Стылая вода из колонки гремела о жестяные вёдра, летели в стороны брызги, а мне всё казалось, что Фея странно смотрит. Нет, понятно, что только что напугал, да и первая встреча, наверняка, ещё не отболела, но всё равно – странно.
Я поднял вёдра и бодро кивнул:
- Ну? Куда идём?
Она спохватилась:
- Да вот мой дом!
Мы двинулись рядом. И снова аромат яблок окутал меня с ног до головы. И, чтобы не пойти на поводу рождённого им чувства притяжения, я спросил первое, что на ум взбрело:
- И много тут нежитей?
И тут же прикусил язык. Люди и тэра совсем разное вкладывают в это слово. Но вместо того, чтобы рассмеяться на глупость, Вера нахмурилась и пожала плечами:
- Ну, вот, дед Стобед есть. Нежитью кличут, да. Потому что «сто лет в обед», а он ещё крепкий и бегает на своих двоих, и даже палку тяжеленую с собой таскает. А ещё потому, что явился неизвестно откуда, занял брошенный дом, и живёт в нём. Да как живёт! Как к нему кто не пойдёт – его дома-то и нет. Но по вечерам окошки светятся, видно, что сидит и читает книжки. А больше нежитей и нет.
- Эх, - притворно вздохнул я. – Вот думал, хоть тут нежитей, вроде меня, будет побольше. А у вас, как везде, - образование, электричество и интернет.
Она пугливо покосилась на меня и тут же рассмеялась. И мне тоже настало время, наконец, усмехнуться. Затем и дошли до дома.
- Ой, я вас не пущу, - забеспокоилась Фея. – У меня там псин страшный, чужих не любит.
Что чужих он ненавидит люто, это я итак слышал. Из-под забора глухо ворчала мощная глотка, явно намекая на мою незавидную участь, если перешагну черту – и вполне заметную - двора, и невидимую – меж мной и девушкой. Не рычи, лохматый. Не меня надо опасаться.
Я поставил вёдра возле двери и кивнул:
- Ну раз так – принимай водичку, хозяйка. А я пойду – забор подновить надо! Доброго денёчка.
И неторопливо, не делая резких движений, и слушая глухое взрыкивание за спиной, пошёл обратно к дому. Там действительно ещё оставалось много работы. И Чуда. И Жанька. Злой и острый, как только что правленая бритва. Мне бы эти отношения построить. А Фея… Будет в её жизни прекрасный принц, наверняка, будет.
Глава 6 Просто так!
Глава 6 - Просто так!
Когда уже приладил штакетину на её законное место и вогнал последний гвоздь, Чуда выскочил из дома и запрыгал на крыльце, призывно замахав руками:
- Кушать! Кушать!
Вот это вовремя! И я не заставил себя ждать, двинувшись к дому.
И увидел, как сползает счастливая улыбка с лица Чуды.
Далеко! Если противник вооружён – сбить пацана с ног и закрыть собой не успею. Женьки рядом нет – значит, не чует. Остаётся только одно - самому атаковать…
Резко присел, развернулся.
Пустая улица. Три курицы у дальнего домика. Кошка на заборе. Старая собака соседей возле колонки пьёт воду из бетонной чаши поддона.
Ещё секунду томительно ждал и всматривался, выискивая неладное. Но всё было тихо. Ощущения присутствия тоже не беспокоило. Обернулся. Чуда всё так же стоял на крыльце. Только словно подменили – веселье сменилось угрюмостью, плечи поднялись, как от удара, кулачки сжались. Я споро подскочил к нему и, прихватив за плечи, прикрывая собой, увёл в дом. В сенях остановился, присел на корточки и развернул к себе мальца:
- Что случилось? – шёпотом спросил я, чтобы не тревожить Женьку в доме.
Юрка смотрел по-взрослому тяжело и тоскливо.
- Это от чего? – ткнул он пальцем в моё плечо.
Я проследил за жестом и выдохнул с облечением. Стало понятно, и почему сменился его взгляд, и за что меня Фея посчитала ужасным «нежить». Я натянуто улыбнулся и ответил уже спокойнее:
- Это огонь, Юр. Просто огонь.
