— Я больше чем уверен, что многие посетят твою могилу.
Я с нескрываемым интересом смотрю на него.
— Почему ты так думаешь?
— Я скажу тебе в другой раз.
— Нет, скажи сейчас, — настаиваю я.
— Скоро скажу.
— Прекрасно. Оказывается, Данте — это человек-загадка.
— Пошли, — говорит он, взяв меня за руку и направившись вниз по тропинке. Мы переходим от надгробия к надгробию, останавливаясь, чтобы прочитать надписи и имена великих людей. — Удивительно, что так много русских и англичан, похоронены здесь.
— Это протестантское кладбище, — объясняет он.
Данте вдруг останавливается перед большим прямоугольным надгробием с вершиной в виде арки, обходя его кругом.
— Китс. — Произносит он с уважением.
Я подхожу ближе, читая слова на надгробии вслух.
— «Эта могила содержит в себе умершее тело молодого английского поэта, который на смертном одре, в тоске своего сердца, испытывая напастия от своих врагов, пожелал, чтобы эти слова были выгравированы на его надгробии:
Здесь лежит тот, чье имя было написано на воде».
Данте потирает мне спину.
— Тебя бьет дрожь?
Я медленно киваю.
— У меня такое чувство, будто Китс потянулся ко мне из могилы и коснулся моей души. — Я поднимаю на него глаза. — Данте, почему ты живешь в отеле?
Он пожимает плечами.
— Я часто переезжаю и проживание в отелях означает, что мне не нужно держать прислугу, куда бы я не поехал.
Я пристально смотрю ему в глаза.
— И ты счастлив?
— Мне казалось, что да. — И в эту секунду я физически ощущаю, будто между нами начинает что-то пульсировать. Возможно, сказывается спокойствие и тишина кладбища или странное выражение на его лице, или громкий стук моего сердца, а потом наступает момент, когда он усмехается и говорит: — Пойдем, я хочу показать тебе еще могилы, чтобы побаловать твои странные предпочтения.
— Тогда, показывай дорогу, — отвечаю я, уходя от могилы Китса, я не могу ничего с собой поделать, оглядываюсь, словно оставив рядом с ней какую-то часть ценностей себя.
— Я проголодался. А ты? — спрашивает Данте.
У меня при слове «проголодался» начинает урчать живот.
— Да, но мысль о еде все еще вызывает у меня тошноту.
— Когда мы закончим осматривать могилы, пойдем на рынок, и я куплю тебе хлеб, оливковое масло и бальзамический уксус. Это успокоит твой желудок.
— Звучит очень хорошо, — удивляюсь я сама себе.
Оглянувшись по сторонам, я понимаю, что мы вернулись ко входу и направляемся в другую сторону, где очень много надгробий.
— Я хочу представить тебе прах Перси Биши Шелли, — серьезно говорит Данте.
Я подхожу ближе к обычному надгробию.
— Перси Биши Шелли, — читаю имя, высеченное наверху надгробия. Я поворачиваюсь к Данте лицом. — Как оказалось, что такой человек, как ты, вдруг стал поклонником Шелли?
Он смеется.
— Я бы и не был, если бы мой дядя не принес мне полное собрание сочинений в кожаном переплете на мое шестнадцатилетие, пообещав, что купит мне последнюю модель спортивного автомобиля, если я прочитаю это собрание сочинений. Можешь себе представить, я, конечно, посчитал это особенной формой изощренной пытки, но ко второму тому стал преданным его поклонником.
— Ты из очень богатой семьи?
— Да, так и есть.
— Я почти забыла латынь. Что означает «Cor Cordium»? — Спрашиваю я, глядя на строчки.
— Всем сердцем.
— Что это значит?
— Легенда гласит, что здесь похоронено только его сердце. Пока его тело кремировали на пляже, его друг, который лежит в могиле рядом с ним, выхватил его сердце из огня и отдал его жене, которая хранила его в течение тридцати лет, — объясняет Данте.
— Очень романтичная история. — К моему удивлению, глаза вдруг наполняются слезами, глядя на надгробие этого великого человека. — Не знаю почему, но как я только стала беременной, я постоянно плачу, — всхлипнув произношу я.
Данте берет меня за руку.
