– Это, дорогой Рушель, горы…
В тоне Александра Федоровича, который в скором времени собирался отметить свой 135-летний юбилей, чувствовалась снисходительность пожилого дядюшки, участвовавшего в Бородинском сражении, к племяннику-несмышленышу, однако такая коммуникативная позиция меня ничуть не смущала.
– А что нам это дает? – спросил Белоусов, чтобы тут же ответить на свой же вопрос. – А дает нам это, что искать стоит в тех краях, где есть горы. И кстати говоря, горы не низкие. Гляньте, Рушель, сколь сильно отличается плотность окраса вот этих полукружий и вот этих…
Действительно, то, что Белоусов назвал плотностью окраса, различалось в пределах карты очень сильно. Несложно было понять, что это означает степень разницы между низом горы и ее вершиной.
– Таким образом, – продолжил Белоусов, – объект поиска локализуется какими-то очень высокими горами. Только вот высоких гор на карте мира ох как много: это могут быть и Альпы, и Кордильеры, и Гималаи, и Кавказ… Куда только немцев в годы войны не носило.
– Но мы ведь решили, Александр Федорович, что поиск воды велся, скорее всего, где-то в Азии, не так ли?
– Так-то оно так, но…
Тут Белоусов вновь потянулся к тонкой папке, откуда вытянул еще один листок.
– Это, – сказал Александр Федорович, – перевод еще одной записки из Вевельсбурга, которую я склонен связывать с деятельностью агента № 320.
И я прочитал:
Апрель 15. 1943.
В ответ на ваш запрос от 12 апреля сего года спешим уведомить в следующем:
1) Следы агентурной тройки, направленной в Чили, полностью потеряны, сведений от них нет больше месяца.
2) Поиски необходимых артефактов вынуждены признать несостоявшимися.
3) От дальнейших изысканий в районе Анд предлагаем отказаться.
– То есть, – продолжил Белоусов, когда я ознакомился с текстом, – интересующие нас поиски Аненербе велись, вероятнее всего, в Латинской Америке, а именно – в Чили. Во всяком случае, сопоставление дат – март и апрель 1943 года – убеждает нас в том, что речь идет об одной и той же экспедиции. Из этого следует, что если хотим мы добраться до сверхпроводимой воды, нам надлежит в ближайшие дни отправиться в Чили.
А в Чили ли нам надо?
Белоусов завершил свою речь и торжественно посмотрел на меня, ожидая с моей стороны немедленного восторга и радостного согласия. Однако я не спешил радоваться и тем более соглашаться. Я не был уверен, что нам следует брать билеты на Сантьяго.
– Александр Федорович, – спокойно начал я, – вы уж простите меня великодушно, но мне представляется, что оснований для полета именно в Южную Америку, в Анды, недостаточно.
Неожиданно Белоусов не стал настаивать, а согласился со мной, сразу предложив еще один вариант направления поиска направления экспедиции:
– Я и сам не очень уверен в том, что это Чили. В Аненербе существовала своя система шифровок, так что это название могло значить все, что угодно. Давайте-ка, Рушель, свяжемся с Настей Ветровой, которая, пока мы с ней были в Вевельсбурге, некоторое внимание уделила специфике тамошних шифров времен Второй мировой войны.
Мы тотчас сели за белоусовский компьютер и бросили Насте письмо, в котором просили уточнить, что может значить Чили на тайном языке аненербевцев. Белоусов по своему обыкновению уселся ждать ответа перед горящим дисплеем. Это еще одна привычка моего друга наряду с вопросами, на которые сам же он тут же отвечает, – Александр Федорович почему-то считает, что все, кому он пишет по Интернету, непременно только тем и заняты, что сидят возле экранов и ждут писем, чтобы тут же на них отвечать.
И куда нам все же плыть?
Я безуспешно в который уже раз пытался разубедить Белоусова, используя для этого возможность позвонить Насте хотя бы с просьбой посмотреть почту, но Александр Федорович упрямо смотрел на дисплей, где – 1:0 не в мою пользу, – почти сразу же появилось сообщение от Ветровой. И Настя нас не разочаровала:
Дорогие друзья!
В Вевельсбурге каждому ребенку известно, что в тайнописи Аненербе за словом «Чили» прячется слово «Азия». Так что полет в Америку отменяется. Куда летим?
Настя.
– Да, – многозначительно проговорил Белоусов. – И что теперь делать?
– Думаю, что нам следует каким-то образом проанализировать имеющиеся факты, чтобы понять, в какую часть Азии нам следует направиться. Разве нет?
– Постойте, Рушель, сами мы ничего не решим. Предлагаю подключить к мозговому штурму всю нашу бригаду.
Большой совет
Именно так мы и поступили, собравшись на следующий день уже в особняке Петровича. Опаздывал только Мишель Мессинг – отец Алексии и дважды дедушка. Впрочем, все уже привыкли к привычке Мессинга никуда и никогда не приходить вовремя, и его задержка даже не обсуждалась. Все смиренно ждали явления Мишеля. Хотя слово «смиренно» для нынешнего момента, равно как и для прошедших трех лет, не очень подходило к особняку Петровича. Причиной же этого «не-смирения» были дети Алексии и Петровича, внуки Мишеля и крестники Насти и Белоусова – близнецы Полька и Колька.
Полька и Колька – сущие индиго
Наблюдая за детьми хотя бы четверть часа, незнакомый человек мог бы решить, что они неадекватны. Вот и сейчас, стоило нам всем усесться вокруг стола в нижней гостиной особняка, как откуда-то словно ураган налетел Колька, проскакал по шкафу мартышкой, взорвал хлопушку над головой Белоусова, запустил в кошку огрызком яблока (животное даже не дернулось) и только после всего этого, получив легкий шлепок от отца, утихомирился на спинке кресла. И когда уже казалось, что наступила тишина и воцарился покой, в гостиную въехал украшенный клубными цветами петербургского «Зенита» трехколесный велосипед, на котором, звеня в звонок, восседала Полька. При этом Полька пела во все свое трехсполовинойлетнее горло:
– Полина, сделай звук потише, – мягко сказала Алексия.
На что девочка запела еще громче:
Песня этими словами закончилась, но мы рано обрадовались, потому что дальше началось что-то невообразимое – Колька начал другую песню, а Полька немедленно ее подхватила:
В этот момент дверь скрипнула, и в проеме показался мой друг Мишель Мессинг. Неугомонные детки сорвались с мест и ринулись к деду, которого, как мне казалось, почитали больше всех. Колька и Полька с двух сторон повисли на Мишеле, как бандерлоги на медведе Балу, и подняли такой визг, от которого мультяшный медведь немедленно бросился бы в пропасть. Мессинг, однако, строго посмотрел на внучат и посадил обоих на шкаф, по которому совсем недавно прыгал Колька.
– Там и сидите, – строго сказал дедушка.
Однако Колька и Полька лучше остальных знали, что строгость в голосе деда – напускная и прикрывает его природное добродушие. А мы за эти годы уверились, что внучка и внук для Мишеля – самые любимые существа на всем белом свете.
Воспитанием близнецов по большей части занималась Алексия. Сначала малышей пытались определить в ясли, но эта затея провалилась: в первый же день на мобильный телефон Алексии пришла категоричная эсэмэска: «Забирайте ваших детей!!!» Оказалось, что с самого утра близнецы вымазали манной кашей все стены в группе, а потом по традиции итальянского кино, которое так любит Петрович, подожгли кресло заведующей, в кабинет которой тайно пробрались. Стало ясно: детский питомник не для Польки и Кольки.
Алексия решила пригласить няню. От уважаемой питерской фирмы, занимающейся наймом нянь чуть ли не с советских времен, прислали старушку: бабу Надю, как она отрекомендовалась. Родители близнецов после происшествия в яслях настороженно отнеслись к педагогическим способностям бабы Нади, но все же отправились по своим делам, оставив Кольку и Польку на попечение бабушки-няни.
За весь день – не чудо ли! – ни Петрович, ни Алексия не получили ни одного звонка и ни одной эсэмэски, касающихся близнецов и их поведения. А когда с замиранием сердца переступили вечером порог дома, то увидели Кольку и Польку мирно лежащими в кроватках. Оказалось, что баба Надя играла с детьми в вытрезвитель: близнецы были пьяницами, а няня – милиционером, который забирал их на улице и укладывал на холодные топчаны под белые простынки. Днем же няня с близнецами тренировалась в области изобразительного искусства: на холодильнике при помощи магнитов, привезенных из путешествий родителями и дедом, были размещены шедевры живописи, изображавшие исключительно людей с непомерно большими носами. Колька называл их куроносыми. Оба ребенка были в полном восторге от няни. В последующие дни баба Надя увлекала близнецов все новыми и новыми играми, из которых Алексии больше всего запомнились игра в бомжей на Московском вокзале, которых забирает наряд милиции, и игра в драку фанатов «Зенита» с фанатами почему-то киевского «Динамо». После этой массовой драки температура поднялась у… няни. Холодильник же не успевал пополняться коллекцией куроносых – хорошо, что родители и дедушка близнецов много путешествовали и не забывали привозить из поездок магниты, крепко держащие разрастающуюся компанию. Две недели в особняке царила идиллия. Но однажды баба Надя пришла утром очень грустная. К печали всех, оказалось, что невестке няни предложили хорошую работу, а потому с завтрашнего дня баба Надя превращается в бабушку Надю. Вытрезвитель, вокзал и стадион переселяются в квартиру сына экс-няни – к трехгодовалому внуку Силантию, которому теперь предстоит украшать холодильник коллекцией куроносых. Колька и Полька ревели в голос, когда расставались с бабой Надей. Да и та, надо сказать, не скрывала слез…
После бабы Нади приходили другие няни от той же фирмы, но ни одна не могла выдержать и часа в обществе близнецов, воспитанных на куроносых идеалах медицинского вытрезвителя. Каждый день разгневанная няня звонила Алексии, и мамаша летела по петербургским пробкам домой, чтобы провести остаток суток в обществе Польки и Кольки. Стало понятно, что няни ситуацию не спасут, а потому Алексии пришлось переключиться на домашний режим работы и всерьез заняться воспитанием детей. Вечером к педагогическому процессу подключался Петрович.