Рубашку я, дурень старый, снял, ещё когда рубанком махал, и дальше работая, не удосужился набросить хотя бы на спину. А, ведь, было время, когда не забывался так, памятуя, какие чувства вызывает у неподготовленных вид не восстановившегося тела. Прожжённая когда-то кожа, конечно, снова наросла, но стала белой и рельефной, в складках, словно собранная в кулак ткань. Несколько дырок от пулевых ранений всё ещё цвели безобразными тёмными бутонами на торсе. И три длинных старых шрама тянулись через корпус. Да одна свежая рана в боку едва затянулась, и ещё подчас подмокала. Спиной же к людям совсем не стоило поворачиваться. Не для слабонервных это. И год восстановления не помог – не было у меня за это время и дня, когда бы не ожидал атаки, когда мог бы впасть в спячку и заживить следы былой боли. Потому приходилось скрывать. А вот, получается, впервые за столько лет нашёлся дом, где руки порадовались труду, нашёлся мир, где оказалось можно передохнуть, не беспокоясь, тут и забылся, дурень старый, тут и раскрылся…
Я осторожно взял Чуду за плечи, всмотрелся в потемневшие тоскливые глазки.
- Мужская доля такая, Юр. Подставлять свои плечи под боль. Закрывать собой тех, кто важнее для мира. Был и у меня в жизни такой момент, когда мои плечи оказались щитом. Я этого не стыжусь, Юр. А ты не бойся на такое смотреть. Человек жив, пока жива его душа. А тело – это у нас всех наживное. Сейчас есть, потом нет, потом опять есть. Как одежда, Юр. Не более.
Юрка потянулся ко мне и ладони положил на гофрированную ожогами кожу. Склонил голову на бок, прислушиваясь к внутренним ощущениям. Поводил тёплой ладошкой, погладил, закрыв глаза. А у меня внутри всё в ком смёрзлось – такие у него мягкие детские невесомые ладони. Словно дочка погладила…
- Она странная. Словно неживая. Как будто змея сбросила… Ты что-нибудь чувствуешь?
Я усмехнулся:
- Чувствую. Как бульоном пахнет!
- У! – обиделся Юрка и легко прихлопнул ладонью мне по плечу. – Вредина!
Это уже был обычный весёлый Чуда. Сощурился весело и хитро, собираясь выдать какую-то смешную колкость, но тут же опять посерьёзней:
- Ты только рубашку накинь. Не надо, чтобы Жанька видел.
И, ведь, прав пацан! Не надо, чтобы его опекун считал меня увечным. Нет стыда в том, чтобы пострадать, защищая или сражаясь, но не восстановиться после – это уже тревожный сигнал. И не каждый тарх возьмёт в напарники того, кто не может справиться со своим же телом. Поэтому, не возражая, я потянулся к ещё не разложенному рюкзаку и потянул из-под клапана свежую рубашку.
Накинул, поднялся и кивнул на дверь в кухню:
- Пошли, что ли?
Спрашивать, не выдаст ли меня мальчонка, бессмысленно.
В комнате Женька уже разливал по тарелкам суп. И запах в доме стоял шикарный – петрушки с зелёным луком! Я за последние полгода уже и подзабыл это приятное чувство, когда так тянет быстрее зачерпнуть первую ложку. Привык на сухомятке, урывками, без чувств, лишь бы закинуть в тело хоть что-то, что поддержит жизнь и возможность двигаться. А тут…
- Руки! Руки! – засуетился Чуда и потащил меня к рукомойнику.
Обычная деревенская конструкция, бадейка с соском, висящая над жестяной раковиной, а меня на некоторое время вогнала в ступор. Отвык всё-таки от цивилизации, от порядка и чистоты. Но оплошать себе не дал. Вслед за Юркой умылся и, просушив руки о льняное полотенце, больше напоминающее отрез от скатерти, пошёл к столу.
А Жаня уже резал летний салат. Вспомнил их пустой огород, и понял, что ребята молодцы - помидорами и огурцами на своей земле не обзавелись, но добрососедскими отношениями – успели.
Я опустился на стул с края, как и до того, на место, положенное гостю и замер над своей тарелкой. В прозрачно-жёлтом бульоне смирно лежали резанная аккуратной соломкой картошка, кусочки мяса и самая настоящая домашняя лапша. И более притягательной картины я давно уже не видел! Хотелось скорее есть, но, глянув на Юрку, молча ждущего команды, остановил свой порыв. Тот явно глотал слюнки, но ждал, неотрывно наблюдая за процессом резки. Всё правильно, всё по доброй традиции, чтимой и тэра, и людьми. Значит, как дома, в школе, за стол садятся все одновременно по команде старшего.
- Жааань, - протянул Чуда, - ну когда, а?