— Мне нравится, когда ты открыто выражаешь свои эмоции. Для тебя это непривычно, показывать свою истинную природу, поэтому такие маленькие эмоциональные вспышки настолько драгоценны. Вся эта история с сердцем скорее всего просто миф. То, что произошло на самом деле, звучит не так красиво. К тому времени, когда тело Шелли нашли, оно сильно разложилось в воде, его смогли опознать только по носкам, брюкам и тому, что в его кармане был томик стихов Кита. Тело присыпали негашеной известью и временно похоронили в неглубокой могиле до получения разрешения на кремацию. Мария не присутствовала на кремации. Байрон был, но его так тошнило, что ему пришлось уйти. И если уж что-то и смогли забрать из праха и отдать Мэри, так это его печень, которая является самым свинцовым органом в человеческом теле и поэтому вряд ли сгорела.
На несколько секунд я потерялась в его великолепных глазах.
— В глубине души ты больше, чем просто услада для глаз, не так ли? — шепчу я.
Данте смеется.
— Услада для глаз?! Роза, в мире нет никого, похожего на тебя.
Я стараюсь не показать, что довольна его комплиментом.
— А сейчас, как насчет хлеба с оливковым маслом и бальзамическим уксусом, который ты мне обещал?
17.
Роза
Данте привозит нас на рынок, мы идем к небольшому прилавку с выложенной едой, он разговаривает по-итальянски с женщиной средних лет с заплетенными волосами в синем фартуке. Она заворачивает золотисто-коричневую буханку хлеба в бумагу и протягивает ему.
Мы подходим к другому прилавку, где иссохший маленький мужчина с дерзкой улыбкой продает бутылку зеленого оливкового масла и пластиковый стаканчик, заполненный на три четверти бальзамическим уксусом, который сделала его жена.
Мы отыскиваем скамейку и присаживаемся поесть. Хлеб хрустящий снаружи и очень мягкий внутри, абсолютно восхитительный с приправами. Мы мало говорим, оба наслаждаемся свежим воздухом и компанией друг друга. Я кладу последний кусочек в рот и вытираю руки о бумажную салфетку.
— Спасибо. Было действительно превосходно.
Данте сжимает мне колено.
— Мне было очень приятно, bella.
И внутри у меня что-то тает от его взгляда.
— Подожди здесь, пока я выброшу все это, — говорит Данте, собирая все наши остатки в бумажный пакет, который дала нам женщина.
Я наблюдаю за ним, пока он шагает к мусорному ведру. Он выше и шире в плечах, чем окружающие мужчины. Я непроизвольно вздыхаю. Если бы только этот мужчина мог быть моим. Полностью моим.
— Ciao, bella, — с боку говорит мужской голос. Я поворачиваю голову в его сторону, рядом со мной стоит мускулистый, сильно загорелый мужчина в обтягивающей белой футболке. Он опускает солнечные очки и улыбается, показывая очень белые зубы. Хотя глаза у него хитрые. Я знаю, что он хочет от туристки. Краем глаза я вижу, как Данте выбрасывает наш мусор.
Я улыбаюсь стоящему парню и отвечаю по-итальянски, отчего блеск его улыбки тут же пропадает. Он молча разворачивается и уходит, пока Данте идет ко мне.
— Эй, — сияя восклицаю я. Взгляд Данте напряженный от того, что он увидел неприкрытую похоть на лице другого мужчины.
— Чего хотел этот засранец? — сквозь зубы спрашивает он.
— Я не знаю. Я не спрашивала, — отвечаю я.
Он садится рядом со мной, спина напряженная.
— Да что с тобой такое?
— Ничего.
Я с недоверием наблюдаю за его профилем.
— Неужели ты ревнуешь?
Он поворачивается ко мне лицом, его глаза сверкают.
— Конечно, ревную, я же мужчина. Я знаю, что творится в мужских головах. Не стоит флиртовать с авантюристами.
— Я не флиртовала с ним.
— И поощрять его тоже не стоило, — говорит он, нахмурив брови.
— Поощрять? — Возмущенно задаю я вопрос. — С чего ты это взял?
— Ты улыбалась ему.
Я глубоко вздыхаю.
