моих спутниках. Вероника чистосердечно клевала носом, а Джеронимо продолжал брюзжать:
– Одна из них, блондинка, попросила меня намазать ей спину кремом. До сих пор помню это волшебное чувство, этот контраст – раскаленная на солнце кожа и прохладный крем. А над морем кружили с криками чайки…
– Ты еще маленький, чтобы думать о таких вещах, – пробормотала Вероника.
– Ладно, – не стал спорить Джеронимо. – Чаек убираем. Так вот, когда мои руки опустились ниже спины…
– Слушай, а ты вообще в курсе, что чуть не погиб во сне? – перебил его я.
Джеронимо поперхнулся словами, посмотрел на меня, как на сумасшедшего.
– Бронетранспортер, в котором ты сидишь – он, по-твоему, откуда?
Джеронимо огляделся, и до меня дошло, что по-настоящему он просыпается только сейчас.
– Вероника спасла тебе жизнь, а ты вместо «спасибо» ей грубишь.
Видимо, мои слова прозвучали очень впечатляюще, потому что даже Вероника прекратила засыпать и покраснела. «Как круто! – прошептал мой эмоциональный двойник. – Давай еще!»
Джеронимо насупился.
– Подумаешь, – буркнул он. – Она постоянно так делает. Если бы я говорил «спасибо» каждый раз, как она спасает мне жизнь, у меня не было бы времени выучить другие слова.
Я не ответил. Вероника тоже. Джеронимо сидел между нами, косясь то на меня, то на нее. Минут через пять он не выдержал и, стукнув сестру по плечу, воскликнул:
– Молодец, старуха, так держать! Горжусь. И, если говорить откровенно, ты на этом пляже уделала бы всех вчистую. Я серьезно! Они были даже без оружия.
Вероника рассмеялась и, обозвав Джеронимо дураком, взъерошила ему волосы.
– Ну, – сказал он, убедившись, что мир восстановлен, – расскажете мне, что я проспал?
Вероника помрачнела.
– Этот БТР в собственности СОБР. Парни, если надо, стремительно приходят, убивают и уходят. Ник с ними хорошо знаком. С доном Толедано у нас мир, поэтому единственная мишень тут – мы. Не знаю, почему, но отец отдал приказ на уничтожение.
Поглядев на спидометр, я обнаружил, что он никуда не торопится и переключил скорость. Полетели с ветерком, правда, немного пошвыривало из стороны в сторону – свежий снег не успел слежаться.
– Все очень просто, – оставался невозмутимым Джеронимо. – Он прикинул, что будет, когда взойдет солнце и подпалит его радиоактивную задницу.
Вероника лишь отмахнулась, а я задумался, пытаясь в мыслях проникнуть на запретную территорию. Вспоминал все, что слышал о Ядерном Фантоме, прокручивал вновь и вновь наш единственный разговор. Кто же он такой, этот монстр в свинцовом гробу?
– Что вообще дает ему это… облучение? – вслух спросил я.
Джеронимо тут же ответил:
– Да ни черта! Нет, он, конечно, сильный и неуязвимый, но толку – чуть. Фон такой, что весь дом насмерть пережарится, приоткрой он крышку своего гроба. Его штатные мудрецы высчитывали, что только следующее поколение будет готово к облучению, он и давай таскать к себе в койку всех подряд девок.
– Джеронимо! – воскликнула Вероника.
– Что? Не мешай! Видишь, я показываю другу семейный фотоальбом и делюсь приятными воспоминаниями? Так вот, как уже было сказано выше, репродуктивная функция у папаши оставляла желать лучшего, но, наконец, усилия увенчались успехом. И – о, великий бог обломов! – родилась девчонка. Правда, как сказали мудрецы, идеально подходящая. Вот если Вероника пройдет облучение – это будет адский ад. Она весь мир в коленно-локтевую опрокинет, не задумываясь, да и период полураспада у нее будет – лет двести минимум. Сможет управлять радиацией, расщеплять атом на расстоянии. Целая уйма развеселых плюшек! И все – девчонке, которая не продолжит род! Разумеется, дон Альтомирано взбесился, и койка его заскрипела с утроенной энергией. Четыре года напряженных трудов – и вот он я! Чудо! Мальчик! Без малейшей предрасположенности к облучению, да еще и «ботаник». То-то же папа взбесился! Говорят, рыдал, как сучка, дней десять подряд. А потом психанул и облучился сам. Теперь у дома Альтомирано есть собственное пугало, чертик в табакерке.
Джеронимо выдержал паузу, давая Веронике возможность защититься, но она, отвернувшись, смотрела в стенку.
– Насчет фэйла со мной, впрочем, есть и альтернативное мнение, – продолжал Джеронимо. – Рикардо говорит, что его комната располагалась рядом с траходромом моего якобы папаши. И каждую ночь доброе сердце Рикардо разрывалось от сочувствия к бесплодным стараниям дона Альтомирано.
– Рикардо такой, да, – кивнул я, вспомнив сердобольного лысого тюремщика и палача.
– И вот однажды он понял, что не вынесет страданий дона и решил помочь. Глубокой ночью, когда дон захрапел, как сытый людоед, а очередная кандидатка на роль монаршего инкубатора вышла припудрить нос, сеньор Рикардо перехватил ее и, объяснив ситуацию, любезно оплодотворил вашим покорным слугой.
– Ну это уже совсем бред! – не выдержала Вероника. – Зачем ты слушаешь этого… Этого…
Джеронимо расхохотался.
– Сестричка! Сохрани тебя Христос. Ты правда думаешь, будто мне приятнее считать себя сыном свалки радиоактивных отходов, чем лысого недоумка?
Он еще долго потешался, нисколько не смущаясь тем, что ни я, ни Вероника его веселья не разделяем. Вероника, видно, думала об отце, а я… я тоже думал об ее отце. О том, что наконец-то начал его понимать.
– Так ради чего весь замес? – спросил я. – Ради власти над миром?
– А ты думал? – откликнулся Джеронимо. – Разумеется! Захватить все эти полтора жалких дома и упиваться владычеством. Слышь, сестра? – Он толкнул Веронику. – А когда я дождусь своего «спасибо» за то, что вытащил тебя из этого безумия?
– Для тебя, может, и безумие, а для меня это – жизнь, – сказала Вероника, все еще глядя в стену. – Меня с рождения готовили к войне и, в отличие от тебя, я знаю, зачем живу, а не выдумываю призрачных целей.
– Солнце – это не призрачная цель, солнце – это объективная истина! – произнес Джеронимо тоном наставника.
– Ага, истина. Которой нет.
– Пресвятой Христос, Вероника! Если бы оно было, мы бы сейчас не ехали на краденом бронетранспортере через бесконечную ночь и снежную пустыню.
Помолчав, он добавил:
– Может, твоя цель и более реальна, чем моя, зато моя – благороднее.
Они замолчали. Я на некоторое время увлекся дорогой, прокладывая путь между холмами, и вспоминал тот разговор с отцом у костра. Он говорил о Джеронимо и Веронике, о том, что кого-то из них я должен впустить к себе в душу, заполнить пустоту. Но кого?