- Сейчас, ещё хлеб нарежу, - коротко отозвался Женька, не прекращая работы.
Чуда всколыхнулся:
- Так пусть тамплиер нарежет! Ну, чтобы время не терять…
Женька остановился. Да и я замер, чтобы неловко не нарваться.
Любой Меченый – повелитель для своего стража, тот, чьи желания исполняются, если не грозят ему же бедой. А тут такое дикое пожелание – дать кому-то чужому, пришлому, едва приставшему к меченному, порезать за столом хлеб! То, что делает только хозяин, только старший в связке. Так отодвинуть от себя стража – тяжело его унизить или наказать. И Женька – если глаза мои меня не подводят - явно не заслуживал такого. Да и я пока не рвался на роль первого в стражестве…
Но, кажется, Чуда даже не понимал, что сказал и насколько подставил своего опекуна. Он смотрел на нас, переводя непонимающий взгляд с одного на другого, и ждал.
Женька медленно опустил нож на стол. Хладнокровия хватило не бросить, не оскорбиться, не наломать дров. Опустил и дисциплинированно отозвался:
- Как угодно.
И подтолкнул на мою сторону стола нож. Как положено – ручкой вперёд.
Но я в ответ покачал головой.
Чуда сжался, словно поняв, наконец, что сделал что-то плохое, и, буркнув что-то неясное под нос, отвёл глаза.
Женька ещё ждал. То ли нового решения Юрки, то ли, что я всё-таки воспользуюсь этим шикарным шансом и отодвину его от Меченного. Не происходило ни того, ни другого. Тогда он медленно забрал нож и сдержанно продолжил разбираться с овощами.
Наконец, в полном молчании мы сели обедать.
Суп был великолепен. Нет, даже не так. Этот обед казался роскошеством, богатством, недоступным доселе раем на земле. И этот рай не могло испортить даже гробовое молчание за столом.
Юрка, понимая, что сделал что-то не так, быстро и насуплено жевал, и вовсю старался не сильно греметь ложкой по тарелке, что получалось далеко не всегда. Когда закончили, он первый схватил свою тарелку, взял со стола опустевшие блюда и поволок на кухню мыть. А мы с Евгением остались за столом одни. Неловкость нарастала, взглядами старались не пересекаться. Вроде и понятно, что случилась нелепость, детская глупость, и ничего больше, но на сердце оставалась тяжесть даже у меня. Уж что испытывал Женька – даже думать не хотелось.
- Благодарствую за хлеб-соль, - наконец, коротко поблагодарил я, поднимаясь.
Женька отстранённо кивнул, что услышал.
Вид мне его не понравился. Равнодушный, строгий, взглядом упёршийся в окно. Болезненно он слишком воспринял происшедшее. Если он настолько раним, то значить это может только одно – слаб. Вот только с чего бы? Карманом реальности пользуется, нитку оставляет сильную, работает без продыху, на противостояние целой школе решился… В чём слабость-то? Но явно она есть.
Спрашивать в лоб – оскорбление, а распутывать такие загадки не по мне. Проще работать. И прихватив с собой кружку чая, я вышел во двор. Там ещё оставалась мне поле для приложения сил. И удобно обустроив рабочее место – стакан чая на бревно рядышком, в шаговой доступности, - я продолжил плотничать. Всё равно, долго этим заниматься спокойно не дадут.
Сперва ко мне прибежал Юрка. Заряженный, словно на пружинках, он сперва сел на одно бревно, потом вскочил и начал суетливо ходить по траве, пиная особо высокие стебли, потом резко сел обратно и только после этого уставился на меня своим особым смешливо-напряжённым взглядом.
- Вот! – торжественно объявил он.
Я провёл рубанком по досочке последний раз и с сожалением отложил добрый инструмент.
- Что – вот?
Юрка вздохнул и протянул:
- Вот я глуууупый…
И, склонив голову на бок, привычно-шутливо сощурился на меня, мол, что на это скажешь? Вот не шкода ли, а?
Я сдержал усмешку, оставшись безучастен к игре веда, взял брошенную тряпицу с поленницы, протёр запотевшее лицо и шею и присел рядом с мальцом.
- Глупый, - согласился я.
И Юрка сразу погрустнел.
- Ты совсем обиделся, да? – тихо вздохнул он.
