Зозулин от всех подобных мыслей совсем расстроился, уныло побрел дальше. Некое оживление, правда, вызвал у него шимпанзе. Шимпанзе этот, видимо, чемто обожрался накануне, ему ж какую только дрянь туда не кидают, хоть везде и написано строго: «ЗВЕРЕЙ КОРМИТЬ ЗАПРЕЩЕНО».
Ну и что, подумаешь, мало ли чего запрещено, кто на это внимание-то обращает?!.
А шимпанзе, он же дурной, все в рот тянет, чего не бросят. В общем, у бедняги живот схватило, понос его пробрал.
Сидит, дрищет, глазами хлопает, прямо жалко его. А народ-богатырь вокруг толпится, гогочет, изгаляется по-всякому, аж противно. Ну, и шимпанзе эти насмешки, видать, достали. Он привстал, дрисню свою ручищей сгреб да как швыранет в публику. Хорошо, что Зозулин далеко стоял. Все, кто у клетки грудились, в жидком говне оказались. Течет по ним, воняет, тут уже не до дразнилок.
Одна женщина даже жаловаться побежала в администрацию. А что ей администрация сделает? Салфетку даст рожу вытереть, а шимпанзе — строгий выговор с занесением в личное дело.
Зозулин усмехнулся, одобрительно махнул шимпанзе рукой и уже в более приподнятом настроении зашагал на новую территорию, через дорогу. Решил он там террариум посетить. Все эти рептилии — змеи там, крокодилы — у него всегда особый интерес вызывали.
Ему нравилось, как, например, крокодил вроде лежит неподвижно, бревно бревном, даже не поймешь, живой он или нет, по глазам-то никак не разберешь, глазки маленькие, поди разгляди. И так вот он часами может лежать, у него ж терпение бесконечное, а вот брось ему монетку в морду, он тут же молниеносно отреагирует, пасть мгновенно раззявит, только зубищи мелькнут, а их там у него целых пятьдесят шесть штук, в два ряда. И опять потом лежит, будто ничего и не было, будто почудилось, как он только что челюстями-то клацал.
В общем, это вам не львы, не млекопитающие, короче. С рептилиями не договоришься.
Не закормишь их, не задобришь, не покоришь. С ними всегда надо начеку быть, никогда не известно, чего от них ждать.
В террариуме Зозулин совсем оттаял, животные там такого жалкого впечатления не производили. За стеклом везде лампы горели, вроде как у каждого свое маленькое солнце светило. Удав, правда, пребывал в оцепенении, то ли спал, то ли думал о чем, у них ведь не разберешь. Зато остальные змеи ползали, на дерево залезали, в песок зарывались, видно, что им неплохо, тепло.
Особенно Зозулину понравилась такая маленькая тоненькая зеленая змейка. Узеньким ручечком струилась она по песку, сворачивалась в колечко, изящно поднимала вверх чуть сплющенную головку, поблескивала крошечными черными глазками.
Зозулин, наверное, минут сорок около нее проторчал, очень уж эта змейка его впечатлила. Народу вокруг было немного, никто ему не мешал. Тем более что следующее, соседнее со змейкой застекленное помещение пустовало, видимо, там кто-то помер, а нового пресмыкающегося жильца еще не подселили.
В конце концов Зозулин даже стихи сочинил, с ним это иногда бывало. Настроение вдруг такое найдет поэтическое, и вот пожалуйста — стихи сами по себе и возникают:
Стихами Зозулин остался доволен. Хорошо получилось на этот раз. Лаконично и емко.
Правда, показать их некому. Родные у него давно умерли, друзей не было.
Повторяя стихи про себя, Зозулин уже вознамерился было дальше идти, как вдруг одна мысль его озаботила.
— А интересно, чего она ест-то? — пробормотал он, даже не замечая, что говорит вслух. — Чем питается?
— Известно чем, — тут же раздался справа от него тихий спокойный голос. — Мышами, чем же еще.
Зозулин повернулся. Рядом с ним стоял невысокий аккуратный мужчина средних лет, с живым интересом в свою очередь рассматривающий змейку.
— Как же, мышами! — тут же влез в разговор еще один, подошедший с другой стороны посетитель.
Этому на вид тоже было в районе полтинника. Но выглядел он посолиднее — повыше, поплотнее. И одет, безусловно, получше, подороже.
— Она ж вон какая тонюсенькая, как игла, — убедительно сказал он. — Куда ей мышь-то! Не влезет она в нее.
И для наглядности даже показал двумя толстыми указательными пальцами размеры этой пресловутой мыши.
Зозулин с интересом слушал. Он и сам сомневался в возможностях тоненькой змейки проглотить куда более толстую мышь.
— Ну, во-первых, — с удовольствием стал объяснять первый, — у нее челюсти-то растягиваются, она как чулок на свою жертву налезает, а во-вторых, это мыши особые, они и сами крошечные, вот такусенькие.
И словоохотливый мужчина, в свою очередь подняв руку, продемонстрировал Зозулину и стоявшему справа от него господину кусочек указательного пальца.
— Вы откуда все это знаете? — с подозрением спросил более плотный. — Вы что, зоолог?
— Да нет, — улыбнулся тот, — что вы! К зоологии никакого отношения не имею, но так, кое-чем иногда интересуюсь. Во всяком случае в этом вопросе вы можете мне довериться. А профессия у меня самая обыкновенная, бухгалтер я. А вы, если не секрет?
— Я на санэпидемстанции работаю, — солидно ответил импозантный господин.
— Да что вы? — оживился бухгалтер. — Очень любопытно. У меня к вам вопросик будет. Вообще-то давайте познакомимся, раз уж так получилось. Василий Сергеевич меня зовут.
— Леонид Аркадьевич, — представился работник санэпидемстанции.
И, подумав секунду, добавил:
— Филимонов.
— А я — Борис, — сказал Зозулин в ответ на вопросительный взгляд Василия Сергеевича.
Он уже начинал себя чувствовать крайне неуютно. Дурацкий какой-то, совершенно ненужный завязывался разговор.
— Очень приятно, — произнес Василий Сергеевич, ухитрившись улыбнуться в обе стороны. — А вы здесь часто бываете?
Вопрос был предназначен как бы обоим, но Зозулин предпочел не отвечать. Ответил Леонид Аркадьевич.
— Да нет, не очень, — покачал он головой. — Мне сын письмо написал, он у меня в армии служит, в Чечне. Так он там в горах змею видел. Она на него, короче говоря, сильное впечатление произвела. Ну вот, я и решил сходить, на змей посмотреть. Но такой, как он описывал, чего-то не видно.
— Понимаю, — уважительно закивал Василий Сергеевич. — А я на самом-то деле пришел на белку-летягу посмотреть. Ее недавно назад из Сингапура доставили. Я по телевизору картинку видел. Очень такое своеобразное животное. И размеры такие внушительные…
— Правда? — заинтересовался Леонид Аркадьевич. — А я ничего не слышал. Это куда ж надо идти?..
Василий Сергеевич начал любезно объяснять, потом они еще чего-то говорили, но Зозулин больше уже ничего не слышал. Неожиданно он вспомнил.
Сочная улыбка удивительной, не существующей более женщины мелькнула у него перед глазами.
Теперь все стало на свои места. Вот, оказывается, отчего он поперся через весь город в этот чертов зоопарк, вот почему уже три часа бродил по нему.
Одновременно он вдруг осознал, что есть нечто, интересующее его куда больше, чем какая-то дурацкая сингапурская белка. Причем мысль, осенившая его, возникла мгновенно, как реакция крокодила. Вдруг внутри высветилась картинка, и его воскресное бесцельное брожение окончательно обрело и смысл, и цель.
В этот момент в соседнем пустом отсеке наметилось какое-то оживление. В глубине его открылась дверца, и оттуда появился небритый рыжий парень с угрюмым выражением на лице. В руках он держал грязный полотняный мешок.
Все тут же замолчали и с удивлением воззрились на служителя зоопарка. Парень развязал мешок и вытряхнул оттуда длинную черную змею.