Выходные же Колька и Полька проводили чаще всего с дедом или с кем-то из крестных – с Настей или с Александром Федоровичем. В такие дни детишки знакомились с Петербургом и окрестностями, а если погода не позволяла долго находиться на улице, все шли в музей, цирк или театр. Может быть, благодаря такому культурному воспитанию, а может быть, и еще по каким-то причинам, родители очень скоро стали замечать неординарность близнецов. Ни Алексия, ни Петрович не относились к тому типу родителей, которые в каждом поступке своих чад видят деяние, достойное гения. Наоборот, их отношение к детям было спокойным и критическим, что порой возмущало Мессинга, да и Белоусова.
Однако даже скептическое отношение к способностям близнецов менялось от того, что временами выдавали Колька и Полька. К трем годам оба умели писать и читать. И это бы ничего, но однажды Полька принесла Алексии целое стихотворение, написанное четырехстопным хореем с правильным чередованием женских и мужских клаузул; этот текст удивил даже недоверчивого Петровича:
Полька не только записала эти стихи, но и спела их маме, переложив на музыку очень понравившейся ей песни про «Крылатые качели» из фильма «Приключения Электроника».
И надо же так случиться, что в тот же день Колька, явно не желая отставать от сестры, показал зашедшему в гости дедушке аккуратный чертеж. Инженерно образованный Мишель взглянул на листок – и охнул от изумления: чертеж воспроизводил конструкцию винторезного станка, очень напоминающую аналогичный рисунок Леонардо да Винчи, но явно более совершенный.
С того дня и родители, и дедушка в душе уверовали в то, что Колька и Полька – не самые обычные дети. Те же не переставали удивлять старших. Полька, например, даже не заглядывая в сумку мамы, могла назвать все, что было в тот день куплено в магазине; или, не включая телевизор и не заглядывая в программу передач, сказать, что идет на том или ином канале. Колька же не только чертил, но и, пользуясь деталями, которые приносил Мессинг, конструировал то маленькую машинку, то вертолетик, то кораблик. И все они двигались при помощи простой пальчиковой батарейки!
В тот вечер, о котором я начал рассказ, уникумы-близнецы сидели на шкафу и молча ждали, когда взрослые начнут разговор. С самого начала меня не покидало ощущение, что именно им – детям – есть что сказать сегодня. Так и случилось.
Основной доклад и прения
– Друзья, – начал Белоусов, – все мы знаем, ради чего собрались здесь сегодня. Нам ясна цель возможной в ближайшем будущем экспедиции: поиск сверхпроводимой воды. Нам только не понятно, куда держать путь за этой водой. Удалось пока что выяснить, что зона поиска ограничена Азией; точнее, теми ее частями, которые общепризнаны горными. Но как локализовать географическую цель нашего путешествия?
На этот раз Александр Федорович не знал ответа на свой вопрос, а потому замолчал, ожидая ответных реплик.
– Помнится, в Бирме нас постоянно сопровождали горы, – робко заметил я.
– И в Гималаях, – добавил Петрович.
– Это места, где мы с вами были, дорогие коллеги, – взял слово Мессинг. – Но разве, простите меня за не очень уместную риторику, горы Азии ограничиваются местами наших странствий? Отнюдь. Судите сами: Памир, Кавказ, Алтай, горы на Японских островах… Надо ли продолжать?
Мессинг замолчал. Тишину рассеяла Настя:
– Не отправиться ли нам снова в Вевельсбургский замок? Ведь там еще море всяких неосвоенных бумажек осталось после нашего с Александром Федоровичем визита. Уж где-то и мелькнет, куда аненербевцев по воду носило в 43-м, а?
– Настенька, душа моя, – отвечал Мессинг, – если бы была стопроцентная уверенность в успехе работы в Вевельсбурге… Но согласитесь, моя хорошая, немцы столь изящны были в шифровках и тайнописи, что вряд ли, к сожалению, мы сможем в даже относительно короткие сроки приблизиться к пониманию того, куда была направлена та экспедиция 43-го года.
– Папа́, – Алексия, как всегда, в обращении к Мессингу делала ударение на последний слог, – что же тогда нам предпринять?