- Нет, – я не лукавил и мне, по правде говоря, и обижаться-то не на что, ведь, на честь быть первым – не обижаются. – А вот Женька твой наверняка…
- Нет, - Юрка замотал головой, словно жёлтый одуванчик на тонком стебельке под ветром. – Жанька не обиделся. Он же понимает, что я… ну… необразованный совсем. Он, наоборот, сказал, что тебя это обидит, потому что… ну… я не понял почему, но обидит. Вот. А ты правда не обиделся?
Смотрел он серьёзно, так что от рыжей мордашки сложно ожидать. Даже в глазах исчезла постоянная дурашливость.
- Правда.
- Дай Слово, - строго сказал он.
Вот те раз! На такую ерунду – Словом клясться! С другой стороны – это для меня мелочь, а для него, поди, важно, раз клятвы требует. Я настроился, дотягиваясь сознанием до самой глубины своего духа.
- Даю Слово, - торжественно поднял я руку.
Внезапный ветер налетел из ниоткуда. Пробежал, горячим порывом обдув пальцы, и сгинул. Но мы-то знаем, что стронулись невидимые границы реальности. И теперь легкой вибрацией уходит вдаль моё «Слово», добираясь до самых глубин мироздания. Так что если нарушишь – перекроит судьбу, не позволяя пройти душе посмертный Мерцающий Мост. На то она и магия Слова.
Юрка проследил взглядом за улетающим порывом, серьёзно кивнул и тут же вздохнул:
- Пойду с цыплятами играть…
И чёрт дёрнул меня за язык:
- А почему не с пацанами во двор?
Юрка пожал плечами:
- Жанька не пускает… Говорит – из поля Присутствия не выходить.
Ну, понятное дело, стражу и домом надо заниматься, и обороной, и как-то следить за юным непоседой. Не разрываться же ему! Но теперь тут есть я и дела у меня, вроде как, почти подошли к завершению. Почему бы и нет?
- Давай я с тобой пройдусь. Докучать не буду, в ваши важные мальчишеские дела тоже не буду лезть. Просто погуляю или постою в зоне Присутствия. Согласен?
Я думал, что он сейчас взовьётся от радости и счастливо побежит докладываться Женьке, что тамплиер выведет его погулять. Как бы ни так! Юрка посерьёзнел, сжал губы и отвёл взгляд.
- Не-а, - наконец, отозвался он и тут же грустно усмехнулся: - Думаешь, мне есть, что там делать, с мальчишками? А что я могу с ними делать? На велосипедах кататься? Я их из воздуха сделать могу, эти велосипеды! А ездить на них не умею. Не было у меня велосипедов!
Он разгорячился и начал говорить быстрее, яростнее, словно вколачивая всю ненависть в каждое слово.
- В настольные игры? Так у меня кубики всегда будут выпадать, как мне хочется! В войнушку? А настоящая пуля из деревяшки у меня не вылетит? В карты резаться? Так я вижу насквозь все карты в руках! В салочки? В казаки-разбойники? Во что ещё играют дети? Я не знаю! И я не умею! Понимаешь – не у-ме-ю! Не было у меня времени, чтобы этим заниматься! Совсем не было, понимаешь? Я с трёх лет в Храме! Я только со взрослыми общался всегда! С тархами, с ведами, с целителями, с владыками, с ещё много кем! Со взрослыми и с книгами! Не нужны мне игры с мальчишками, понимаешь? Не нужны! Потому что мне там не место!
Он выдохся. Раскрасневшись, сидел, с тесно сжатыми кулачками и буравил пространство перед собой яростным взглядом. И даже не замечал, как вокруг медленно выгорает трава. Она сохла до пепельно-желтого, до ломкости от любого прикосновения, выгорала, словно рядом с бешеным солнцем. Но жара от мальчишки не исходило – только тоска.
Я осторожно положил ладонь ему на плечо.
- Значит, так нужно.
Он вскинулся и непонимающе вытаращил свои волшебные карие глазищи.
- Сила – она не даётся просто так и абы кому, Юр. Она как груз, тяжёлый и безжалостный, который пригибает к земле и калечит. Слабого она убьёт. Вгонит в землю, в ад на земле. И выдержит только тот, кто знает – это его ноша, ему она по силам. А одиночество – это тёмная сторона силы, Юр. Не бывает светлого без тёмного.
Юрка коротко махнул по глазам запястьем. Вроде не было слёз, а жест такой ранимости и боли, что самому сердце сжало. Но мальчонка тут же слабо усмехнулся и разжал кулаки. Огляделся и вздохнул: