- Ну? Посмотрел?
Я моргнул, теряя настройку, и снова перед собой увидел каракули детского рисунка. Но теперь даже лёгкий взгляд на него возвращал в памяти ту, настоящую, картину.
- Да, - кивнул. – Теперь я увидел.
Чуда удовлетворённо кивнул и настороженно заглянул мне в глаза:
- Красивая?
- Красивая, - согласился я.
И пацанёнок тут же с шумом выдохнул:
- Ох! – и нервно замотал ногами под стулом, шёпотом сообщив: - Я, правда, старался! Ну, чтобы она понравилась… Тебе, ведь, понравилось?
Чуда смотрел предельно серьёзно. Ясно. Значит, красота этой пленительной дамы – заслуга Чудиного мастерства. Что ж, мастер он отменный и видения делает качественные, позволяя себе роскошь не создавать лубочных картинок с неестественными цветами, а передавая красоту через спокойствие мира, через мелкие погрешности, выделяющие главное. Действительно, сильная работа для юного веда, что тут сказать!
- Понравилась.
Тем более что, действительно, не отметить такую женщину было бы сложно. Жаль, что в реальности таких не сыщешь.
- Ты правда-правда влюбился? – шепотом спросил Чуда.
- М… - замялся я.
Ясен-пень, что нет. Но вот с чего такие мысли у малолетнего пацана? И не придётся ли сейчас на пальцах рассказывать о том, какова разница между «понравилось» и «полюбил»? Вед-то он вед, но, ведь, мальчонка ещё…
Чуда мгновенно расстроился. Сразу поник и расстроенно посмотрел снизу вверх, протянул жалобно:
- Ну, она же тебе понравилась?
- Понравилась, - согласился я. – Но чтобы появилась любовь просто «понравилось» недостаточно, Юр. Нужно узнать человека ближе. Какой он в жизни.
Юрка схватил меня за рубашку, притянул к себе и почти прижался мне к уху:
- Она добрая! Она заботливая! Она справедливая! И она… она лучшая!
Я отодвинулся от мальчонки и взял его за плечи:
- Юр, это всё здорово, конечно. Но только, согласись, это всё – как ты её придумал, какая она для тебя, правда? А для меня всё может быть и по-другому…
Юрка замотал головёнкой, плеская по воздуху рыжими лохмами:
- Не может! Она для тебя. Ты для неё. Не может быть, что бы по-другому!
Я отпустил хрупкие костлявые плечики и устроился удобнее возле стула.
- Это как – для меня?
Чуда нахмурился, скукожился и отвернулся. Словно нахохлившийся воробей под дождиком. Рыжий и обиженный. Такой, что захотелось взять зонт и прикрыть от дождика.
Юрка искоса стрельнул на меня карим взглядом и тут же над огненной шевелюрой возник полупрозрачный зонтик. С разноцветными секторам, с яркими рисунками оранжевых воробьёв в разных фазах полёта. Легко паря в воздухе, зонтик мягко опускался вниз, на рыжую головёнку и исчезал…
Вот так вот. Поставил на место, называется. Всё-таки совсем я потерялся в этой жизни, если опять забыл, что разговариваю с Ведом.
- Ладно, - я развёл руки в стороны, словно проигравший. – А я для неё – это как?
- Как-как, - Чуда от избытка чувств даже шмыгнул сухим носом. – Как все! Чтобы защищал, чтобы достаток на двоих, чтобы дом построил, ну и детей… чтобы… тоже…
Я схватил в горсть рот, чтобы не высказаться сразу, потёр щетину и задумчиво оглядел стену за спиной мальчонки. Обычную, бревенчатую, с развешенными листочками рисунков. Если каждый из них – ведовская картина – то я многое теряю, не умея сразу видеть, что же на самом деле на них изображено. Надо бы как-нибудь над каждой сосредоточиться. Но потом. Сейчас бы понять – за что же мне такую странную любовь навязывает этот малец.
- Понятно, - наконец, выдохнул я. – То есть, ты рисовал мне жену?
- Ну да, - кивнул он и тут же забеспокоился. – Тебе же нужна жена?
Я от неожиданного вопроса замер. Как бы тебе сказать помягче… Была у меня жена уже, Чуда. Была.
Но Чуда застенчиво улыбнулся и почесал ухо о костлявое плечо:
- Вот Жане не нужна. Он так сразу и сказал – рано, мол, много чего сделать ещё надо успеть. Но тебе же нужно! Ты же уже старый, правильно?
