В общем, всем было хорошо, однако, периодически обращая свой взгляд на Филатова, я замечала его нервозность. Он часто косился на часы, потому я все ждала, что Фил в итоге уйдет. Но нет, он продолжал болтать с парнями, при этом потягивая пиво и не переходя на крепкие напитки. Костя, как истинный именинник «наквасился» первым. Причем Юля разозлилась на него и начала бубнить, а дальше они и вовсе переругались. Потому мне пришлось увести Юльку на кухню и зависнуть там с ней надолго. Компании разделились. Наш дуэт расслаблялся за кухонным столом, а парни остались в комнате. Однако вскоре этот самый Илья причалил к нам с Юлей и принялся сетовать на бабский род. Долго слушать эту ересь мы с приятельницей не смогли, и уже после парочки крепких словечек в адрес женщин я отрезала:
— Умолкни ты! Невинная овца, блин.
Илья завелся с пол-оборота, подскочил на месте и ляпнул в ответ:
— Тупая! Я ж и говорю, что вы дуры тупые!
Юлька вдруг выплеснула ему в лицо свое пиво. Я вскочила, прежде чем этот придурок шарахнул моей приятельнице кулаком в челюсть. Она упала навзничь, зацепив мою любимую вазу, что стояла на подоконнике, а я проорала:
— Ты что, не в себе, дебил?!
Илья, сделав страшные глаза, метнулся ко мне и ухватил за грудки, а мне, к счастью, удалось, врезать ему по голени ногой, но парень, рыкнул и встряхнул мою тушку так, что у меня клацнули зубы, а голова запрокинулась. Стакан выскользнул из моих пальцев, и тут же под ногами захрустело стекло. Благо, я была в домашних тапочках.
— Руки! — раздался громкий возглас за спиной Ильи, и я заметила Фила, который всего в два шага пересек кухню и вцепился в парня, рванув того за шиворот. Но этот болван потянул за собой и меня.
Я вскрикнула и, хватаясь за все подряд, полетела прямо на стекло, которое тут же врезалось в мои ладони. Зажмурившись, я на некоторое время замерла, чтобы справиться с болью. Но грохот, что донесся уже из прихожей, привел меня в чувства. Вскочила, отряхнула руки и, выбежав из кухни, нечаянно сбила с ног Илью, что, несомненно, помогла Филу. А когда я вскинула глаза на своего парня, то чуть не обомлела. Ребята удерживали Вадима, а поднимающийся с пола Илья уже и сам не стремился бросаться в бой. Видимо испугался. Все испугались, потому что по шее Фила стекала тоненькая струйка крови, а на полу под моими ногами лежал маленький складной нож. Судя по спокойному выражению лица Вадима, с ним все было в порядке, но глаза его казались просто дикими.
— И как там Каспер поживает? — спросил он едко и, вырвавшись, провел пальцами по ране, взглянул на перепачканные пальцы, и снова посмотрел на Илью. — Это же от него «привет»?
Илья сплюнул кровь, что сочилась из лопнувшей губы, согнулся, подхватил нож и, задев Филатова плечом, выскочил из квартиры. А через мгновение вернулся, сорвал с крючка свою куртку, поднял ботинки и снова исчез за дверью.
Неловкое молчание длилось недолго. Я повернулась к Юльке, сидящей на полу в кухне, и, качнув головой, произнесла:
— Идите отсюда. Одни проблемы от вас. Уйдите.
Никто и не возмущался.
А ушел даже Фил, но прежде, натягивая свою новую черную куртку, совсем не косуху, проговорил:
— Ты, Мария, молодец, что правду говоришь. Правда — она дорогая. Люди не ценят. Только, пожалуйста, береги себя. Вот я тоже резал правду в глаза, а теперь зарезать пытаются меня. Будь осторожна, ладно? — приблизился, обнял. — Просто всегда скрывай от людей то, что внутри. Твой мир никому не нужен. Есть только один человек, который будет понимать, но решать тебе — встретила ты его или нет…
Отодвинулся, поцеловал, быстро, но мягко, и все.
«Закрой за мой дверь, я ухожу…».
***
В том, что случилось нечто страшное, сомнений у меня уже не было. Я целую неделю таскалась на работу, вызвавшись сама, но в последний день, вдоволь наслушавшись воплей начальника, развернулась и вышла из его кабинета, прямо задом чувствуя изумленный взгляд.
После спокойно написала заявление на увольнение, которое шеф одобрил с демонстративным видом, словно я ему до конца дней буду должна и еще приползу на коленях, и покинула набившее оскомину место работы.
На улице остановилась, втянула в себя промозглый влажный воздух и рассмеялась. Свобода. Плевать на бытовуху. Рассчитают меня в течении нескольких дней, там денег на пару месяцев оплаты за квартиру хватит, а поесть всегда найдется, потому что родители помогают. Или помогут…
Неважно. Все наладится…
Только вот Фила не было семь дней. Ровно семь долбанных дней он не отвечал на звонки, собственно, совсем выключив телефон, и не приезжал ко мне. Я все глубже замыкалась в себе, боясь даже предположить, что с ним могло случиться.
«Пока сердце будет стучать, мы будем верить и ждать…».
Я ждала и верила. А потом раздался тот звонок…
========== Глава десятая ==========
Я никогда не задумывалась о том, сколько боли отведено каждому человеку. Никогда прежде меня не волновало, насколько силен внутренний стержень, что так упрямо держит и не дает упасть. Что держало меня? Наверное, отрицание раельности. Это когда внутри чернота, как та, что светилась в глазах Вадима, но только мертвая. Моя уже мертвая чернота.
Это случилось ровно тридцать три дня назад.
Раздался звонок. Это была Наталья, мать Филатова. Ее голос, словно загробный, словно зазвучавший из подземелья, произнес: «Вадим мертв».
Это сообщение вырвало из меня душу и выбросило в окно. Я не упала в обморок, не стала истерически кричать, не попросила ее опровергнуть сказанное. Просто села на стул, положила мобильный на стол и уставилась в серое небо за окном. Близился вечер.
Бледно-оранжевые блики заката растворялись вместе с моими надеждами, будто даже небеса смеялись над той участью, что они для меня уготовили.
За что так с ним, а? За что его так? Ведь он старался. Да, ходил по лезвию бритвы, напрашивался на неприятности, но это потому что характер такой, натура такая, но ведь не из-за вздорности и совсем не по причине аморальности…
Он не был аморальным. Он верил, а вы вот так с ним…
***
Собственно, тело не нашли. А раз не нашли…
Да, узнав об этом, я вдруг загорелась изнутри темной надеждой на лучшее, а темной, потому что она меня пожирала и обещала стать комком адской боли, если все же не оправдается.
Стоя лицом к ветру, я смотрела, как к воде клонятся плакучие ивы. Это была та самая узенькая речушка, вдоль которой мы когда-то гуляли с Вадимом.
Я уселась на лавочку, игнорируя порывистый ветер, забирающийся под капюшон парки, и не заметила, как вздрогнула, лихорадочно всхлипнув, так, словно это нечто прочно сидевшее в груди вырвалось наружу. Мне стало плохо. Просто настолько сильно разболелась голова от постоянных размышлений, от невыплаканных слез, от бессонницы, что осталось лишь сильно зажмуриться, уткнуться лицом в ладони и разреветься в голос, пугая редких прохожих.
Странности в этом деле, касающемся непосредственно самого убийства, меня совершенно бесили. Все считали, что Фила именно убили. Как убили? Где? Кто?
Каспер, вероятнее всего.
И вот еще что. Этим утром мне позвонил Олег Иванович Филатов. Представился, и я онемела от изумления. Прокурор, отец Вадима. Он лично следил за этим делом. Он лично ездил к Касперу, а после попросил меня заглянуть к нему, Филатову, в прокуратуру. Но передумал и назначил встречу в кафе во избежание слухов.
Дело пытались замять, потому как вышли на брата Каспера, однако Олег Иванович, наверняка стремясь хотя бы сейчас загладить вину перед сыном, придал все-таки некоторые факты огласке и «оборотня в погонах» задержали. Более того, отец Вадима как-то слишком дотошно расспрашивал меня о Сашке, моем брате, и тогда я словно очнулась. Встрепенулась и поинтересовалась, при чем тут он?
— А при том, — ответил Филатов, — что расследование привело именно к нему, как к потенциальному информатору. — Я непонимающе моргнула. — То есть ваш брат, Мария… — ох, это слово, будто огонь обожгло мой слух, — …помог поймать братьев Касперовичей с поличным. Мы не афишируем его причастность к расследованию, но вам настоятельно советую связаться с Александром и поинтересоваться, что ему известно об исчезновении Вадима, — Филатов тяжко вздохнул, опустив глаза. — Мне нужно отыскать тело сына. В любом виде. Пусть хотя бы будет похоронен должным образом… Знаешь, Маша, — вдруг как-то по-доброму, по-отечески, произнес мужчина, переходя на «ты», — Вадим пришел ко мне за несколько дней до… кхм… Я так удивился, когда увидел его на пороге своей квартиры. Мы посидели, поговорили обо всем… Он о тебе рассказывал, много и взахлеб. Его глаза светились, мой сын был счастлив. И хотя я знал, что эти синяки у него под глазами — следствие пагубного действия наркотиков, я впервые понял, что мой паренек очнулся, что он справляется с собой. Ты… Мария, пожалуйста, позвони, если вдруг узнаешь что-то. И еще… — Филатов встал, — Наталья, моя бывшая супруга, скрывает нечто важное. Ты не беседовала с ней? Мне она ничего не расскажет.
Я отрицательно качнула головой.
— Нет. Не беседовала.
Опустила глаза, уткнувшись взором в чашку, и призналась:
— Я не верю, что его нет.
— Я тоже, девочка.
И он ушел…
Окончательно промерзнув, я встала с лавочки, вырвав саму себя из свежих воспоминаний, и решала тут же позвонить Саше. Мы не разговаривали и не виделись ровно тридцать шесть дней. Теперь я считала каждые сутки, мысленно отмечая, что время ни черта не залечивает.
Мой одинокий раненный зверь канул в темноте и отыскать его значило — окунуться во все то дерьмо, через которое он прошел. Однако я не знала, с чего конкретно начать, потому, утерев слезы, набрала номер брата, медленно бредя в сторону метро.
— Наконец-то, — без приветствия отрезал Саша. Он был недоволен моим отсутствием. — Ты никак рехнулась, сеструха. Почему не отвечала на звонки? Хотя ладно. Говорить буду я. Слушай. Я знаю, что с тобой проводил беседу Филатов. Знаю, они хотят выведать, куда исчез Вадим. Подчеркиваю, сеструха, Фил именно исчез. Доказательств его смерти нет. Каспер не лжет. Он действительно не знает, где Вадим. Так вот… — Я внимала словам Сашки, затаив дыхание и не мигая таращась куда-то в пустоту. — Ничего я не скажу. Они прослушивают твой телефон, Марусь, так что помалкивай и ты. И да, мне жаль. Правда, сестра, мне очень жаль, — и добил напоследок, так и не дав мне выдавить ни словечка, — прости меня.
Обезумев от этих тайн, я едва не выбросила телефон в воду. Но вовремя взяла себя в руки и, спрятав технику, спустилась в метро, душой чуя абсолютную уверенность в каком-то нелепом плане, осуществленном благодаря Сашке, Наталье и самому Вадиму.
***
— Вы не можете это скрывать, — в который раз я выкрикнула в трубку, стоя у подъезда дома Фила. — Это же ваш сын. Что стряслось? Расскажите! Я жду вас, — и уже с надрывом, — пожалуйста…
Наталья так громко вздохнула, что я четко ощутила ее недовольство. Что-то мне подсказывало — она не переживает за сына так, как должна переживать родная мать. Хотя, собственно, это не удивляло. Но все же интуитивно я почувствовала некоторую фальшь данной ситуации. Что-то было не так.
Пока я дожидалась Наталью, стояла у стены дома и тихо напевала: «Счастье мое, где ты?» — любимая песня Фила.
Мать Вадима приехала достаточно быстро, помигала мне «аварийками», и я поспешила к машине. Устроилась на сиденье рядом с водительским и кивнула женщине. Она скользнула по мне недовольным и, кажется, испуганным взглядом, а после спросила, отводя глаза в сторону, чем еще больше взбесила меня:
— И? Что ты хочешь услышать?
— Правду. Это же очевидно. Где Вадим? Вы ведь знаете? Я хочу его отыскать.
— А что если он не хочет быть обнаруженным? — злобно выпалила Наталья и уже спокойнее, — просто оставь это дело. Все само наладится. Хорошо?
— Нет. Я не отступлюсь.
Она цокнула, закатывая глаза.
— Мария, мы с сыном упустили слишком много времени. А в последний день…
— Он и к вам заезжал проститься?
— Что? — мать Фила вытаращилась на меня, искренне удивляясь. — О чем это ты?
— О том, что Вадим и с отцом поговорил перед тем, как исчезнуть. Так вот что я вам скажу, Наталья, — бросила я, выскакивая из машины, и, наклонившись, добавила, — пошел в жопу ваш сын и вы, все вместе взятые! И передайте ему, что он… он… козел бессердечный!
— Маша! — выкрикнула женщина. — Вадим мертв!
— Теперь уже точно, — согласилась я и захлопнула дверцу автомобиля.
Эпилог
Как же я обожала весну, такую, которая была именно в этом году. Позеленевший город благоухал солнечными ароматами, но только не в центре, где всегда было много машин.
