Я пожал плечами. Я забыл, что он хотел доказать.
– Так что, – продолжил он с лицом, сморщенным от концентрации, – может, то же касается алхимии. Неблагородные штуки в золото. Только потому что мы не можем делать этого сейчас, не значит, что и потом не сможем. Ну?
– Но это нельзя сделать, – терпеливо сказал я. – Из-за базовой алхимической теории.
Он сплюнул; вот и все, что он думал о базовой алхимической теории.
– И еще чертовски хорошая работа, – сказал он. – Знаешь что? Если я когда-нибудь стану принцем…
Он сделал паузу, затормозил и тяжело сглотнул с полдюжины раз. Я сделал большой шаг назад, узнавая симптомы. Но в этот раз с ним все было в порядке.
– Если я когда-нибудь буду принцем, – продолжил он, – первое, что сделаю. Хочешь угадать?
Я покачал головой.
– Что?
– Отловлю всех алхимиков, – сказал он, – вздерну сволочей. Без пощады, без исключений. Знаешь почему?
– Просвети меня.
– Потому что, – сказал он, – алхимики – это большая потенциальная опасность государству. Правда. Потому что, – продолжил он, массируя глаза большим и указательным пальцами, – в чем основа государственного дохода? Золотой стандарт. Почему? Потому что золота мало. Получаешь какого-то ублюдка, разгуливающего по стране, он соображает, как превратить неблагородный металл в золото, что ты получаешь? Полный фискальный хаос, вот что. Рынок переполнен, золото бесполезно, миллиарды ангелов выброшены из экономики в течение часов.
Меня не слишком интересовала тема, но я чувствовал, что обязан спорить, потому что когда ты в этом возрасте, и студент, и пьян, ты споришь обо всем до упора.
– Ну не знаю, – сказал я. – Трюк будет в том, чтобы держать его при себе. Не давать никому о нем знать. Тогда у тебя может быть собственный прирученный алхимик в подвале, готовящий миллионы ангелов, и только ты будешь знать, в чем там подвох. Ты богат, у всех все нормально, никаких проблем.
Он бросил на меня раздраженный взгляд.
– Не сработает, – сказал он. – Нельзя такое долго хранить в секрете. Обязательно выяснится – и тебе хана. Единственное, что можно сделать, заманить всех хороших алхимиков взятками, наблюдать за ними очень, очень внимательно; затем, когда покажется, что они приблизились… – он провел пальцем по горлу и икнул.
– Жестковато, – сказал я.
– Да, – ответил он, – но правильно. Это правильный поступок. Всегда поступай правильно, если ты принц. Погоди секунду, надо отлить.
Он остановился у двери монастыря Сестер Божественной Милости, раздался журчащий звук. Затем он заковылял, догоняя меня.
– Так ты этим займешься? – спросил я. – Когда будешь принцем.
Он рассмеялся.
– Не буду принцем.
– Правда?
– Невозможно, – сказал он. – Не может случиться.
Когда я вернулся в лабораторию, золотой слиток был почти, но не совсем там, где я его оставил. Ага, подумал я.
– Четыре охранника, – сказал страж.
– Прости?
– Четыре охранника, – повторил он. – За дверью, постоянно, с этого дня.
– Я польщен, – сказал я.
Он зло на меня посмотрел.
– И рядовой Сириск в госпитале. Трещина в черепе.
Время от времени я и правда себя ненавижу. Недолго, и потом это быстро проходит, а потом снова возвращается.
– Мне жаль, – сказал я.
– Ну, да, – сказал он и вышел из комнаты. Я услышал замок. И что? – подумал я. Он был котелком. Им платят за получение увечий. Он был здесь, чтобы держать меня взаперти, а я свободный человек, гражданин вселенной, не курица в клетке. Я никогда не собирался причинять кому-либо вред, никогда. Ну, не часто. А когда я причиняю, это никогда не является моей основной целью, просто неудачным неизбежным последствием. В основном.
Я уселся и стал читать книгу. Аркадий о функциях, с фундаментальной ошибкой, но все равно есть некоторый смысл. Они принесли мне еду: свежий хлеб, твердый белый сыр, пять ломтей фермерской колбасы, яблоко.
– Как дела у Сириска? – спросил я.
Они только посмотрели на меня. Я съел еду, затем положил ноги на стол и закрыл глаза, но все что мог видеть – ее лицо прямо под поверхностью меда. Это не было виной, больше похоже на первое движение идеи. Я поднялся, нашел бумагу, перо и чернила и начал писать. (И если вы оказались студентом второго курса любого приличного университета Весани, вы знаете, что я написал. Черт, вы скорей всего сможете процитировать открывающий параграф по памяти, что больше, чем могу я. Кстати, на третьей странице совершенно примитивная ошибка. Маленькая награда, если вы сумеете ее найти).
Должно быть, я уснул, потому что, когда они меня разбудили, я лежал лицом на бумаге, а чернила формировали маленькое озеро на сиденье скамьи. Я поднял глаза. Котелки.
– Пойдем с нами, – сказали они.
– Мне обязательно? – спросил я, зевая. – Это и правда был долгий день.
– Встать, – объяснили они.
Я поднялся, и они вытолкали меня в дверь. Я был не рад рукоприкладству, но потом вспомнил о человеке, чей череп я разбил, и решил не устраивать скандал. Памятка себе: нужно специально прикладывать усилие, чтобы не причинять вреда людям.
Фока ждал меня в Южной библиотеке. Расстроенный. Я дважды был здесь раньше: однажды – как друг и почетный гость, однажды – когда обворовывал дворец (длинная история) и повернул не в ту сторону. Поразительная комната: небольшая, по дворцовым стандартам, – пусть с трудом, но вы сможете втиснуть сюда кавалерийский эскадрон, однако им придется оставить лошадей в коридоре – наполовину покрытая панелями дуба глубокого золотого цвета с резьбой поздних идеалистов, изображающей урожай и пасторальные объекты, с лепным потолком, золоченым и разрисованном в стиле trompe l’oeil, чтобы выглядеть, как балдахин из лозы и шелковицы (традиционно новым гостям предлагается приз в два ангела, если они смогут заметить крапивника в натуральную величину, спрятанного среди виноградных лоз; я нашел только на второй визит); пять свободно расставленных книжных шкафов, без цепей, один из которых приютил личную коллекцию книг нынешнего принца. Я был тронут, заметив, что три полки этого шкафа заняты собранием сочинений Салонина.
– Ты невозможен, – сказал он.
– Строго говоря, нет. Весьма маловероятен, но…
– Ты отправил стражника в госпиталь, – Фока был не в настроении для шуток. – Другой потерял два нижних зуба, – он сделал паузу и посмотрел на меня. – Где ты научился так бить? – спросил он. – Не в университете.
– Вроде как по ходу дела научился, – честно ответил я. – Слушай, мне правда жаль насчет стражей. Это не было…
– Специально? – он покачал головой. – Ну, они наименьшая наша проблема, – он взял лист бумаги и помахал им. – Знаешь, что это?
– Просвети меня.
– Это ордер дружественной выдачи, – сказал он, и я увидел, что его лицо было молочно-белым. – Подписан и запечатан мезантинским поверенным, выдвигает обвинения в подлоге, подстрекательстве к мятежу и подделке денег. Знаешь, что это означает?
Другими словами, экстрадиция. Я с большим трудом сохранил непроницаемое лицо.
– Ты не позволишь им меня забрать, – сказал я.
На мгновение он закрыл глаза.
– Я и правда не вижу выбора, – сказал он. – Это правильно оформленный ордер, у нас действующая конвенция, они знают, что ты здесь, и они пошли в Сенат, а не лично ко мне. Если я попытаюсь это похоронить, у Стремления будет моя голова на пике.
Я не смел посмотреть ему в глаза, так что сконцентрировался на маленьком лепном крапивнике прямо над его головой. Казалось, будто он мне поет. Экстрадиция: меня формально передадут у Северных врат под охрану трех или четырех вооруженных курьеров. Я уйду тихо. Рано или поздно мы остановимся в таверне, почтовой или дорожной станции. Комок pulveus fulminans отправляется в огонь, я отправляюсь в окно, свободный и вольный. Конечно, большинство крупных правительств неплохо меня знают к этому моменту, будет обыск, включая полости тела. Но если выбирать между достоинством, удобством и моей жизнью – не о чем думать. Вы легко можете спрятать там, где солнце не светит, достаточно pulveus fulminans, чтобы снести стену.
– Прошу, – сказал я. – Не позволяй им этого сделать. В Мезентине виселица за чеканку монет.
– Нужно было раньше думать, – он сделал паузу. – Ты и правда это делал.
Я кивнул. Я завел правило говорить правду, когда мне это ничего особенного не стоит.
– Я голодал, – сказал я. – Встретил людей в баре. Они сказали, что это для украшений, не подделки.
– Нино, ты идиот, – в его голосе было нечто, нечто настолько близкое к настоящему чувству, что на секунду мне физически стало плохо. – Что я могу сделать? Давай, ты же гений. Предложи что-нибудь.