Вот так! Сороковник – это старый. Так и запишем. И ещё – что жениться надо только старым – ещё одна непреложная истина. Но ответ ещё не успел сформироваться у меня в голове, а непоседливое Чудо уже развивал тему моих будущих отношений с «зимней красавицей»:
- Она хорошая. Будет тебе жена, а мне - мама. – И тут же поправился, заметив мой ошалелый взгляд: - Ну, как будто мама. Понарошку. Я же не дурак, я понимаю, что мама может быть только одна. Просто… ну, как бы мне ещё, наверное, расти. Учиться всякому. Я, вот, даже кровать заправлять не умею… и шнурки завязывать… Надо меня учить. А ты же не будешь учить, правильно? Ты будешь всегда занят. Ты же тарх – тебе всегда нужно кого-нибудь охранять! А она не будет занятой. Вот. Ну и пока у вас своих детей не будет – она будет на мне тренироваться.
Оставалось только прикусить язык и молча смотреть на рассуждающего пацанёнка и постоянно напоминать себе: не всё так просто, помни, это - вед.
- Это будущая королева Танистогории! - по секрету, наклоняясь ко мне ближе, сообщил Чуда. – Она скоро придёт к нам. Главное – не пропусти её, ладно?
- Как не пропустить? – кротко поинтересовался я.
Мальчонка пожал плечами:
- Ну, как только появится – сразу сказать, что любишь. И цветы какие-нибудь. Иначе она не поверит и уйдёт. А я долго тропы сводил, второй раз может не получиться.
Я открыл рот. И тут же закрыл. Всё. Молчать, молчать, молчать!
Теперь всё встало на свои места. Дело не в том, что вед что-то придумал себе, нарисовал для меня картинку, показал, давая насладиться образом женщины, которая, на его взгляд, мне бы подошла. Нет, не всё так просто. Он, получается, таким рисунком, а может и ещё какими своими, ведовскими способами, сводил тропы. Стёжки-дорожки двух судеб связал в узелок. И меня, получается, он тоже сюда привёл своим волшебным умением, а никак не сам я, пень старый, по доброй воле припёрся, чтобы его охраннику со стражеством помочь. Вот такой вот щелчок по носу.
Чуда недовольно почесал нос и обижено засопел.
- Раз всё понятно, - насупился он, - тогда иди! Я рисовать буду!
Он отвернулся к столу и зарылся в бумаги, вороша кипу в поисках чистого листа.
Разговаривать и вправду уже не о чем. И, тихо поднявшись, я двинулся на выход. Не хватило воздуха, чтобы продышаться после новой информации. Вот так, легко, взмахом карандаша и кисточки, мою судьбу перевязал незнакомый мне мальчонка-вед. Да так, что ни «привратник» не помог, ни поставленные когда-то охранные блоки от веда моей школы, ни даже амулет храма, висящий под рубахой на груди.
Я вышел на крыльцо и огляделся. Как и ожидалось, Женька работал. Приладил широкую доску на козлы и, вбив в неё пару гвоздей, приспособил в качестве верстака. Старым, посеревшим от времени, рубанком подправлял штакетину, срубленную из такой же старой половицы из разобранного сарая. Женька лишь исподлобья отследил моё появление и снова с ожесточением повёл рубанком по досочке. Лицо оставалась отрешённым, и даже случайные жесты не выдали отношения, но я всё равно нутром чуял, что Подобный не рад моему приходу. Вот только с чего бы? Вчера ещё в ночь сам предлагал присоединиться, утверждал, что «стражит» носителя особого дара и одинок в этом. А сегодня – стоило только откликнуться на его зов, - и уже замкнулся в себе. Нет, осознаю я, что - как выяснилось, старый пень и мало что понимаю в жизни, - напортачил и вчера ломался, как девка красная, и не доверял ему. Но, всё ж таки, я признал свою ошибку и притащился и напросился в гости сам. Так чего бы и ему чуток не попридержать это напряжение в плечах, которое сразу выдаёт, что «карман реальности» уже приоткрыт, и пистолеты – вот они, под руками, только дернись!
По традиции, дело хозяина подходить, если гость открыт для разговора. Но Женька прикипел взглядом к своему верстаку так, что стало ясно – подойти придётся мне. Если уж я хочу здесь, рядом с Чудой, остаться. Женькино право отказать или согласиться – он у меченного первый страж, ему и привилегия принимать других на стражество.