— Ладно, я готова признать, что издалека все могло показаться, как будто я улыбалась, но на самом деле я скривила гримасу, когда сказала ему: «Vatte a fa’ ‘u giro, a fessa ‘e mammata».
Его глаза расширились, он почесывает голову.
— Ты... э.. понимаешь смысл того, что ты только что сказала?
— Да. Я сказала ему на идеальном итальянском, чтобы он проваливал назад в вагину своей матери.
— Вот это моя маленькая девочка. Каждому из этих говнюков, у кого хватит наглости подойти к тебе, ты будешь говорить именно эти слова, точно таким же тоном.
Я улыбаюсь во все зубы.
— Хорошо.
Он кивает и треплет меня по волосам, словно гордый отец.
— И что теперь? Домой?
— Нет, если ты конечно не устала.
— Совсем не устала.
— Тогда у меня имеется еще одно жуткое место, которое я хочу тебе показать.
— Какое?
— Увидишь достаточно скоро.
— Сегодня ты полон сюрпризов, Данте, и до сих пор все они хороши. — Я надеваю открытый шлем и забираюсь назад ярко-желтой Vespa.
Ненавижу признаваться, но мне кажется, что я никогда не устану мчатся по Риму, сидя позади Данте на скутере.
Данте машет рукой, как на манеже в цирке, указывая на здание с двойной лестницей.
— Ты хотела что-то жуткое, я привез тебя к этому жуткому месту. Это склеп Капуцинов в церкви Санта-Мария-Делла-Кончеционе, — заявляет он.
Я смотрю на ничем не примечательную коричневую часовню перед нами, совершенно не впечатленная ее видом.
— Ты слишком быстро делаешь выводы, bella. О часовнях и мужчинах, — нежно замечает Данте. — Подожди, пока не увидишь, что внутри, прежде чем судить.
— Хорошо, но я не делаю слишком быстро выводы, просто отмечаю проверенное наблюдение о внешности, — говорю я.
— Внешний вид может быть очень обманчивым, — добавляет он, когда мы входим в часовню. Я понимаю, что он имеет в виду не здание, а мое мнение о нем.
Я осматриваю интерьер часовни, и глаза загораются радостью, как только я вижу огромную потрясающую картину Архангела Михаила.
— Хорошо, давай поговорим. Просто изумительно, — восклицаю я, сжимая руку Данте.
— Да, но я привез тебя сюда не ради этой картины Гвидо Рени, — отвечает Данте. — Пойдем со мной в склеп.
— Ооооооооууууу, звучит жутко, — говорю я, улыбаясь, двигаясь за ним вглубь часовни. Мы входим в жуткое темное и очень древнее помещение, которое напоминает камеру.
— Закрой глаза, — говорит Данте, когда мы спускаемся по последней ступеньки лестницы. — Я скажу тебе, когда открыть, — добавляет он, взяв меня за руку.
— Не дай мне упасть. Я ношу ребенка.
— Я никогда не позволю тебе упасть, — шепчет он мне на ухо, и его голос поражает меня своей сексуальностью. Я тут же открываю глаза и в упор смотрю на него. На секунду кажется, что воздух здесь слишком густой и застарелый, мне становится трудно дышать, Данте опять говорит: — Закрой глаза, малышка Роза.
Я следую его указаниям, он берет меня за руку и ведет дальше в глубь склепа. Должно быть, мы оказываемся в центре, потому что он говорит.
— Хорошо, теперь можешь смотреть.
Я открываю глаза и вижу... кости… сотни, может даже тысячи костей. Кости, прибитые к каждому дюйму стены и потолка, свисающие с потолка, как светильники, просто лежащие в куче или использующиеся в качестве декораций в стиле барокко. Здесь также имеются скелеты в монашьей рясе. Все здесь одновременно перепутано между собой и выглядит фантастически.
— Они... они все настоящие?
— Каждая кость и череп перед тобой принадлежали одному из трех тысяч семисот монахов Капуцинов, которые использовались для украшения этих склепов, — объясняет Данте.
— Они были захвачены в плен?
— Нет, они были просто монахами.
— Вау, и они использовали кости и черепа своих собственных мертвых братьев. Это еще более уникально.
Он с любопытством поглядывает на меня.
— Так тебе нравится?