– Я не юрист, – сказал я. – Спроси профессионалов, ты им за это платишь.
– Уже спросил, – отрезал он, чуть повернув голову, чтобы не встречать мой взгляд. – Ни черта не смогли придумать. Лучшее, что пришло им в голову – это заявление о неподсудности духовенства. Но это не сработает, если только не устроить все на земле Мезентина.
Неподсудность духовенства, думал я, а вот это хитро. Мне нравилось. Никогда раньше не был священником.
– Это сработает?
Он нахмурился, верный признак глубокой концентрации.
– Они так считают, – сказал он. – Конвенции четыре сотни лет, она была предназначена для защиты наших миссионеров, когда они впутывались в неприятности, проповедуя свержение Гильдий, но она все еще в силе и отдельно затрагивает призыв к мятежу и связанные нарушения. Так что, да, наверное.
– Значит, ты можешь меня вытащить.
– Только, если позволю тебя сначала забрать, – он помассировал глаза, словно не спал три дня. – Эти ублюдки в Стремлении, – сказал он, – используют тебя, чтобы добраться до меня. Могу на что угодно поспорить, это они подговорили мезентинцев.
– Давай подумаем об этом, – сказал я своим лучшим серьезным голосом. – Если ты попробуешь все это похоронить, как ты говорил, то сыграешь им на руку и у тебя будет конституционный кризис. Если мы подчинимся, в соответствии с процедурой, честно и без обмана, ты сможешь меня вытащить и в тоже время напакостить Стремлению, – я пожал плечами. – Как по мне, довольно просто, – сказал я. – Я пойду.
Он сидел тихо и неподвижно, и мне пришлось сделать усилие, чтоб не забывать дышать. Затем он, видимо, пришел к решению, затем отказался от него.
– Вот и говори о выборе времени, – сказал он. – Когда ты так близко…
Говоря это, он поднял глаза. В тюремном бараке в Фронтис Тропе мы играли в карточную игру. Я забыл ее название, но в игре есть момент, когда у вас появляется возможность специально дать увидеть другим игрокам ваши карты. Никогда не играл в нее против Фоки, но могу поспорить, он был бы очень хорош в ней.
(Когда я вернулся в лабораторию после последнего побега, я поднял золотой слиток, как только заметил, что его двигали, и проверил нижнюю часть. Разумеется там была вырезана тонкая линия, достаточно глубокая, чтобы прорезать слой позолоты, сформированный на посеребренном медном слитке с помощью процесса Поликрата. Что, как мне кажется, я забыл упомянуть, так это другой слиток, который я вынул из той же формы раньше. Он был из чистого золота, и я положил его рядом. Архестрат в «Материалах» предполагает, что процесс трансмутации начинается снаружи и медленно движется внутрь, будто оттаивание мороженого мяса.)
Я сумел придать себе оскорбленный вид.
– Я сказал шесть недель, – сказал я. – Я не даю обещания, которые не могу выполнить.
Чудовищность этой лжи на мгновение заполнила комнату, затем рассеялась, как газ на сквозняке.
– Ты руководствуешься Архестратом?
Я презрительно поморщился.
– Едва ли, – сказал я. – Но похоже, что он мог быть в чем-то прав, разнообразия ради. Однако процесс еще не готов, – продолжил я. – Если ударить по бруску долотом, ты увидишь, что он наполовину из меди.
(Что было правдой. Адова работа, отливать золото вокруг медного ядра. Мне пришлось поддержать медный брусок внутри формы четырьмя медными гвоздями, чтобы расплавленное золото могло литься вокруг него и под ним. Внимание к деталям, понимаете. Во всем.)
– Если я позволю им тебя забрать…
– Не волнуйся, – храбро сказал я. – Я буду в порядке. И когда я вернусь назад, то смогу закончить работу.
Я уже некоторое время мучаюсь тем, что не был вполне честен с вами. Вот, что на самом деле произошло.
Она вошла. Она увидела стакан на столе.
– Что это? – спросила она.
– Ничего.
Она одарила меня тем особым взглядом.
– Что?
Я рассказал ей, что входило в состав, упустив один ключевой ингредиент. Ей понадобилось около пяти секунд, чтобы сложить головоломку.
– Он сработает?
– Откуда я знаю?
Она склонилась над мерным стаканом и понюхала его, отдернулась и скривилась.
– Он неустойчивый.
– Да, но я добавил немного сладкой настойки колоцинта, чтобы его стабилизировать.
