Чтобы подготовиться к встрече с Гудком, Молчанов встал в пять утра. Посмотрев на Олю, которая спала на соседней кровати, спустился вниз, прошел в кабинет и начал осматривать одежду.
Рекордер, плоскую металлическую коробочку, он вчера аккуратно вшил под заднюю стенку левого верхнего кармана джинсовой рубашки. Кнопку, включающую аппарат, расположил так, чтобы ее можно было легко нажать с изнанки рубашки. Тончайший же проводок, ведущий от рекордера к микрофону, заделал в шов в планке рубашки, а от него – в шов, тянущийся по плечу и затем спускающийся вниз, к обшлагу рукава.
За время работы в агентстве он смог собрать большую коллекцию замаскированных под различные предметы мини-микрофонов. На вид они представляли собой безделушки, с помощью которых можно было записать разговор так, чтобы собеседник об этом никогда не узнал. Среди этой коллекции были микрофоны-брелки, микрофоны-перстни, микрофоны-серьги, микрофоны-запонки, микрофоны-пуговицы. Был даже один микрофон, представляющий собой звено массивной золотой цепи, которую вешают на грудь для украшения. Однако вчера, перебрав все варианты, Молчанов решил остановиться на микрофоне, замаскированном под бронзовую пуговицу от джинсовой рубашки. Пуговица была обычной, с ободком и надписью «Levi’s». К ней было подобрано одиннадцать точно таких же обычных пуговиц. На каждый рукав приходилось по две пуговицы, и одна из этих пуговиц, расположенная на левом рукаве, была микрофоном.
Сев за стол, Молчанов тщательно осмотрел место на изнанке кармана рубашки, куда был вшит рекордер. Затем проверил шов, в который был заделан проводок, и микрофон-пуговицу. Убедившись, что обнаружить рекордер и микрофон можно лишь после тщательного изучения, да и то после того, как рубашка будет распорота, проговорил в воздух несколько фраз. Заново прогнав запись, убедился, что техника работает без сбоев.
Надел рубашку, посмотрел на себя в зеркало. Достал из ящика стола паспорт, врученный ему вчера Костомаровым, и лежащие там же, в ящике, пять тысяч долларов Тумбы. Просмотрев паспорт, еще раз отметил: качество подделки высокое.
Вынул из ящика стола пластиковый пакет, в котором лежали аккуратно сложенные парик и усы. Все вместе, пакет и пять тысяч долларов, засунул в небольшую кожаную сумку, крепящуюся к брючному ремню. Повесил рубашку на спинку кресла и вышел на участок.
Сделал в кустах на краю участка зарядку, принял душ, вернулся в кабинет. Из шкатулки, спрятанной в одном из ящиков стола, достал небольшой, умещающийся на ладони пистолет «байярд». Пистолет, напоминающий игрушечный, не отличался точностью и сильным боем, но цель, ради которой Молчанов решил взять его с собой, того и не требовала. В правом рукаве джинсовой рубашки, в верхней части, на внутренней, обращенной к телу стороне, он приготовил специальный потайной карман, в котором «байярд» легко помещался. Секрет кармана был в том, что он крепился на кнопках, и для того чтобы кнопки вышли из своих гнезд, достаточно было нескольких сильных движений тесно прижатого к телу предплечья. После двух-трех таких движений карман переставал быть карманом и «байярд» сваливался по рукаву вниз, попадая точно в правую руку.
Надел джинсы, кроссовки и рубашку, аккуратно вставил пистолет в заранее закрепленный на кнопках карман. Застегнул рубашку на пуговицы, заправил ее в джинсы, под брючный ремень. Подвигал правой рукой – «байярд», лежащий в рукаве, нисколько не мешал движению.
Оля, в пестром ситцевом брючном костюме, сидела на кухне у включенной кофеварки. Увидев его, покачала головой:
– Ты где? Я тебя обыскалась.
– Плохо искала, я делал зарядку. Едем в Москву, мы должны быть там около семи.
Сразу за Кольцевой дорогой Оля спросила:
– Теперь куда?
– Высади меня где-нибудь в переулке. Так, чтобы весь этот процесс никто не видел.
– Может, в Большом Гнездниковском?
– Не возражаю.
В Большом Гнездниковском переулке Оля остановила машину в самом конце. Достав из кармана пакет, Молчанов расправил парик, пригладил сбившиеся кое-где волосы. Вглядевшись в зеркало, аккуратно надел его и приклеил усы. Посмотрел на Олю:
– Ну как?
– Идеально. Я всегда говорила, это не парик, а само совершенство.
