Общий вальс, как всегда, был завершающим во всей репетиции. Рая с Андреем сегодня ругались даже на нем, самом безобидном из всех танцев.
Я слышал, как, переходя ко мне при очередной смене партнеров, она злобно шипела ему вслед:
– …с тобой танцевать !!!
Рая не успела сразу погасить раздражение, вызванное своим партнером. И в глазах ее, зеленовато-крапчатых, еще перебегали злые искры. Но через пару тактов размякла и привычно, забыв про разницу наших возрастов, облепила меня всем телом.
– Слышь, Юрий, история какая неслабая ! – жарко прошептала она, тесня меня своими небольшими, но какими-то непристойно твердыми грудками. – Отпад натуральный, сто процентов. Галька наша в тебя втрескалась. По самые уши и еще выше и еще ниже – вот, блин, умора-то !
* * *
Потом, как обычно, мы с Людой топтались на трамвайной остановке.
– Юр, а Юр, – спросила она. – Откуда ты так хорошо знаешь танцевальные тонкости? Все эти алеманы, ботофоги и флеккеры?
– Я же говорил, я прежде танцевал.
– Но неужели у нас можно так выучиться? По-моему даже Викстан не понимает всех твоих названий !
– Можно. Но не у нас.
Я вздохнул и замолчал.
Все, что было когда-то моей жизнью, давно отгорело, превратилось в пепел и успело остыть. Ворошить все это сейчас было как-то странно и даже не больно, словно, рассказывая о себе, я излагал историю другого человека.
– Я после школы уехал в Ленинград. Учиться. Не танцам, конечно – занялся ими как следует только в конце первого курса. Потом на учебу плюнул и ушел в профессионалы.
– В профессионалы ? – Люда удивленно вскинула брови.
– Ну да, так принято говорить. Числился столяром в одной конторе, а реально – девять репетиций в неделю, все силы на конкурс. Как в спорте.
Да, так оно и было. Уйдя из института, я устроился именно столяром в небольшое ателье по ремонту мебели – выбрал первое, что подвернулось. Опыта у меня не имелось, но руки всегда были вставлены правильно, в детстве я строил авиамодели. А уж там тонкая работа по дереву не шла ни в какое сравнение с любой мебелью…
– Женился тогда же, – зачем-то добавил я.
– На парикмахерше ? – догадалась Люда.
– Да.
– Чтоб в Ленинграде остаться?
– Не только. Мы с нею работали в паре, а при этом быстро друг к другу привыкаешь. Столько времени приходилось вместе проводить, что все вообще само собой получилось.
– А потом развелся, – Люда бросила острый взгляд. – И вернулся назад?
– Именно так, – кивнул я и состроил невеселую улыбку.
– Но почему… Почему так вдруг ? – пытливо спросила она.– Если у тебя все получалось и шло как надо. Почему ты все бросил? Случилось что-нибудь?
Случилось, – подумал я, испытывая крайнюю неохоту вновь рассказывать о том.
Спасая меня от ответа, на повороте загремел трамвай.
5
– Здоров, Петро-вич…– Геша вкрадчиво подобрался к моему верстаку.
Я понимающе усмехнулся.
Обычно меня тут называли Юрой, Юриком, Юрасиком, Юрцом – в зависимости от настроения – иногда даже Юрёнком.
Обращение же по отчеству предшествовало серьезной просьбе. Которая у моих коллег оставалась всегда одной и той же.
– Здорово, Геша.
Я разогнул спину, оторвавшись от очередной Рассадинской рамы.
– Как жизнь?
– Жизнь? Жисть моя жестянка, – он не спеша развел руками, щелкнул себя по горлу и сокрушенно покачал головой. – В звизду такую жисть.
– Тяжелый случай, – я кивнул с серьезным, непонимающим видом.
Хотя прекрасно знал все слова, которые должны были последовать.
– Слышь, Петрович, – Геша понял, что тонкими намеками от меня сегодня ничего не добьется и сказал прямо. – Уважь, а? Сгоняй за политуркой.
