Сделать большее я не смогу… Я пытался! Но это – Судьба.
В голове пронеслась последовательность действий – нужно успеть сразу после того, как в голову Чуды ударит пуля, сделать ответный выстрел и уйти вниз, пока тело будет сваливаться… Положить Подобного с одного попадания я уже не надеялся.
Танистагор заорал сумасшедше и, повернувшись, побежал к моему противнику. Нелепо размахивая руками и прихрамывая на ушибленную ногу.
Выстрела не последовало.
Над мушкой, в редкие мгновения, когда корпус Танистагора уплывал в стороны, освобождая линию огня, связавшую нас, я видел, как перекошено от напряжения лицо моего противника. Появилось у меня странное чувство, что стрелять в пацана он не будет. Возможно, по тем же нравственно-этическим причинам, что и я.
Чуда почти добежал до противника, но вдруг... Остановился. Нелепо выпрямился. Схватился за горло обоими руками. Тощие ноги подогнулись, и он упал на спину, будто отброшенный с пути неожиданным препятствием.
Мгновенно моё внимание привлекла одна точка… Дуло. Холод свёл пах, спазмом скрутил низ живота и пополз по позвоночнику вверх. Только спустя миг, расконцентрировав зрение, смог узреть на лице противника ту же замороженность. Вроде бы ничто в лице не меняется – решительность, спокойствие, напряжение… Только меньше цвета. Почти черно-белое изображение. Серые лица. Серые лица двух кретинов, уставившихся в стволы друг друга.
Два лопуха на одной грядке, блин.
И тут я сообразил, что Танистагор рухнул не потому, что мой противник оказал на него какое-то воздействие. Этого не требовалось. У мальчика начался припадок. Может быть, происходящее слишком сильно подействовало на его неокрепшую психику. Возможно, как талантливый, но не доразбуженный вед, он не смог заглушить волны противостояния реальности. Возможно, он просто был с рождения болен. Всё возможно.
Периферийным зрением я видел за тёмным силуэтом пистолета и своими кистями, как пацанёнка корёжит, как он хрипит, стараясь сделать вздох, и как быстро синеют ногти. По воле глупого сознания, я очень хорошо увидел именно их – маленькие пластинки с синеющими ободками, будто нерадивый школьник по недомыслию расковырял стержень авторучки и облил пальцы чернилами так, что теперь они не отмываются.
А два сильных, но глупых взрослых человека замерли напротив друг друга и без слов смотрели на то, как мальчик задыхается. Молча. Измеряя в напряжении мгновения. Не спуская взглядов с чёрных дыр, затягивающих жизнь. И метался в пустом черепе гулким набатом вопрос: «Что делать?». Вопрос, на который не находилось ответа.
У Танистагора появилась на губах пена.
И в тот же миг я понял, что ответ на вопрос существует. Только это не мой ответ…
Боец закусил губу, опустил ствол и рванулся к Чуде. Сел на напряжённо выгибающееся в припадке тело, бросил оружие и руками сжал голову мальчика. Пальцами залез в раскрытый в едва слышимом полухрипе-полусвисте рот и потянул язык. Наработанными жестами пробежал по точкам реанимации и растёр сведённое горло… Когда стал слышен стон, тарх аккуратно прижал голову мальчика к земле, прислонился к ней и тихо и быстро зашептал что-то на ухо пацанёнку. Что – мне слышно не было. Но в интонациях сквозила настоящая ласка. Словно отец над кроватью засыпающего сына. Молитва тарха о жизни дорогому существу. Редкая молитва, дороже других слов воинов в нашей судьбе.
Минута. Две. Три… Пять…
«…Раз – ромашка! Два - ромашка! Три – ромашка! Пять!…
…А я четвёртую сорвал…»
Танистагор задышал свободнее и, кажется, провалился в сон. Веки его смежились, кожа порозовела, а пальцы перестали трепетать. Значит, всё хорошо. Будет жить!
Я с невыразимым чувством облегчения посмотрел, как подобный мне – тарх - приподнимается на четвереньки над телом Чуды. Значит, он тоже считает, что всё обошлось…
Хорошо!