Она внимательно его осмотрела, затем коротко кивнула:
– И?
– Куда спешить? – я пожал плечами. – Если сработает, у меня будет вечность. Если нет…
– Ты сделаешь еще, – быстро сказала она, будто до этого не собиралась ничего говорить. – Для меня.
Я не ответил. Она злобно на меня уставилась.
– Нет, – сказал я.
– Что?
– Нет, – повторил я. – Хочешь попробовать, ты знаешь рецепт.
– Что за черт…
– Со всем уважением, – ответил я, – но бессмертие это одно. Быть женатым на тебе на веки вечные, с другой стороны…
– Ты ублюдок.
– Это несправедливо, – сказал я. – Я не собираюсь разводиться. Мы будем жить до конца твоей естественной жизни вместе, а потом я буду свободен. Под этой сделкой ты подписалась.
– Ты дашь мне умереть.
– Все умирают, – сказал я. – Смертность – это константа, определяющая наше существование.
– Иди на хер.
– Кроме того, – сказал я, – он, скорей всего, не сработает. И он может быть ядовитым.
– Если так, – прощебетала она, – ты умрешь и я буду знать, что пить его нельзя.
– Он может быть из тех ядов, которым требуются часы. Или дни. Недели даже. Было бы преступной безответственностью позволить тебе его выпить.
– Ты собираешься дать эликсир Фоке?
– Если он сработает, – улыбнулся я, – когда-нибудь я опубликую рецепт. Но только после очень тщательного тестирования. Скажем, две сотни лет. Публиковать раньше будет плохой наукой.
– Ты собираешься дать его моему брату или нет?
– Нет, – ответил я. – Он финансирует меня, чтобы превратить свинец в золото, что, как все мы знаем, невозможно. Это просто мой побочный проект. Он не владеет исследованием. Это, – продолжил я, обаятельно улыбаясь, – только для меня. Потому что я этого стою.
Я видел ее бросок, ее руку вокруг стакана. Она поднесла его ко рту с невероятной грацией. Я откинулся на стуле, наблюдая представление. Когда все было кончено (все закончилось быстро; я выбрал sal draconis, потому что он быстро действует), я поднялся и встал над ней, повернул ее лицо ногой, чтобы увидеть глаза. Ничего.
Минус один, подумал я. Я знал со времен университета, когда она приехала в гости к Фоке и встретила меня в первый раз, что от нее жди беды. Когда Фока более или менее меня похитил и привез в Парапросдокию со смехотворной, но совершенно искренней верой, что однажды я смогу разобраться, как превратить неблагородный металл в золото, она не возражала. Отнюдь. Однажды я услышал, как она говорит ему: никогда его не отпускай. Это был третий, нет, извините, четвертый раз, когда я пытался сбежать. Я бесцельно шатался по дворцу, пытаясь найти дверь, которая ведет на улицу, и случайно забрел в маленький садик, где они пили вино у фонтана. Он уверил ее, что единственное путешествие, в которое я отправлюсь из дворца – короткий путь от задней двери до мусорной кучи – технически снаружи территории дворца, поскольку это на другой стороне стены. Стоит ему расколоть трансмутацию, сказал Фока, и я избавлюсь от него. Не смей, ответила она, пока он не сделает мне эликсир. Он ухмыльнулся. Ну давай тогда, сказал он. Но потом…
Я не был удивлен, нисколько. Я всегда знал, со времен пьяного разговора в Элписе. Последнее, чего хотел Фока – это способ превращать мусор в золото. В конце концов, у принца больше золота, чем у кого-либо на этой стороне Восточного моря, так что и терять ему больше. Вряд ли это совпадение, что около полудюжины невероятно талантливых алхимиков, которые работали на него передо мной, людей, чью лабораторную посуду я был бы недостоин мыть, умерли во дворце. Ирония. Трансмутация невозможна, честно и без обмана. Но легко могу вообразить, что произошло. Фока продолжал давить на них, добиваясь результатов. Они не могли сделать невозможное и жульничали. Жульничать легко. Существуют десятки надежных рецептов для мгновенного золочения и столько же – для золота дураков, которое практически неотличимо от настоящего, и давайте не забираться в туманный мир сфальсифицированных экспериментов, ловкости рук, печей с двойным дном, а также третьей и четвертой книг ксенократовых «Экспериментов» (свои я потерял давным-давно, но только после того, как поместил все содержание книг в память). Итак, они сжульничали, достаточно правдоподобно, чтобы убедить Фоку, что наконец нашли решение и что решение все-таки было возможно. А потом он их убил.