Змея недовольно крутила треугольной головой, мрачно поглядывала вокруг, неприятно высовывала раздвоенный язык.
— Эта уже больше похожа на ту, про которую мне Толя писал, — заметил Леонид Аркадьевич.
— Это откуда такая красавица? — задиристо крикнул служителю неуемный Василий Сергеевич.
Небритый работник террариума равнодушно пожал плечами.
— А я почем знаю? — ответил он, уныло наблюдая за сворачивающейся в кольца змеей.
Голос его сквозь толстое стекло звучал сдавленно, как будто парень из последних сил удерживал неподъемный груз.
— Где-то на горе Конь поймали, — напоследок бросил он и исчез в глубине отсека.
— Какой такой Конь? — подивился Василий Сергеевич.
И тут же стал оживленно развивать какие-то свои, совершенно не интересные Зозулину соображения о происхождении новой обитательницы террариума. Слушать их было совсем невмоготу.
Зозулин извинился, решительно отказался сопровождать новых знакомых обратно на старую территорию, где, оказывается, экспонировалась диковинная белка, сбивчиво распрощался и выскочил на улицу.
Через минуту он уже стучался в дверь с надписью: «СЛУЖЕБНОЕ ПОМЕЩЕНИЕ. ПОСТОРОННИМ ВХОД ВОСПРЕЩЕН».
Следующие полчаса понадобились, чтобы разыскать и убедить угрюмого рыжего служителя продать ему живой корм, тот самый, которым питалась зеленая змейка.
А спустя еще пятнадцать минут донельзя возбужденный происходящим Зозулин уже вступал на эскалатор метро «Краснопресненская», держа в руках драгоценную ношу — стеклянную баночку с крошечной очаровательной мышкой.
Жил Борис Зозулин одиноко, так что в осуществлении задуманного никто ему помешать не мог. Первым делом он сварганил яичницу с колбасой, быстро перекусил, попил чайку, потом пошел в ванную, вымылся, надел старый потертый халат и только тогда наконец взялся за дело. Он немножко нервничал, руки чуть дрожали от предвкушения необычного события, которое должно было осветить его жизнь.
Что и говорить, жизнь была пресная: работа, телевизор и перед сном скучный, приевшийся онанизм, который он тщетно пытался как-то разнообразить. В этом сером существовании Зозулин, сколько себя помнил, никогда не находил никакого просвета.
Женщин он в интимном плане боялся и, более того, даже недолюбливал. Слишком уж хорошо помнил свой первый «удачный» опыт когда-то в юности, насмешливый хохот, который до сих пор стоял у него в ушах. Женщины являлись существами крайне опасными, полными скрытой агрессии.
Собственно, была одна, которая, казалось, сможет этот его страх переломить. Хотя до интима у них так никогда и не дошло. Да по сути вообще ничего и не произошло, случайный мимолетный мираж, иллюзия.
Они познакомились во французской кондитерской «Делифранс» на Маяковке. Оказались случайно за одним столиком и сблизились на почве любви к горячему шоколаду. Она сама улыбнулась ему своей поразительной улыбкой, сама завела разговор; ему бы, конечно, и в голову не пришло заводить знакомство с женщиной, тем более такой привлекательной.
Из неожиданной беседы со словоохотливой дамой выяснилось, что она актриса. И к тому же одинока. С пьяницей мужем, неудачливым актером, давно развелась. Пятилетний сын живет с бабушкой, то бишь с ее мамой. Сама она из-за безумного рабочего расписания им почти не занимается. Хотя ужасно из-за этого переживает.
В общем, кончилось их сидение в кондитерской тем, что она в тот же вечер пригласила его на премьерный спектакль. Работала она рядом, в Театре Луны.
Зозулин в театре не был с детства, последний раз ходил в начальной школе на балет «Щелкунчик» со всем классом. После этого никакого желания повторить этот опыт не возникало. Гигантские серые мыши, под музыку бегавшие по сцене, произвели на него крайне неприятное впечатление.
Но тут, однако, пошел.