И тут боец поднял на меня лицо. Медленно. Так, чтобы неловко не вызвать пулю ожидаемую сейчас, но, всё равно, как всегда, неожиданную. Серое уставшее лицо с огромными холодными глазами. Ещё медленнее мой противник выпрямился. Да так и остался стоять на коленях над мальцом, опустив безоружные руки и устало смотря в ствол. Он проиграл. И был готов умирать. Может быть, ему было тоскливо, что жизнь его уходит за жизнь пацанёнка. А может быть и нет...
Явно для того, чтобы облегчить мне выбор в благодарность за отсрочку, спасшую жизнь мальца, он отвёл взгляд. Отстранённые синие глаза потонули в небе. В небе, в котором ещё десять минут назад летели белогривые лошадки – облака…
А я по-новому посмотрел на своего противника.
Молодой.
Бесстрашный.
Загнанный.
Уставший.
Готовый к смерти… За то, что ему действительно дорого.
- Трям! – Сказал я и опустил ствол.
Глава 2. Мы с тобой одной крови
Это было непростительной глупостью!
Беззвучно высказывая себе за ошибки «по первое число», я двумя палочками тащил из костра банку тушёнки. Задача усложнялась тем, что банку перед подогревом открыл для профилактики взрыва, и благополучно проморгал момент начала кипения. А теперь вынужден прятать кисти в рукавах от вовсю летящих брызг. Почти вытащив банку с углей, сообразил, что в суете вечера забыл закрутить у банки крышку, чтоб потом просто подцеплять её за изгиб. Как-то не клеится сегодня день. Старею, что ли?
Поставил банку остывать и подкинул на угли веток – теперь нужен огонь для согрева воды под чай. Когда пламя разгорелось и осветило пространство, достал прочую снедь, не нуждающуюся в подогреве. И набор - кружку, ложку, миску, ножик. Как бы там не сложилось дальше, сколько бы времени мне не пришлось ещё мотаться по лесам, но не следовало терять человеческий облик и навыки поведения в обществе. Только памятуя об этом, я перевалил горячую тушёнку в миску и нарезал хлеба. Вот теперь можно при желании и наличии накинуть на колени салфеточку и разлить вино по бокалам. В наличии не было ни самого наличия, ни желания.
Тушёнка парила на ложке, но класть её в рот не возникало никакого желания. Задумчиво смотрел на кусок мяса растительного происхождения и ненавязчиво прослушивал окружающий мир. Есть не хотелось. За последние четыре года однообразие лесных ужинов приелось. А может дело не в этом? Может, просто уже сгорело что-то в душе. Сгорело настолько, что жизнь не вызывает ничего, кроме тоски. Тяжёлой, мутной, словно предрассветный туман над сожжённым лесом. Может быть, в этой душе и поднимется когда-нибудь солнце, осветит мир, но что ты увидишь тогда? Остовы сгоревших деревьев и чёрный пепел под ногами. Нужен ли такой мир? Тебе, другим, жизни самой? Найдётся ли кто-нибудь, кто захочет призвать очистительный дождь в этот ад? Кто-то, кто перепашет землю с пеплом и бросит зёрна жизни?
Сунул ложку с варевом обратно в банку и свёл руки на груди, прикипая взглядом к костру. Нахохлившись, словно ворон, вымокший под дождём. Нелепо думать о том, будет ли ещё когда-нибудь в жизни - жизнь. В нелепом никчёмном существовании - ощущение полноты связей с мирозданием и чувство нужности, уместности, полезности. Если сейчас есть только это бытьё – вдали от своих и чужих, от людей и тэра. Скомканный болью и яростью внутри и снаружи.
Чтобы заглушить дурные, непростительно дестабилизирующие мысли, можно было применить десятки практик – и «шоры» поставить, и память почистить. Но я выбрал самое простое. В противовес дурному вспомнил старые времена послушничества. Когда-то, - страшно вспомнить когда, - на протяжении десятка лет запрещали потребление мяса. Его добавляли только в питание больных или восстанавливающихся после тяжёлого трудового или боевого задания. Запрет на мясоедство был жесток особенно после того, как всё детство прошло на овощно-плотоядственной диете. Но так нужно для правильного роста организма – детство с протеином и клетчаткой и юношество с зерном, молоком и сухарями. Помню каким счастливым почувствовал себя, когда наконец оказался в старшем круге школы! Первый обед в составе зрелых тархов Храма оказался праздничным - меня поздравляли, желали сил и спокойствия. А потом налили вина и посадили за стол. В этот день дежурные расщедрились на борщ, и в каждой тарелке плавал большущий кусок мяса! Тогда это поразило приятнее всего.