Я подошёл неторопливо, привычно держа руки так, чтобы и сомнения не оставалось, что не вооружён и в «карман» за чем-либо холодным или излишне горячим не полезу. Но Женька всё равно резко отложил рубанок и замер, внимательно следя за каждым моим движением. Это уже становилось оскорбительным – с Чудой меня на полчаса оставил наедине в доме, а теперь смотрит волком!
- Забор? – кивнул я на штакетину.
Женька на миг запнулся, явно не ожидая такого начала, но тут же взял себя в руки:
- Да, подправить надо…
И отвёл взгляд, смотря искоса. Плохой жест. Видимо, совсем я ему в печёнках сижу, если от взгляда воротит.
Я расслабленно привалился к стене сарая, не убирая из поля зрения Подобного рук. И кивнул:
- Доброе дело. Тут, смотрю, работы ещё непочатый край…
Ну? Пригласишь помочь? Или прямым текстом напрашиваться?
Жаня промолчал. Ладно, зайдём с другого края.
- Юрка, я смотрю, рисует, в основном. Надо, наверное, красок побольше докупить, а то всё истратит быстро.
Жаня дёрнул плечом, словно отгоняя назойливое жужжащее насекомое и коротко отозвался:
- Пока хватает.
То есть опять – «без тебя справимся, иди, куда шёл». Ну. Попробуем последний раз.
- Давно тут осели?
- Меньше недели, - отозвался он и снова взялся за рубанок – разговор закончен.
Ну, нет, Женька, со мной лучше так не шутить! Разговор начал не ты – не тебе и завершать. Тем более, что говоришь со страшим! Не знаю уж, какой у тебя олос, не знаю, какой статус, но мой возраст и опыт требуют почтения.
И я рискнул.
Шагнул и накрыл ладонью рубанок сверху, останавливая и прижимая к доске.
Сделать что-то Жаня не успел, даже не попытался. Только поднял ошалелый взгляд, резко темнеющий от ярости. Но в ответ агрессии не увидел.
- Давай я с этим довершу, – попросил я. - А тебе и так ведь дел навалом, правильно?
Он несколько мгновений стоял молча, сжав губы, чтобы не выпустить случайно гнев или оскорбление, а потом медленно кивнул, соглашаясь, и отнял ладонь от рубанка. Шагнул назад, не отрывая от меня взгляда. Ещё шаг. Ещё. И только отойдя на достаточно безопасное расстояние, где в один рывок я бы не успел его положить, выдохнул и отвёл глаза. Так и отошёл, напряжённый, словно до предела сжатая пружина. Только что-то в его взгляде, дёрнувшемся мне за спину, показалось странным. И, дождавшись, когда Жаня уйдёт за ветхий сарайчик, я резко обернулся.
А чего я, собственно, ещё ожидал?
Маленький вед стоял на крыльце невесомой тенью. Голые грязные ступни пылились на ветхом коврике входа, ладошки собраны в мелкие кулачки, а лицо напряжённое. И взгляд – непередаваемо тусклый взгляд, подобный мёртвой рыбине – взгляд веда, творящего свою ворожбу где-то на другом пласте реальности.
Я чуть замешкался, замялся, ещё соображая, а стоит ли выговаривать мальцу, что лезет в жизнь двух вполне самостоятельных тархов, отвлёкся на шаткую конструкцию верстака, будь он неладен, но миг спустя Чуда на крыльце уже не было.
И я махнул рукой. В самом деле – найдётся ещё время поговорить с Юркой и объяснить ему, насколько он неправ. И взрослые-то веды не лезут между двумя тархами, а уж мальцу совсем не дело вставать между нами. Даже, если дело его правильное.
Решил так, и на душе стало полегче. Вроде и не грызёт теперь где-то под рёбрами, не карябает чувство неудовлетворённости. И, встав на место Женьки, взялся за рубанок.
Хотя дерево старого инструмента выглядело убого, но лезвие, видимо, Жанька успел поправить – брало легко и уверенно. Рядом обнаружились и молоток, и гвозди. Только делай! Подправив одну досочку и поставив её на место на палисаднике в заборе, я взялся за следующую. Потом ещё, ещё.
Солнышко жарило прямой наводкой, безветренное небо на всю ширь и даль обжигало голубым светом, и распаренное трудом тело требовало свободы. Я сбросил рубашку, развесил сушиться на высокие кусты крапивы у сарая, и закатал штанины – сразу стало полегче. И продолжил – доска за доской.
