Охотоведу руку собрали, поправили, но пальцы всё равно врастопырку остались, отсюда и прозвище появилось — Недоеденный. А когда он в пятый раз женился — >то не считая десятка любовниц — стали его называть ещё просто охотоведом, то есть ведающим охоту всё время, как племенной бык.
Зарубин слушал попутчика с серьёзным видом и удовольствием, поскольку его торопливый вологодский говорок напоминал знакомую с детства музыку. Но когда этот сказочник завернул про то, как мужики с медведем договорились, непроизвольно хохотнул и уже не мог избавиться от недоверчивой ухмылки. Знал ведь, что всё это байки, но начинал верить, а ведь трудно сохранять спокойствие, когда слышишь, как собеседник старательно тебя дурит к потешается с серьёзным видом. Однако попутчика ничто не смущало.
— У вас что, медведи считать умеют? — спросил Зарубин.
— А то как же! — уверенно заявил тот. — Даже науке известно, всякий медведь до десяти считает. Наши, пижменские, и писать умеют. Они однажды письмо сочинили губернатору, жалобу на Костыля...
Даже его жена тут не выдержала, высунулась из машины.
— Будя брехать-то, — строго сказала она. — Что человек-от про тебя подумаёт?
И словно пластинку сменила. Вкусив коньяку, этот сказочник окрылился, однако потерял охоту травить байки — переключил своё нарочитое возмущение на беспорядки и принялся крыть местное начальство. А это было в самый раз — услышать голос народа, поскольку Зарубин хоть и вырос в Вологодской области, однако давно жил в Москве, не знал современных нравов малой родины, тем паче её глухих уголков. Попутчик же так увлёкся, что в азарте потерял всякую осторожность, продолжая повествовать о тёмных сторонах пижменской жизни. И считал, что имеет на это право, поскольку одно время, когда леспромхоз закрыли, работал егерем на базе у Недоеденного, весь его произвол наблюдал воочию и уволился из-за принципиального несогласия с агрессивной политикой в отношении к местному населению. Пять минут Баешник чихвостил всё охотничье руководство, благополучно избавился от замечаний жены и, когда та громко засопела, вернулся к прежним байкам, но уже полушёпотом.
Оказывается, не доеденный медведем, Костыль не угомонился, хотя сразу догадался, кто зверя натравил, и никакого послабления местным мужикам не сделал; напротив, ещё хуже пакостить начал, и всё по закону. Он называл их аборигенами или того хуже — туземцами. Ироде не так и обидно: «туземец» вообще слово русское и означает, что человек из той земли, но всё-таки уничижительно. Так вот, захочет туземец зайчика стрелять иди грибов-ягод побрать, отработай три дня по обустройству солонцов, потом заплати деньги, путёвку выписывай и ещё ходи по определённому маршруту, в строго отведённое место, и не нарушай экологического равновесия а природе. Медведи же, кабаны и лоси теперь даже охотникам из Вологды не достаются, только начальству, богатым москвичам да иностранцам. Чтоб Костылю всё прощалось и прикрытие от властей было, он хитро сделал — когда-то пристрастил к охоте местного губернатора. Прежде-то тот и ружья в руках не держал, но однажды Недоеденный заманил его на глухариный ток и заразил, словно отравой. Бывший егерь по себе знал, насколько это занятие людей с ума сводит, человек как больной делается, и если рыбалкой увлёкся, то тихое помешательство, охотой же — вооружённое и буйное.
То же самое и с губернатором произошло — одержимый стал, разных ружей себе накупил, ножиков, амуниции, ещё больше надарили взяткодатели и просто пригибай. Раздухарившись, изображая из себя барина, он дичное стрельбище построил и даже свору легавых завёл, Как помещик, чтоб мелких птичек круглый год стрелять, теперь мечтает о борзых. На охоте все свои губернаторские дела решает, делегации встречает, в том числе иностранные, для чего непременно надевает шляпу с пером, как немец. Короче, произвёл увлечение в образ жизни и государственной службы. Иногда в засидке важные бумаги подписывает и печати шлёпает. На Пижму как ни приедет, как ни сядет на лабаз, как ни стрелит — зверь лежит, потому что руку в тире набил. Или поставят его на номер, пустят взвод егерей, и они на него лосей гонят, бывало, целый табун. Так он на выбор, как совестливый защитник фауны, лосих не трогает, одних рогачей бьёт, а потом с ними фотографируется в назидание другим охотникам. А однажды снялся даже в окружении живых благодарных самок, но это было уже после того, как попутчик уволился из егерей.