— По идеи, я должна быть в ужасе от всех этих костей мертвецов, но это не так. На самом деле, просто удивительно, как они смогли то, что большинство людей считают ужасным, превратить в декор. Посмотри на арку из человеческих черепов! — Восклицаю я, пока внимательно оглядываю комнату. — А это. Это спинальные кости, не так ли? Ух ты! Посмотри, на эти кости ноги, заставляющие пирата входить в двери, — говорю я, поворачиваясь вокруг. — Я никогда не видела ничего подобного в своей жизни, Данте.
Один за другим мы исследуем другие склепы. Каждая крипта посвящена определенной части тела. Здесь есть склеп из костей голени и бедра, склеп из тазобедренных костей и склеп из черепов.
— Знаешь ли ты, что капучино назван в честь цвета мантии монахов Капуцинов? — тихо спрашивает Данте.
— Правда? — Говорю я, запоминая эту информацию, чтобы потом использовать ее в статье.
Последний склеп украшен целыми скелетами двух княжеских барберини. Рядом с ними висит плакат, который собственно и отвечает на вопрос всей этой экспозиции. Сообщение напечатано на нескольких языках.
Кем ты являешься сейчас, мы были когда-то.
Кем мы являемся сейчас, ты станешь когда-то.
18.
Роза
— Как твой желудок? — Спрашивает Данте, когда мы наконец выходим из церкви.
— Как ни странно, но почти нормально.
— Тогда у меня есть для тебя угощение, — говорит Данте.
Он ведет меня в небольшое кафе на соседней улице со столиками, выставленными наружу.
— Я полностью тебе доверяю после сегодняшнего утра, Данте.
Данте выбирает столик под небольшим тенистым деревом и вытаскивает для меня стул.
— Спасибо, — говорю я с широкой улыбкой присаживаясь.
Почти сразу к нашему столику подходит седовласый официант с пристальным взглядом, который, кажется, рассказывает обо всем, что видел и слышал. На плече у него висит белое полотенце. Он бросает на меня взгляд и вежливо кивает.
— Signorina.
— Как всегда, — говорит ему Данте по-итальянски.
Он вежливо кивает и уходит.
— А что ты заказал?
— Carciofi alla Guida, артишоки в еврейском стиле.
— Во имя всего святого, что такое артишоки в еврейском стиле?
— Жареные артишоки.
Я с сомнением посматриваю на него.
— Я не поклонник артишоков и в лучшие времена, а сейчас с беременностью, меня может стошнить от одного их вида. Надеюсь, ты не заставишь пожалеть меня о том, что я доверилась тебе.
Он даже глазом не моргнул.
— Меня это совсем не беспокоит. Я буду очень удивлен, если ты их не полюбишь.
Официант приносит большую бутылку воды со льдом и два бокала.
Он начинает о чем-то разговаривать с Данте, но появляется пожилой официант и ставит наши тарелки.
Я беру хрустящий золотой кусочек, кладу в рот и наслаждаюсь вкусом лимона на языке, прежде чем начать жевать.
— Действительно вкусно. Считай, что я официально впечатлена.
— Да, думаю, тебе понравится это блюдо, — самодовольно говорит Данте.
Полностью игнорируя его замечание, я начинаю уплетать свою еду.
— У тебя хороший аппетит, — с удивлением отмечает Данте.
— Ем за двоих, — бормочу я, набивая рот. — Боже, ненавижу саму мысль, что стану скоро очень толстой.
— Ты станешь от этого только красивее, — тихо замечает Данте.
— Ах, сладкоречивый плейбой опять поднял голову.
Он кладет вилку на стол, раздраженно прищурившись.
— Я был честен с тобой. Ты выиграешь, если прибавишь несколько фунтов.
— Да? Не говори мне, что я также выиграю от растяжек.
Он пожимает плечами.
— А что плохого с растяжками?
— Ты просто так говоришь, ты когда-нибудь спал с девушкой с растяжками?
Его глаза сверкают чем-то, похожим на гнев.
— Это имеет значение, что я делал в прошлом? Люди могут меняться, Роза. Ты совсем меня не знаешь, но уже осуждаешь.
Атмосфера между нами становится тяжелой. Мне хочется поверить ему.