Повышение производительности труда у моих коллег существенно отставало от роста цен. И хотя сейчас на дворе стоял восемьдесят девятый год, мы пережили страшнейшие, поистине гестаповские времена Горбачевской охоты на ведьм, и русский народ снова получил конституционное право употреблять алкоголь – будь это хоть трижды сомнительный спирт «Рояль» в пластиковых бутылках – но настоящей «беленькой» мои сослуживцы могли баловаться лишь по случайным праздникам. Даже не в каждую получку – поскольку, в отличие от твердого аванса, она редко несла им радость.
Без выпивки мои коллеги существовать не могли. Кто-то мог их осуждать, но я, даже проучившись на биофаке всего ничего, понимал, понимал, что без поддержания определенного процента алкоголя в крови эти люди были просто нежизнеспособны.
В будни они пили политуру.
Полину Федоровну, как уважительно величал ее Саня.
Способ извлечения этилового спирта из желтой жидкости для отделки дерева был поднят моими братьями по цеху на уровень промышленной технологии. Всякий раз, когда в столярке появлялась политура, Геша терпеливо выстругивал тонкую палочку из самого твердого дерева – бука. А Саня, у которого не так сильно дрожали руки, тщательно и без спешки вбивал в нее несколько десятков самых мелких гвоздиков, получая некую импровизированную насадку для миксера. Готовое изделие зажималось в патрон сверлильного станка, затем снизу аккуратно надевалась откупоренная бутылка. После этого оставалось лишь нажать пуск на пару минут – и лакирующие смолы отгонялись прочь, студенистым комком оседая на щетке – а бутылке плескался прозрачный, как слеза спирт. Разумеется, для каждой новой бутылки приходилось изготовлять новую насадку: отчистить использованную от густой смолы было невозможно – но на эти мелочи мои коллеги не обращали внимания.
Честно говоря, впервые увидев эту процедуру, я был поражен высотой технической мысли. И подумал, что процесс приготовления политуры из спирта и шеллака на заводе занимает куда больше времени, нежели превращение ее обратно в спирт.
Технология алкашей была общеизвестной; сами они ничего не изобретали, а лишь усовершенствовали чужой опыт. Поэтому политуру Любаша отпускала нехотя. Я использовал состав только по прямому назначению, и со мной она никогда не пререкалась – Геша с Саней это знали, и поэтому старались при любом возможном случае послать за жидкостью именно меня.
* * *
– За Федоровной ? – привычно поинтересовалась Любаша, едва я переступил порог склада. – Или опять за гвоздями?
– На это раз именно за ней, – кивнул я.
– Ох, знаю для кого берешь, не дура… Им бы не дала ни в жизнь, – она вздохнула. – Но ради тебя… Разве тебе в чем откажешь ?
Перегнувшись через железный прилавок, Любаша пихнула меня в живот пухлым кулаком прежде, чем я успел отпрянуть.
Затем полезла на стеллаж, откуда янтарно поблескивали бутылки. Чтобы дотянуться, ей пришлось придвинуть туда стул и взобраться на него, балансируя в неустойчивом равновесии.
Синий халат, прихваченный лишь парой верхних пуговиц, разошелся, обнажив ее ногу: напряженно подтянутую икру, большое круглое колено и бесстыдно белую мясистую ляжку.
Неужели у нее под халатом нет ни платья, ни даже какой-нибудь комбинации ? – поразился я.
И быстро отвернулся, пересиливая желание смотреть и смотреть.
Обычная женщина в автобусе одергивала на себе одежду, если ноги ее обнажались выше допустимого, – Любаша же стояла так, будто мы с нею находились не на работе, а на пляже у реки. Хотя на пляже все ходили в приличных купальниках, а эта демонстрировала из-под халата нижнее белье: неопределенного цвета, блеклое и застиранное и от того лишь сильнее побуждающее себя рассматривать.
Я не видел, как Любаша спрыгивала со стула – лишь подозревал, что это зрелище было еще более жестоким.
Молча принял из ее руки прохладную бутылку политуры, расписался и пошел в столярку.