Оказывается, тётка в машине всё ещё не спала, сопела и слушала, и тут не вытерпела — открыла дверцу.
— Да это он на лосиной ферме снялся! Полно врать- то! Они хоть и коровы, да ведь не дуры. За цё благодарить, коль он быков перестрелял? Сам-от подумай, цё городишь?
Видно, на ночь вставные зубы сняла и сразу зацокала.
— Такая подпись была под карточкой! — отпарировал муж. — Своими глазами видал.
Попутчица подошла к костру и присела поближе к благоверному.
— Вы уж его не слушайте, — заворковала она Зарубину. — Брешет мой туземец. Они все у нас брехуны да баешники. А губернатор нам достался хороший. За счёт него мы себе челюсти подешевше вставили. Если б нечисть не разводил, цены бы не было. В газете сознался: всё мясо отдаёт в детские дома, на котлеты, себе не берёт. Да и не съесть стоко-то! Даже хвархворовыми зубами.
— Кто тебе сказал, что зубы у него фарфоровые? — изумился попутчик. — Сама придумала?
— Поцё сама? Медичка сказала, которая сверлила! Им по должности ставят. — Потом громко зашептала. — Человек-от на базу едет, к Недоеденному. Номера-то на машине видал? Московские! А ты цё плетёшь? Цего языком-то мелешь? Ну как передаст?
Зубастый и обретший достоинство, попутчик чувствовал себя независимым, отвечал громко и дерзко:
— По справедливости говорю, как есть. Не бойся, зубы назад уже не выдерут! Теперь можно всё говорить, пусть люди знают. Эх, мне бы фарфоровые вставить! Да стакан водки с мёдом залудить!.. Всех бы перегрыз! И губернатора, и особенно Недоеденного доел бы! И даже Диву Никитичну укусил бы.
Он уже дошёл до той степени правды, что душа требовала простора, но жена мешала, путалась под ногами, опасалась, как бы не сболтнул лишнего.
— Нашему бы теляти да волка съесть! — подобострастно рассмеялась она. — Диву-то за что кусать?
— За задницу, конечно! Ох, до чего вкусная женщина...
Супруга ничуть его не ревновала, верно, привыкнув к болтовне.
— Не верь ему, — сказала Зарубину. — У нашего губернатора и зубы, и плешина на голове — всё настоящее. Вставных только три или четыре, говорят. В рот ему не заглядывала, не щупала...
Попутчик уловил запретную тему о губернаторе и, дабы усмирить жену, переключился на Костыля.
— Про охотоведа я тебе всё расскажу! — встрепенулся он и поправил челюсти во рту. — Что наши мужики-то удумали на сей раз! Это же надо такое вытворить!
— А что за мужики-то? — осторожно поинтересовался Зарубин.
Вывший егерь своих не выдавал и никаких имён не называл.
— Нашлись ловкие ребята!.. Сейчас Костыль сам сидит и заднице, и вся его прибалтийская свора в лес не суётся. А как раз второй слой белых пошёл! Грибов в борах — видимо-невидимо. Присядешь эдак-то — одни ядрёные шляпы торчат по беломошнику, иные с человечью голову. Два автобуса с зелёными братьями пришло, но вот хрен одного сорвут! Нынче брусники мало, так весь зверь на подкормочных площадках жирует. Как вечер, так столпотворение, считай, весь овёс уже потравили. Да никто зверя не шевелит, лабаза пустые стоят и ни выстрела! Для фауны благодать наступила. Не будет нынче королевской охоты!
— Отчего же так? — подтолкнул Зарубин и щедро налил ему коньяка.
На спиртное он был не жадный, поболтал в стакане, понюхал и даже не пригубил: для него была важна интрига и сам процесс рассказа!
— Нашлась управа и на Недоеденного, — мстительно произнёс попутчик, всё ещё интригуя. — А его предупреждали, добром просили! Пусть теперь убытки считает!
— Да ты скажи уж прямо! — не выдержала его жена и, распахнув дверцу, перекрестилась на ёлки, стоящие в темноте, как стрельчатые храмные купола. — Бесов наслали! Прости, Господи!.. Собираемся по всей Пижме крестным ходом идти. Благочинный приезжал, благословил.