Ну, вот. Воспоминания вызвали, наконец, желание поесть.
Хруст метрах в пятидесяти заставил остановить ложку на полдороги. Кто-то большой и осторожный двигался в мою сторону. И можно сразу нырнуть вниз, прикрываясь светом костра, вдоль земли уйти, вот только… Странное чувство уверенности в том, что появление гостя благое, заставило задержаться. А в свою «ладонь мира» я ещё верил.
Глаза, привыкшие к свету костра, в темноте леса не ловили скольжения тела, но кожа ощущала как большая фигура перекатывается в мою сторону. Мягко и аккуратно вернул ложку в миску и снял с колен разложенную к ужину тряпицу с хлебом. С преувеличенной замедленностью вдоль бедра опустил пистолет и замер в ожидании, умеряя внезапно напрягшееся тело. Угрозы от подходящего не ощущалось. Не чувствовалось даже Присутствия. Хотя это для меня с сегодняшнего происшествия стало не так важно. Я не смог почувствовать со ста шагов Подобного! Невероятно!.. Впредь - наука. Прикрыл правый глаз, отучая его от освещённости, и стал ждать.
Второй хруст раздался значительно ближе. Однозначно, звук шёл не с поверхности земли. Значит, заблудший на огонёк странник осторожно отодвигал ветки, пробираясь в моём направлении. Он не торопился, но и не особенно скрывался.
Где-то под правой лопаткой странно защекотало, словно нежно дотронулись пёрышком. Ощущение яркое, сильное, но главное - местоположение невидимого пера совпадало с точкой концентрации сил. Это могло значить только одно - что кто-то наводил на меня морок. Но зачем? Чтобы я не ощутил врага? Но я его чувствую. Чтобы ощутил? Бред!
Но больше всего тревожило отсутствие чувства Присутствия. Не ощущал я ни крови чуждого в приближающемся, ни силы наводящего морок веда.
Странник продвинулся ближе.
Передвигался он тихо, но всё-таки не скрываясь. Складывалось ощущение, что побаиваться. Меня, моей реакции, или - огня? Ещё мгновение, ещё шаг и он будет в зоне видимости, на самом краю полянки.
Раз! Я резко повернулся и открыл подготовленный глаз. И замер.
Огромное серое пятно за мешаниной веток орешника. Такое большое, что идентифицируется только как животное. Крупное. Рогатое. Но - непарнокопытное.
Шумное дыхание создания обдало меня новым осознанием ситуации. И я почувствовал себя кретином.
Всё понятно, но с ответом не так уж легко согласится. И опытный, многолетний внутренний «привратник», защищающий сознание тарха от вторжения иллюзии, не смог заблокировать внедряющийся кусочек чужой реальности. А это – чужая реальность! Я знаю, я осознаю это! Хотя бы потому, что точно знаю, что в нашем мире никогда не было лошадей с рогами в башке! Единороги бывали только в мифах! Бред! Вымысел! Чужая реальность!
Я влип. Если мой «привратник» и не смог это заблокировать, и даже толком понять, с чем имеет дело, значит, со мной работает серьёзный мастер иллюзий. Вед высокого класса. Такой, что не людям глаза отводит, а работает по сложному материалу – по тархам. И при всей моей многолетней подготовке, иллюзия, которая сейчас стоит передо мной, кажется настолько же реальной, как и любой предмет обычного мира.
Я сглотнул и приготовился к атаке. Что она будет, сомнений не оставалось.
Прожмурился, стараясь привести мирозрение в норму. Когда периферия стала такой же чёткой, как обычно, все внимание перевёл в зону прямого видения. Поскольку, если уж проиграл и влип в ирреальность, то следует хотя бы познакомиться с проблемой, которая встала перед тобой.
Передо мной стоял серый зверь. Лохматый и немного взъерошенный. С белым рогом и огромными лиловыми глазами, полными любопытства и опаски.
И агрессивности в проекции чужого разума заметно не было.