– Сейчас я выхожу из машины и исчезаю. Ты тоже исчезаешь, а точнее, начинаешь кружить по Москве. Будешь ездить в любых направлениях около двух часов. Хочешь, можешь встать где-нибудь в тихом месте. К агентству ты должна подъехать, как обычно, в девять. Направляясь туда, поведи «вольво», начиная от Калужской площади, по нашему обычному маршруту.
– Когда тебя ждать назад?
– Если от меня не будет никаких звонков, а я надеюсь, что их не будет, после работы, примерно в шесть, ты должна будешь подъехать точно к этому самому месту, чтобы уехать со мной на дачу.
– Постараюсь не опоздать на свидание. Смотри, будь осторожен.
– Буду. – Поцеловал ее. – Пока.
– Пока. Ни пуха.
– К черту.
Выйдя из «вольво», он пошел к Тверскому бульвару – не оборачиваясь и не пытаясь проверить, есть ли сейчас в переулке кто-то еще.
Выйдя на бульвар, сел на одну из скамеек. Посидел минут двадцать, бесстрастно разглядывая идущих мимо людей, посмотрел на часы, встал и двинулся к Пушкинской площади.
На Пушкинской возле памятника снова присел.
Затем зашел в ближайшее бистро. Изучив висящее на стене меню, взял порцию сосисок с капустой и кофе. Покончив с завтраком, по бульварам спустился к Трубной площади. От Трубной повернул налево, к Центральному рынку.
Зайдя на рынок, стал не спеша прохаживаться вдоль лотков, прицениваясь и изредка пробуя то, что ему предлагали купить. Так он ходил по рынку примерно полчаса, до половины одиннадцатого.
В пол-одиннадцатого, выйдя на Цветной бульвар, снова посидел на скамейке. Без пяти одиннадцать встал и, пройдя к Самотечной площади, подошел к телефону-автомату. В сумке, закрепленной на поясе, у него лежал мобильный телефон, но номер этого телефона при желании можно было легко засечь. Помня об этом, решил не искушать судьбу и опустил жетон в телефон-автомат.
Набрал номер Гудка. Почти тут же повесил трубку. Опять набрал номер.
После третьего сигнала раздался щелчок, трубку сняли. Прислушавшись к еле слышному шуршанию, три раза стукнул по мембране приготовленным заранее жетоном.
После некоторой паузы хриплый голос сказал:
– Да?
– Слушай, друг, тут у меня дело одно к тебе есть, от Марьи Ивановны. Ты понял?
Трубка не реагировала. Помедлив, Молчанов повторил:
– Друг, Марья Ивановна попросила меня с тобой встретиться. Причем срочно. Ты понял меня?
– Понял. Кто говорит?
– Зовут меня Кузя. – Подождав, сказал: – Давай схлестнемся на том же месте, где встречались в прошлый раз. Лады?
Мембрана слабо шумела, голос отвечать не торопился. Он терпеливо ждал.
Наконец в трубке раздалось:
– Хорошо, лады.
– Когда?
– В двенадцать.
– Понято. Значит, в двенадцать встречаемся на том же месте?
– Да. В трубке раздались длинные гудки. Повесив ее, Молчанов огляделся. По эстакаде наверху проносились машины, у цирка и расположенного рядом кинотеатра, как всегда в эти часы, было оживленно.
Сколько он ни вглядывался, не смог заметить никого, кто мог бы им сейчас заинтересоваться. Почесав грудь, сунул руку под рубашку, включил рекордер. Не спеша пошел к Рождественскому бульвару.
На Трубной площади по каменным ступенькам поднялся на бульвар. К месту, где стояли третьи по счету скамейки, подошел без пяти двенадцать.
Одна скамейка была пуста, на другой сидели двое: женщина лет сорока с двумя полными пакетами и парень лет тридцати. Парень был прыщав, горбонос, с гладко зачесанными набок волосами цвета пакли. В тот момент, когда Молчанов подошел к скамейкам, парень докуривал сигарету.
Он без особого труда опознал Гудка, фотография которого хранилась в компьютере агентства.
На Гудке сейчас была рубашка в бело-синюю вертикальную полоску, серые брюки и мокасины. Увидев Молчанова, он скользнул по нему равнодушным взглядом, пытаясь показать, что он не тот, к кому Молчанов пришел на свидание.
Это была проверка, и Молчанов, сделав вид, что не заметил проверки, сел напротив, на пустую скамейку. Посмотрел для вида на часы. Затем, откинувшись на спинку скамейки, стал равнодушно разглядывать стену монастыря напротив.
Минут через пять Гудок встал. Подойдя к Молчанову, кивнул:
– Привет.
Посмотрев на него, Молчанов бросил небрежно:
– Привет.