Но непристойная голая нога кладовщицы все равно стояла и стояла перед моими глазами.
* * *
Всякий раз после похода на склад я испытывал ощущение, будто невольно присутствовал при чем-то очень постыдном.
И однажды, вернувшись в столярку и взяв подрамник с картиной, где была изображена девушка, стыдливо прикрывающая пальчиками розовые соски на белой юной груди, задумался над внезапно пришедшей мыслью.
Любаша была устроена в принципе точно так же, как эта неведомая, чужой рукой написанная девушка.
Как пленительная Люда и даже как наивно краснеющая Галя !
Она была совершенно иной по сути, но казалась точно такой же со стороны. Так как же я, изо дня в день слыша смачные разговоры о достоинствах Любаши, и регулярно вынужденный лицезреть ее места – как после всего этого я мог нормально относиться к женщине вообще ?
Как с чистой нежностью старшего брата мог смотреть на склоненную Галину фигурку, как по-взрослому серьезно замирать от прикосновения Люды? Почему я не вспоминал Любашу всякий раз, когда видел перед собой просто женщину ?
Да, наверное. потому, что она в моем понимании не была женщиной. Самкой вида гомо сапиенс – да, но не женщиной, а это были две разные вещи.
Да и вообще кругом имелось столько всяческих мерзостей, что можно было перестать верить в само существование чего-то светлого и незапятнанного. У меня, вероятно, душа покрылась защитным лаком, толстым слоем этой самой неотогнанной политуры.
Здесь я зарабатывал на жизнь, а жил в ином месте – потому и не утерял способности танцевать, принимать изящные позы, читать хорошие книги, бережно относиться к противоположному полу…
А Любаша…
Она конечно, чисто биологически вынуждала разглядывать себя, сияя голым телом из-под халата.
Но все-таки от мысли, что с нею теоретически можно спать, как с любой другой представительницей противоположного пола, к горлу у меня подступала тошнота.
6
– Мама, я стОляра люблю!
Мама, за стОляра пойду!!!
– орал Арсен, дробя блатными аккордами и без того разбитые клавиши.
Я стоял у окна и смотрел вниз на тополь, не обращая внимания. Люда слегка опаздывала против обыкновения, Рая тоже опаздывала – по обыкновению и даже не слегка. Галя молчала рядом со мной, тоже глядя куда-то за окно.
Арсен прокричал одно и то же раз пятнадцать, поскольку сумел придумать лишь две строчки и, оглохнув от самого себя, удалился курить.
– Спой про вальс-бостон ! – попросил я.
– А тебе не надоело? – Галины плечи вспыхнули легким румянцем. – Каждый раз одно и то же? Может, что-нибудь новое? Я ведь много разных песен знаю, только здесь вот долго не собралась для тебя спеть…
При неожиданно вырвавшихся словах «для тебя» она покраснела уже по-настоящему.
– Не надо других. «Вальс-бостон» и только он. Без него никак.
Галя ответила взглядом, полным странной, удивившей и испугавшей меня благодарности.
– …Опьянев от наслаждений, о годах забыв,
Старый дом, давно влюбленный в свою юность,
Всеми стенами качался, окна растворив,
И всем нам, кто там был, он это чудо дарил…
Тонкий голос взвивался, дрожа с нескрываемой страстью.
Неужели в самом деле оказалась права болтушка Рая? – с непонятным чувством думал я. – Неужели в меня еще можно влюбиться?
Спасая меня от ненужных мыслей, в зале появилась Люда. Викстан куда-то запропастился, и мы принялись спешно разминаться, пока он не выгнал на сцену – я опять держал на подоконнике Людину ногу, и с каждым наклоном ее тело источало волну французского аромата.
– …Шанель номер пять, – подкравшийся сзади Арсен шумно повел носом. – Даже пять с половиной.
– «Кристиан Диор», – зачем-то поправил я. – Мал ты еще в женских тонкостях разбираться.
Арсен похабно гоготнул.