Я замер, смотря на неуверенные подёргивания большого животного – он всё никак не мог решить – подшагнуть ли ему ближе ко мне или не стоит? Его неожиданно тонкая передняя нога подрагивала, то приподнималась на острую грань копытца, то снова твёрдо вставала на землю. Оставалось только сидеть молча и не дёргаться – зверь настроен на дружеский контакт, да вот внутренние фильтры сознания не позволяют сразу без застарелого страха принять человеческое общение. Я замер, не разрешая себе даже глубокого вздоха. Иллюзия иллюзией, но красота и полнота образа были достойны восхищённого наблюдения и желания соприкосновения.
Зверь, решившись, аккуратно передвинул копытце сантиметров на пятнадцать вперёд – совсем немного для такой громады - и замер, чутко вытянув уши. Мохнатые стрелки остро вскинулись и словно потянули за собой голову, шею, корпус. Вот сейчас шагнёт к огню! Но единорог вытянулся вверх, прислушиваясь к чему-то внешнему, опасному, пугающему. И - сорвался с места. Одним испуганным прыжком он вылетел на полянку, приземлившись на окраине костра, подняв тонкими копытами фейерверк белых и красных искр, и бросился в сторону, почти сбив меня с пенька… Если б не выучка – лежал бы я рядом с костровищем с проломанными рёбрами. А так – я рванулся вдоль земли в одну сторону, а конь поверху – в другую. Разошлись.
Поднявшись с земли, устало потёр виски – ощущения присутствия больше не было. Иллюзия распалась так же неожиданно, как и появилась. Прислушался к себе. Нет, «привратник» спал и никаких, даже самых слабых поползновений чужой иллюзии, не чувствовалось.
Пока собирал с травы разбросанные куски ужина, в голове крутилось усталое и злое – после такого провала годен ли я на что-нибудь? Когда наступит миг триумфа и светлая сила призовёт на служение – смогу показать себя? Или как сегодня буду тупить и чудить? Где-то на самом краю сознания оставался тревожный маячок – всё это могло быть только началом атаки, разведкой, первым движением взлетающего в мой рассудок веда. Казалось, что за каждым кустом может оказаться готовый к нападению и нейтрализации тарх, прикрытый силой ведуна… И от этого делалось душно – требовались усилия, чтобы заставить себя спокойно разбирать хлеб, мясо и утварь. И незаметно проверять оружие на теле.
Хруст!
Вниз ушёл, не контролируя движений – на автопилоте. Это хорошо – если я сам не могу прогнозировать своих действий, то это тем более будет тяжело почувствовать в зоне моих «громких мыслей» противникам. Пару мгновений просто лежал, свыкаясь с землёй – с её холодом, жирностью и заполненностью. И дышал. Вдох-выдох. Меньше всего сейчас хотелось потерять самоконтроль и «поплыть», теряя рассудочность за эмоциями.
Вдоль земли – вдаль. Просто подальше от света горящих углей, подальше от места, где был, подальше.
Тёмная фигура появилась среди кустарников беззвучно. И сразу стало ясно, что дело – дрянь. Воин шёл не скрываясь; он не старался двигаться бесшумно, но и не таил строгой сосредоточенности идущего к бою. И была до боли знакома фигура. Тонкокостный, сухой, словно высушенный, слишком тонкий в талии и широкий в плечах и лёгкий не по возрасту, так и не набравший ещё нужной массы. Тело гибкое и пластичное, напоминающее устремлённость гепарда или упрямство ивы, сражающейся с дождём.
И я уже знал, что костюм его – синяя джинса, а на шее – медальон тарха школы Ками-нэ… Знал, что правую ногу он оберегает, явно не оправившись от какой-то травмы, знал и то, что при боевой готовности локти ставит чуть уже, чем следовало бы при его внушительных габаритах грудной клетки. Всё это стало ясно в те несколько секунд столкновения, когда мы обменивались взглядами над бьющемся в припадке мальчишкой. Как его там… Танистагор.
«Жаня» остановился в трёх метрах от покинутого мной костра и раскинул руки в стороны. С правого плеча сорвалась и повисла на локте сумка-рюкзак. Поправлять её он не стал.
- Гои-дра-ива, тарх!
Я чуть не поперхнулся. Уже успел подзабыть, каково оно – слышать родную речь. Речь тэра, которую впитал с молоком матери, кровью предков и слезами и потом своих ошибок.
«Жаня» точно направлял голос на место, где недавно ещё я устраивал себе место контроля, из которого мог уверенно наблюдать за происходящем. Как славно, что меня оттуда спугнуло немного раньше.