Я только-только вернулась от родителей, проведя у них целую неделю. Новая работа, на которую устроилась еще в конце декабря, была ничем не лучше предыдущей, но за нее хорошо платили и, пока меня это устраивало, я не жаловалась.
Вваливаясь в квартиру, я случайно обнаружила конверт, что был подсунут под резиновый коврик. Удивленно потоптавшись на месте, подхватила письмо и вошла в прихожую, попутно захлопнув дверь. Поставила сумку на пол, конверт швырнула на тумбу и, почему-то жутко боясь даже смотреть в его сторону, отправилась заниматься своими делами. Решила, что распечатаю письмо позже.
Так оно пролежало еще неделю. А когда до меня вдруг дошло, что его нужно немедленно прочесть, я, вернувшись поздно вечером с работы, влетела в квартиру и, не разуваясь, схватила послание, сразу же дрожащими руками надрывая конверт.
«Я ломал стекло, как шоколад в руке, я резал эти пальцы за то, что они не могут прикоснуться к тебе. Я смотрел в эти лица и не мог им простить того, что у них нет тебя, и они могут жить…
Но я хочу быть с тобой, я хочу быть с тобой, и я буду с тобой…» — было написано на небольшом квадратике, вырезанном из бумаги. И в самом низу приписка: «Ты ведь не захочешь лететь самолетом, я знаю. Тогда на автобусе».
С колотящимся сердцем я вытащила из конверта билет до Берлина на тридцатое мая, что наступит всего через пару недель. Путь без пересадок, прямой и долгий рейс, с группой людей, что отправляются туда на экскурсию. Так дешевле, я знала, и намного интереснее. И еще спасибо Сашке за то, что…
Ах, сукин сын! Вот почему он уговорил меня сделать визу.
Протерев вдруг предательски защипавшие глаза тыльной стороной ладони, я внезапно все поняла. Абсолютно все встало на свои места: Сашка на пару с Натальей помог Филу покинуть страну без шума и привлечения лишнего внимания. Потом мой брат или его друзья — неважно — подставили Касперовичей. Все скрывали правду. Кроме Олега Ивановича. Но и он как-то внезапно отстал от меня сразу после новогодних праздников. Значит ему тоже стало известно о местонахождении сына. Только я оставалась в неведении.
Столько темных, мрачных месяцев, столько дерьмовых ночей, выворачивающих душу своим одиночеством, и все потому, что Филатов решил не сообщать мне о реабилитации в клинику? Это ведь его мать оплатила лечение, очевидно же.
Боже… я поеду. Но там убью этого недоумка. Собственными руками убью…
***
«Все мои игрушки, мама, разметало ураганом, нету больше сказки, мама, мама…»
Агата Кристи «Ураган» ©
В тот день стояла какая-то слишком жуткая погодка. Мелкий дождь швырял капли мне в лицо, а небо и не думало освобождаться от гнета тяжелых облаков. Стало сыро и промозгло. Или это особенный климат Германии?
Пройдя пропускной пункт лечебницы, где мне пришлось задержаться по причине заграничного паспорта, я, наконец, вошла в светлое здание и тут же была встречена приветливой молодой женщиной в форме секьюрити. Она заговорила со мной на немецком, но я, протянув ей пропускную карточку, ответила по-русски:
— Извините, мне нужен Филатов. Вадим Филатов.
Та кивнула, расслышав фамилию — наверное, уже предупредили, — и что-то проговорила в рацию. Видимо ответили согласием, и женщина, махнув мне головой, пошла через холл к лифтам.
Мы вышли на четвертом этаже. Там сопровождающая меня сотрудница окликнула мужчину в белом халате, а сама отправилась обратно к лифту.
Я снова назвала фамилию Вадима, и доктор заговорил на русском, но с акцентом:
— Вы родственница?
— Нет. Я… я его девушка.
— Окей, — кивнул мужчина. — У нас часто бывать пациенты из вашей страны. Идемте.*
— Данки шон, — выпалила я, и доктор улыбнулся.
Признаться, если бы все больницы в Беларуси были такими, как этот реабилитационный центр, я, пожалуй, не выписывалась бы из них. Светлые стены, паркет на полу, все отделано по последнему слову моды. Ни намека на «совковый период», как у нас. Тут была Европа во всем. Пахло отнюдь не медикаментами или мочой пациентов, а чем-то приятным, вероятно, освежителем воздуха. Более того, приоткрытые окна в небольшом холле у административной стойки впускали в помещение дурманящий запах весеннего дождя. И хотя до этого весь мир казался мне чем-то удручающе-негативным, то в этом месте веяло надеждой и верой в лучшее будущее.