— Бесы — не материальные существа, — философски заметил её муж. — Они вымысел попов, чтоб народ в темноте держать. А вот волков развелось! Но охотоведу некогда хищников истреблять, он королевские охоты проводит, бабки зарабатывает. У Дракониной вдовы пять тёлок зарезали, две из них стельные были. Пока мы соберёмся покупать, всех порежут... А ты про бесов лепишь! Хоть раз их видала?
Попутчица не пожелала вступать с ним в дискуссии на тему нечистой силы и веры.
— Ты ежели охотиться едешь на базу, то сразу поворачивай назад. Довезёшь нас и в обратку. Охоты нынче не будет. Можешь, конечно, у нас погостить. Мы любим гостей, и дочка приедет, картошку копать...
Это уже было сказано Зарубину и ясности не добавило.
— Но у меня лицензия выписана! — нарочито возмутился тот. — На медведя и кабана.
— Повесь её на сук, — заявил бывший егерь. — И возвращайся в свою Москву.
— А что случилось? Почему?
Попутчики заговорщицки переглянулись, и тётка обречённо вздохнула.
Нечистая сила кругом. Видал Деда Мороза? А есть и почище!.. Как увидишь свет над лесом — знай, или кикимора на болоте светится, или леший вышел на промысел.
— Если свет, то какая же нечистая сила? — вяловато возразил её муж. — Говорят, где нечистая, там тьма.
— Уж не знаю, кого ты слушал, — с комсомольским задором отчеканила его жена. — Но старые люди так говорили. Увидишь зарницы или ещё от земли свечение — нечисть ходит, себе дорогу светит. Бесовский огонь!
У попутчика было благодушное настроение, ссориться не хотелось.
— Див у нас завёлся. Точнее будет, дива. Борута говорил, на Дорийском болоте поселилась и живёт.
Зарубин знал про это сказочное существо, бабушка и детстве пугала, мол, не ходи один в лес, див схватит и унесёт к себе в логово, ребятишкам своим на забаву.
— Это кто? — однако же спросил он. — Что за зверь?
— В том-то и дело, что не зверь, — замялся Баешник. — Если верить попам, то нечисть. По-нашему, так леший, дяденька лесной, див — всяко называют. Леших, кикимор, русалок так и кличут — дивьё лесное. Если женского рода, то дива.
— На Пижме даже иногда девчонок так называют, — призналась тётка которые оторвами растут. Вот мы свою Натаху так и звали...
И оба почему-то тревожно и надолго замолчали.
— То есть у вас настоящий леший завёлся? — спросил Зарубин и побулькал фляжкой.
— Вроде того, лесной дяденька, — боязливо отозвались попутчица. — Или, верней, тётенька...
— Раньше как-то незаметно было, — трагично подхватил бывший егерь, явно не желая менять своих убеждений. —Лешего редко встренешь. Где-нибудь возле Дорийской мари только. Он туда к кикиморе ходил...
— Будя языком трепать! — попыталась остановить жена. — У них ведь не как у людей...
Баешника уже понесло.
— Бывало, конечно, — невозмутимо продолжал он. — То зверей из загона выпустит, то морок наведёт и в трёх соснах закружит... А сейчас всюду ходит, многие видали. Я человек образованный и опираюсь на факты. Вынужден признать: дива в нашем краю есть. И русалки из Дора в речки перебрались, в омутах живут. Кикиморы теперь на всех болотах. Пойдёшь за морошкой, непременно баловать начнёт. Или закрутит, или корзину с ягодами отнимет и выкуп просит.
— Всякой твари развелось! — горько вздохнула попутчица. — Раз сам губернатор под опеку взял и сделал все наши леса заколдованными. Так однажды при народе и сказал, дескать, мы нынче лесов рубить не станем, поскольку все уже вырубили. Мы их заколдуем, и все туземцы будут жить счастливо.
— Деду Морозу терем выстроил в Великом Устюге! — подхватил муж. — С ледяными палатами. Туда он местных девок водил морозить. Тоже охотовед знатный! То есть как племенной бык: всегда в охоте, если близко тёлка.