Душа радовалась работе. Руки гладили сухое застарелое дерево, с любовью ощущая каждую трещинку, безошибочно, сразу чувствуя, куда и как вести лезвие. Каждый рывок бередил старую рану, вытаскивая боль с самого дна воспоминаний, куда загнал дурную память, пытаясь освободиться от невозможного груза. Да вот… не освободился…
Дарья была чудом в моей жизни. Ярким, словно комета. Пролетела, обожгла! И разбилась, изувечив мой мир. Две пули потребовалось людям тура Сергея, чтобы остановить её сердце. Две – дочери – в грудь и голову. И два десятка – ведомому, Сашке. Если бы я тогда не оставил их одних на те дурные пару дней – возможно, я тоже лежал бы рядом. Или нет. Как судьба бы легла. Но тогда, собрав под одной крышей людей, ради которых в моей жизни было всё, я был живым. Был человеком. И это не забыть. Вот так, исподволь, но это время вылезает из меня по крупице, по жесту, по чувству. В том, как легко и свободно движутся руки, прилаживая новую штакетину к забору, например.
Взгляд в спину ожог.
Я резко, как сидел на корточках перед забором, так и развернулся, не вставая. И молоток увереннее перехватил в ладони. И гвозди меж пальцами зажал, как нужно – дай замах и полетят в цель. А после и до «карманчика» доберусь, а у меня там есть что в заначке для души.
- Ой!
Загремели жестяные ведра, падая из рук. Покатились под горку мне под ноги.
Фея, испуганно подняв плечи, замерла на тропе меж домов. Видимо, шла за водой к ближайшей колонке, да вот тропка мимо меня и пролегла. А увидеть страшного, готового к обороне дома, тарха – то ещё зрелище для девичьего сердечка. Тем более, что сегодня уже виделись, да не в лучшее время.
Я опустил руки, бросая в траву оружие, и медленно поднялся. Не дай то Небо – убежит, сорвётся, не найдёшь потом.
Но девушка стояла, словно окаменевшая. Только взгляд испуганно метался.
Подойти? Так ещё больший страх вызову.
Я растянул губы в подобие улыбки и ткнул пальцем за спину, на дырку в оградке палисадничка, которую только что латал:
- А я тут забор… того…
И она сразу выдохнула, плечи опустились и, смущаясь своего страха, фея нервно рассмеялась.
- Ой, а я то, глупая, подумала нежить какая страшная… - и тут же снова от страха распахнула глаза, прикрывая ладошкой рот: - Ой! Не обижайтесь! Я не со зла! Просто дом давно нежилой стоит. Про него столько говорят страшного… Я не хотела вас обидеть!
Я усмехнулся. «Нежитью» уж меня точно не обидеть. Где-то даже родня. Но вслух сказал совсем другое:
- Знамо-дело! Чужой страшный мужик у пустого дома – плохая примета. Нежить – не нежить, но может кто и дурной быть – тут осторожность лишней не будет. Так что всё верно, барышня.
- Какая же я барышня? – смущённо засмеялась она. – Тоже скажите! Барышни-то за прилавком не работают, барышни по ресторанам сидят до на иномарках разъезжают! А я по простому – Вера я!
Фея смущённо зарделась, прижимая ладошки к груди. Туда, где под тонкой блузкой просматривался крестик. И тут же спохватилась:
- А вёдра-то, вёдра!
Я подхватил оба и неторопливо пошёл навстречу. Теперь уже можно.
Подошёл – шаг остался. И почувствовал её запах.
Каждый человек пахнет особо. Встречались такие в моей судьбе, что вдохнёшь – кровь на снегу. Были – молоко с мёдом. Герань и вино. Свежестираный холст и утреннее море. Да многие! Чуда, вот, пахнет одуванчиками и свежеструганным деревом. Женька – пеплом и полынью. А она… она пахла яблоками. И ещё чем-то неуловимым.
- А я Борислав. Проводить? Чтобы не было страшных нежитей?
Она снова смущённо закрылась ладошкой, но я видел – глаза смеялись.
Вёдра я отдавать, конечно, не стал. Если рядом есть мужчина – зачем девке таскать тяжести? Так вместе за водой и пошли. Шли молча, но аромат спелых яблок мягко обволакивал меня, говоря громче самого громкого крика – только не прикасаться! Не прикасаться! Иначе судьба ещё не раз посмеётся над тобой, тарх. Старый, одинокий тарх…