– Часом, тебя не Кузя зовут?
– Кузя.
– Понятно. – Гудок незаметно оглянулся. – Это я с тобой час назад по телефону разговаривал?
– Со мной. По голосу – вроде это ты.
– Ладно, пойдем.
– Куда?
– Сядем в мою тачку, вон она. – Гудок показал на стоящий за бульваром, у тротуара, темно-зеленый «БМВ». – Пошли.
Подойдя вместе с Гудком к машине, Молчанов подождал, пока тот откроет переднюю дверцу. После того как Гудок сел за руль, сел рядом. Захлопнув дверцу, посидел молча. Покосился в сторону Гудка:
– Ну сели, что дальше?
– Дальше поедем.
– Куда?
– Просто поедем. – Тронув машину, Гудок осторожно спустился вниз, на Трубную площадь. Глянув в оба зеркала, развернул «БМВ» и направил машину вверх по бульварам.
Около двадцати минут они крутились по центру Москвы, то и дело сворачивая с основного пути, поминутно въезжая в переулки и перед выездом из них делая слишком долгие остановки. То, что Гудок проверяет, нет ли за машиной слежки, Молчанов понял сразу.
Наконец, видимо убедившись, что слежки нет, Гудок остановил «БМВ» в тихом тупике недалеко от Зацепы. Выключив мотор, посмотрел на Молчанова:
– Будем говорить?
– Почему не поговорить? Давай говорить.
– Значит, тебя Кузя зовут?
– Кузя.
– Фамилия есть?
– Есть. Кузьмин.
– Имя-отчество?
– Иван Васильевич.
Промычав что-то неопределенное, Гудок, глядя вперед, с полминуты сидел молча. Наконец, не поворачиваясь, спросил:
– Говоришь, тебя послала Марья Ивановна?
– Да, Марья Ивановна.
– Понятно. Слушай, опиши-ка мне Марью Ивановну.
– Описать?
– Да, обрисуй ее. Какая она с виду, и вообще.
Обдумав вопрос, Молчанов решил коротко описать внешность Тумбы:
– Ну… она такая плотная. Роста среднего. Нос барабулькой. Волосы черные с проседью, стрижется коротко. Здесь, – Молчанов показал на темя, – плешина. Усы черные, коротко стриженные. Вроде как у меня. Здесь, – тронул висок, – отметина, пописали, видать, когда-то. Глаза навыкате. Вообще, она восточного типа, Марья Ивановна. Рисовать дальше?
– Да нет, хватит.
– Слушай, друг, а как тебя-то зовут?
– Меня? – Гудок покосился. – А ты не знаешь?
– Знаю. Марья Ивановна сказала, зовут тебя вроде Гудком. Как, она не обманула?
Гудок мрачно усмехнулся. Помолчав, сказал:
– Нет. Слушай, у тебя ксива какая-нибудь есть при себе?
– Ксива?
– Да, ксива. Бумага.
– Гудок, ну ты даешь. Зачем тебе моя ксива?
– Проверить, тот ли ты, за кого косишь.
Молчанов сделал вид, что раздумывает. Наконец сказал:
– Ну ты недоверчивый. Паспорт устроит?
– Устроит.
Достав из кармана паспорт, протянул его Гудку:
– Держи, раз устроит.
Бегло просмотрев документ, Гудок надолго задержался на первой странице. Покосившись, поинтересовался:
– Не мастырка?
– Мастырку от натуральной бумаги не отличаешь?
– Отличать-то я отличаю. Но кто тебя знает.
– Так отличаешь или нет?
– Да отличаю, отличаю. Вроде не мастырка. – Гудок протянул паспорт. – Ладно, держи.
Взяв паспорт, Молчанов спросил:
– Может, номер запишешь?
– Не волнуйся, я его запомнил.
Спрятав паспорт в левый карман рубашки, Молчанов вздохнул:
– Гудок, договоримся сразу: паспорт – последнее, что я сделал по твоему указу.
– Ты о чем?
– О том, что ты мне не указ, как и я тебе. Мы равные. Просек?
Посидев, Гудок кивнул:
– Просек. Только ты гоняешь порожняк. Говори, что хочет знать Марья Ивановна.
– Сейчас. На днях, в этом месяце, в ваш кабак вечером забрели двое, лох-американец и его мочалка. Бурун вроде, типа, хотел, чтобы эта мочалка пересела за его столик. Было такое?
– Допустим.
– Допустим или было?
– Было. Гони дальше.
– Мочалка отказалась. После этого лох-американец и мочалка решили сделать ноги. Бурун хотел их тормознуть и схлопотал от американца по ряхе. Было?