Алла — так звали артистку — играла в Театре Луны главные роли. Сам спектакль Зозулин плохо запомнил, смутно догадывался о его содержании, потому что все время смотрел на Аллу, даже когда она ничего и не говорила на сцене.
После он долго ее ждал у служебного подъезда.
Она вышла, чуть покачиваясь от шампанского, которым они там отмечали премьеру, и он проводил ее домой. До подъезда. Помог донести цветы, их ей надарили целую кучу.
Впервые за долгие годы Зозулин почувствовал, что эта женщина, Алла, всерьез волнует его. У него даже мелькнула шальная мысль, будто у них может что-то получиться.
Они много болтали в тот вечер. Зозулин даже так расхрабрился, что прочел ей несколько своих стихотворений. Алле понравилось.
Договорились опять пойти в «Делифранс» попить шоколада и еще решили сходить в зоопарк, посмотреть на диковинную белку-летягу, про которую писали в газетах. Однако ни то ни другое так и не произошло. Этим единственным вечером дело и кончилось.
По телефону она отвечала очень коротко, слегка раздраженно, будто раскаивалась, что дала ему номер. Зозулин тушевался, хрипло мямлил чего-то, раздосадованно клал трубку, потом быстро, тут же на месте, не отходя от аппарата, онанировал.
Он побывал еще на двух ее спектаклях, которых тоже потом не помнил. Контрамарки она ему оставляла, но после окончания просила не ждать, ссылаясь на занятость.
Он слушался, издали следил, как она выходила из театра, торопливо стуча каблучками, исчезала в подземном переходе.
А когда все же решился всерьез с ней поговорить и опять пришел в театр, оказалось, что спектакль отменили. И телефон у нее больше не отвечал. А потом выяснилось, что Аллу убили.
Так Зозулин и не понял, чего вдруг она с ним тогда разговорилась, пригласила его. На самом-то деле ничего общего между ними не было. Но видать, попал под какое-то особое настроение. Артистка, понятное дело, существо эмоциональное, непредсказуемое.
Однако очевидно, что смерть ее не могла быть случайной. Это некий знак или, как сейчас говорили, мессидж.
Стало ясно, что ему категорически нельзя вступать в близкие отношения с представительницами слабого пола. Даже платонически. Одна понравившаяся ему женщина жестоко насмеялась над ним, а другая вообще погибла. Всякое тесное общение с ними было чревато. Раны, возникавшие в результате, не заживали уже никогда.
Узнав о гибели Аллы, он не то чтобы так уж сильно переживал, но впал тем не менее в полнейшую прострацию, думать ни о чем толком не мог, все забывал. Единственное, что помнил, — это то, что на всяких тайных помыслах, связанных с женщинами, следует окончательно поставить жирный крест.
А мужчин Зозулин тем паче сторонился, одна только мысль о мужеложестве вызывала у него брезгливое отвращение. Так что был он в данном деликатном деле предоставлен полностью сам себе, целиком зависел от собственной фантазии.
Но фантазия зозулинская, несмотря на стихи, которые он изредка пописывал, была ограничена, дальше эротических игрушек, которые он застенчиво покупал иногда в магазине «Интим», не шла. А с ними далеко не уедешь.
Ну, скажем, вставит он себе вибратор в задний проход. В первый раз еще ничего, даже интересно, возбуждает. А на пятый-шестой день уже надоедает. Потому что все равно он, этот вибратор, механический, то бишь однообразный до предела, до раздражения.
А ничего другого ведь в голову не приходит, вот и маешься. Мечешься между скучной работой и опостылевшим телевизором. И так год за годом.
История с Аллой, вытащившая было его из бесцветной глубины жизни на ее красочную поверхность, в конечном счете отбросила его назад, на самое дно мрачного колодца, где он и пребывал все последнее время. Тем удивительнее была идея, неожиданно осенившая его в зоопарке.
В том самом зоопарке, кстати говоря, куда он собирался идти вместе с Аллой и куда бессознательно потащился один. Тот факт, что он в результате оказался в террариуме, не мог быть случайным. Равно как и зеленая, понравившаяся ему змейка тоже, безусловно, явилась свообразным мессиджем.