— Многих, гад, поморозил! — с завистливой мстительностью добавила жена. — Снегурку себе ищет. Как с цепи сорвался, кобель! Девки-то липнут сами. Они же у нас простые, до сих пор думают: Дед Мороз настоящий. Замуж хотят, так уже и не смотрят, дед — не дед. Главное, чтоб мужик был, и лучше если заслуженный артист... Вон наша Натаха-то, тоже с Морозом сфоталась!..
— И нарвался однажды, — горестно заключил попутчик, желая перебить жену, дабы не выносила семейных секретов. — В этом деле надо меру знать. А он, будучи выпившим, принародно заявил, дескать, саму лешачиху в снегурки возьмёт! Мол, только она по достоинству ему будет! И заставил народ хоровод вокруг ёлки водить и орать:
— Дива, явись! Дива, явись!
— Лешачиха услышала и явилась! — торжественно вставила тётка. — Прямо на ёлку в терем! И так самого поморозила!.. Все достоинство-то и отвалилось. Говорят, теперь он как мерин: не конь, не кобыла...
Мужик не сдержался.
— Ты уж объясни толком! Человек подумает, и правда... Дед Мороз был назначенный, не настоящий. Артиста из Москвы привезли, заслуженного. Но дива-то, говорят, была настоящая! Вот и отснегурила ему хозяйство, чтоб девок не портил.
— Откуда же она взялась? — спросил Зарубин.
— Наши мужики на Вятку ходили, — по секрету сообщил попутчик. — Договорились и привели да поселили и Доре. Это бывшая деревня колдунов на болоте. Теперь он в наших лесах хозяин.
— Бабу привели, то есть лешачиху! — встряла его жена. — Нашли там одинокую и уговорили на Вологодчину пойти. Она узнала, что губернатор нечистой силе терема строит, вот и согласилась Снегурочкой у Деда Мороза послужить... Ой, не к ночи помянуто! Накличу нечистых духов — не уснуть будет.
Похоже, спор этот у них был давний, потому что оба зажигались, как спички.
— Да ведь толком-то не рассмотрели кого! — драчливо возразил попутчик. — Нынче среди людей трудно различить, баба или мужик!
— Если Снегуркой служила — какой же мужик? Зато какая весёлая Снегурочка была! И бесплатно работала. Губернатор нарадоваться не мог вместе с московским мэром. Народ поездами поехал! А потом вышел разлад...
— Всё равно не доказано! — упёрся попутчик. — Дракоши уверяют, лешего привели!
— Дак Борута щупал — лешачиха! Тварь она гулящая!
— Ладно тебе! Боруту если послушать!.. Кто ещё видал, что гулящая?
— А цё к мужикам только пристаёт?
— К кому приставала-то? К Эдику, что ли? Так к Эдику и мужики пристают.
— Деда Мороза совратила — терем покинул! Снегурку свою назначенную бросил. А она ведь уже с пузом была! Надеялась, замуж возьмёт. Теперь к губернатору иск выставила, алименты платить. Потому как Дед Мороз — лицо сказочное, не настоящее, по лесам скрывается, документов не имеет. А губернатор — избранное голосованием.
— Голосованием — значит, тоже сказочное лицо!
— Но алименты пообещал не сказочные...
Эта житейская история как-то приземлила поэтичность образов, и попутчик перевёл дух.
— Теперь нового Деда Мороза привезли, — скучно сообщил он. — Нашли артиста ещё здоровей. Такой лешак!.. Этого в строгости держат, по договору, там всё прописано. Снегурка ему положена разовая, привозная на праздник. И чтоб с дедом ни-ни! Отснегурила и уехала. Сам губернатор по конкурсу выбрал, чтоб детям нравилась, а не Деду Морозу. Прежний-то кроме назначенной ещё десяток местных Снегурок держал. И в своём тереме морозил! Поморозит и бросит, разбаловался совсем мужик, развёл бардак.
— Вот и наскочил на лешачиху! — подхватила его жена. — Сейчас весь дедморозовский штат поменялся. Правда, ребятишки новую Снегурку за Бабу-ягу принимают...
— Страшная потому что, — вставил попутчик. — Настоящая нечистая сила. Зато никакого искушения деду.
— А то ведь до чего дошло! — забывшись, воскликнула тётка. — Старая-то Снегурка принародно чуть губернатора не совратила!
— Вот что ты несёшь? — заругался муж. — Откуда гам народ? Никто ничего не видал! А не видал — значит, и не было!