– Да, было.
– Бурун такого не прощает, это знают все. По ряхе его бутузить нельзя. Американец и мочалка стали уходить, Бурун снарядил за ними своих пацанов. Догнали они мочалку с фраером или нет, неизвестно, но после этого случая американец вроде типа слинял куда-то напрочь. Многие думают – ушел налево. В смысле, откинул лапти. Слышал об этом?
– Да слышал, слышал. Об этом все знают, даже в газетах писали.
– Газеты Марью Ивановну не интересуют. Ее интересует, слышал ты об этом или нет?
– Слышал. Я в тот вечер был в кабаке. С мочалкой этой вообще-то базарил я сам.
– Ты сам?
– Да, я сам. Бурун меня к ней послал.
– Понятно. Так вот, Марья Ивановна хотела бы, чтобы ты прояснил некоторые вопросы.
– Какие точно, она сказала?
– Сказала. Первый вопрос: что это была за тусовка и почему Бурун ее затеял? Второй: где сейчас американец, типа, замочил его Бурун или нет? И третий: где мочалка?
– Понятно. – Гудок помолчал. – На что отвечать-то сначала?
– Сначала проясни, что это была за тусовка. Зачем Бурун заварил кашу?
– Зачем Бурун заварил эту кашу, я точно не знаю. Знаю только то, что видел.
– И что ты видел?
– Ну они вошли, ну сели. Бурун сказал мне: эта мочалка, ее зовут Инна, его знает и она его особо интересует. И он хотел бы, чтобы она села за его столик. Пойди, говорит, скажи ей, пусть оставит своего лоха и сядет ко мне. Я пошел. Когда я подошел к этому столику в первый раз, мочалка вообще стала косить под фирму. Говорит, донт спик рашен, не понимаю, типа, по-русски, так что отойди. Но потом раскололась, начала говорить по-русски. Говорит, никакого Буруна не знаю, никуда не пойду, вообще отойдите, я здесь с мужем. Я отошел от их столика, рассказал все Буруну. Он после этого сразу глотнул полный стакан. Посидел немного, говорит: все, им кранты, сегодня обоих убираем, вдвоем с тобой уберем, понял? Я говорю, понял. Посидел немного еще, говорит: пойди скажи ей еще раз, чтобы она села ко мне за столик. Я пошел второй раз. Мочалка опять ни в какую, не пойду, говорит, и все. Я вернулся за столик к Буруну, говорю, она снова отказалась. Он промолчал. Потом я увидел, американец и мочалка встают, сказал об этом Буруну. Он опять глотнул полный стакан, позвонил по сотовому Кеше, халдею, тот стоял в коридоре. Спросил, куда они пошли, Кеша сказал, идут к лифту. Бурун проверил шпалер, встал, говорит, все, сейчас я их кончу. Я говорю, может, пойдем вместе, я помогу, а он: не надо, сам справлюсь. И ушел. Его долго не было, потом ко мне Кеша подходит, говорит, чтоб я спустился вниз, Бурун вроде в отключке. Я спустился, Бурун стоит у тамбура, держится за челюсть. Спрашиваю, что случилось, он говорит, суки, гады, я пацанов за ними послал, они их догонят и возьмут, и я их кончу сам, умрут у меня в муках. – Гудок посмотрел на Молчанова. – Американец ему врезал по челюсти, Бурун отключился. Пока он чухался, они вскочили в тачку и слиняли. Все.
– Все?
– Да, все. Больше я ничего не знаю. Мне Бурун после этого ни про мочалку, ни про американца ничего не говорил. То есть я его спросил потом, что с этим американцем и с мочалкой. Так он посмотрел на меня как на врага народа, говорит: «А тебя что, это сильно волнует?» И все. Больше я с этим вопросом не лез.
– Но сам-то ты мог допереть, что к чему, куда, откуда?
– Я, конечно, не лох, понял, что американец ушел налево. С концами.
– А мочалка? Тоже ушла налево?
– Мочалка – нет. Бурун ее сейчас ищет.
– Ищет?
– Да. Я так понял, после того как ее лоха Бурун убрал, у нее заработало очко. Сначала она несколько дней тихарилась в американском посольстве, Бурун посылал туда пацанов на тачке. Они ее стремили по нескольку часов, но так и не смогли подкнокать. А потом она оттуда, из посольства, куда-то слиняла. Затихарилась где-то так, что ее вообще никто не может найти. У Буруна есть свои люди в ментовской, так он их всех поставил на цирлы. Но даже менты нигде не могут ее найти, хотя ищут всюду. Бурун сейчас вообще на дыбы встал. Хочет, чтобы пацаны нашли эту мочалку.