Я отпустил теплое Людино колено, не спеша поднял руку и молниеносным движением щелкнул его по носу. Как научил меня все тот же Вовка Старицын, набравшись опыта у какого-то бывшего зэка: как всякий порядочный интеллигент, он питал нездоровую страсть к подобным знакомствам. При внешней безобидности удар был очень жестким; при желании можно было даже пустить кровь. Я хлестнул вполсилы, но Арсен согнулся – и, держась за нос, с воем отскочил.
– Это тебе для лучшей идентификации запахов, щенок, – пояснил я вслед.
Люда усмехнулась.
– Так я угадал ? Диор ?
– Он самый, – она кивнула, по-кошачьи вспрыгнула на подоконник. – У тебя, я вижу, богатый опыт по этой части.
И захихикала, болтая ногами. Я хмыкнул, с трудом удерживая взгляд, которому хотелось гладить и гладить бедра, оголившиеся из-под юбки.
Наконец примчался Викстан, сграбастал неизменного Андрея и уволок за собой в костюмерную: видимо, сообразил, что эта репетиция – последняя перед первым из череды запланированных концертов, и стоит позаботиться о сценической одежде.
Вдвоем они притащили ворох разноцветных платьев и сугроб шуршащих нижних юбок для партнерш. Для нас были найдены три одинаковых отвратительных комбинезона из блестящей ткани серого цвета с желтыми пятнами на коленках: кто-то из предшественников чересчур усердно отрабатывал мазурочную обводку на свеженатертом полу.
– Все наверх ! – скомандовал Викстан. – Надо примерить – обменять, если что не подойдет, пока костюмерная не закрылась.
Первыми стали примерять костюмы девушки.
Спрятались все трое за занавеской – там, толкаясь и хихикая, стянули свои купальники, а потом одна за другой выплыли в красивых платьях для вальса – белых с блестящими разводами на груди.
– Так, – Викстан хмыкнул, склонив голову. – Вроде бы неплохо.
Галя выглядела невестой, собравшейся на первую встречу с женихом. Люду рассмотреть я не успел, потому что Рая, загораживая всех, закружилась по классу, едва не падая в разлетевшихся юбках и сверкая голыми ногами – которые я тысячу раз видел и так и сяк, но которые вдруг показались очень женственными, мелькнув из-под классического платья.
– Это-то что?! – взревел наш руководитель. – Что это – я тебя спрашиваю, Рая?!!
– А что ?– она уставилась непонимающе.
– Юбку подними!
– Пожалуйста, – девчонка состроила неприличную гримасу. – Смотрите, мне не жалко.
И двумя руками задрала платье, давая всем рассмотреть свои трусы – широкие и белые, в крупный голубой горошек.
– Что у тебя там?!
– Трусы.
– Сам вижу… А какие трусы?!
– У меня тъюсы в горошку,
Распъекрасные тъюсы,
– похабно продекламировала Рая, имитируя детскую речь.
– Пъистает ко мне Серёжка –
«Показы да показы!»
– Показала уже! – заорал Викстан. – Ты еще в цветочек надень! И сразу до колен! Чтоб все зрители только ими и любовались!
– А что ? – она повела крепкими плечами. – Если скажете, Виктор Станиславыч, я могу вообще без трусов прийти…
– Я т-тебе дам «без трусов»!!!..
Викстан захлебнулся словами, приняв непристойную угрозу всерьез.
Выходка ее была такой внезапной, что даже Арсен молчал, как столб.
– Купи себе узкие, две пары. Белые для вальса, черные для латины, ясно?! Денег тебе дать?
– А дайте, – нагло хмыкнула Рая. – Только предупреждаю сразу: на сдачу я себе мороженого возьму.
– Остальных тоже касается, – продолжал Викстан, взяв себя за подтяжки.
– У меня сегодня как раз черные, на ваш вкус, – криво усмехнулась Люда. – Показать?
Галя молча покраснела всем телом – казалось, из голых плеч ее вот-вот брызнут слезы.
– Ладно… – Викстан махнул рукой. – Снимайте эти платья, надевайте форму – и на сцену репетировать.