- Разрешите обратиться? - это опять я.
- Обращайтесь, рядовой, - махнул он ладонью у края каски. - Разрешаю, валяй, старый!
- Так что же, мы с мародерами, выходит, совсем никак?
- Ну, почему же никак. Проверим у этих документы. Обыщем на предмет поиска оружия и запрещенных предметов. Запишем, кто, откуда и куда. Можешь даже вещи переписать, хотя это уже будет незаконно - только с их согласия можно. Собственность священна - знаешь, небось? Мы не можем лишить их собственности. Незаконно это.
Мне стало грустно.
- Так значит, сержант, все как было в древности? Поле битвы опять принадлежит мародерам?
- Во-первых, поля битвы тут никакого нет. Есть район чрезвычайной ситуации, как и определено документами. Во-вторых, эти люди - не мародеры, пока обратное не докажет судебное следствие. Тебе все ясно, рядовой?
- Так точно, сэр! - кричу опять во всю глотку.
И тут Вован без предупреждения начинает стрелять. Он режет длинной очередью по пристрелянным вешкам, под ноги струей летят блестящие гильзы, а трое, медленно тащившие на коляске какой-то музыкальный прибор, типа маленького пианино, а на другой - большой телевизор, падают разом плашмя на спины, и пыль под ними сразу собирается в черные лужи.
- Отставить!
- Есть, сэр! - грохочет, вскочив навытяжку, Вован.
Он уже не стреляет, потому что выдал весь магазин.
- Ты что наделал, рядовой? Ты какого..., - начинает заводиться сержант, краснея от натужного крика.
- Так ведь мародеры, серж! Вон, на той "Касио", на черной клавише, ножиком я лично нацарапал в детстве "Вован". Был порот за это. Моя вещь, узнаю. И телик наш, батя покупал еще. Не новая модель, но из самых надежных.
- Доказать, что вещи твои - сможешь? - тоном ниже спрашивает сержант.
- Точно, мои!
Сержант Вовану многое позволяет. Вернее, это Вован взял такую моду - сержанта, например, "сержем" зовет, сокращенно, только он из нашего отделения. Еще когда знакомились и сержант сказал, что он тут всех подтянет, высушит, накормит и уравняет, Вован улыбнулся зло и предложил ударить в живот. Мол, мой живот - это тебе не пуховая подушка. Сержант встал перед ним, напрягся - раз кулаком! "Ха", - выдохнул Вован, даже не попятившись. Сержант ударил вслед с левой. "Ха", - опять сказал Вован. А потом предложил поменяться местами. Вот с тех пор сержант с ним осторожничает и признает какое-то равенство.
- Значит, пресек хищение своей собственности, - кивает сержант. - Это почти по закону. Это ты молодец. Но вот применение оружия против гражданского населения... А если каждый так начнет делать? Что тогда будет?
- Хорошо будет, - зло улыбается Вован. - Гнид этих не будет.
- Два наряда тебе, рядовой...
- Есть два наряда!
- И на беседу с ротным психологом!
- Серж, ну не будь зверем, а? Мародеры же, ясно, как два пальца!
- Черт с тобой, крези. Но трупы закопать подальше, чтобы не смердело. Вон, со старым вместе. Марш-марш!
Мы с лопатками бежим к трупам, и я спрашиваю на бегу Вована:
- Что, зрение у тебя такое хорошее, что сразу узнал свое?
- Нет, конечно. Да еще и солнце встает - совсем не видно ничего. Так просто сказал, чтобы серж отвязался.
- Так ты, выходит, просто так их убил, что ли?
- Чо? - Вован тормозит, и я врезаюсь носом в его спину.
Спина очень широкая и от нее остро пахнет потом.
Вован стоит пару секунд на месте, потом поворачивается ко мне. Он очень зол. Очень:
- Это ведь ты сейчас сказал сержу, старый, что поле боя принадлежит мародерам?
- Нет, не я. Это давно. Француз какой-то. Я повторил просто.
- Так вот, старый. Поле боя принадлежит солдату, ясно тебе? Вот я - солдат.
- Но тут же не бой!
- Тут - самый настоящий бой. И там - бой! И везде, где есть гниды - бой! Из-за гнид тут все рухнуло, понял, да? Из-за таких вот гнид, - пинает он носком ботинка изломанное мертвое тело.
Я понимаю, что он говорит не только о телевизоре на коляске или сворованном цементе и ржавой арматуре.
И молча начинаю копать яму.
Дело на миллион
- Шеф! Свободен? Дело на миллион рублей!
В приоткрытую дверцу старой "шахи" заглядывал растрепанный и слегка запыхавшийся молодой парень. Хотя, приглядевшись-то, не очень он и молодой. Просто есть такая природа людей, которые в детстве выглядят солидно и немного старше своего возраста, а чем старше становятся, тем моложе выглядит. Как будто настоящий возраст все время где-то около тридцати - тридцати пяти. А этому... Кузьмич оценивающе окинул его взглядом: пожалуй, даже за сорок будет. Не парень давно.
- Ну, садись, раз на миллион...
Кузьмич давно уже вышел на пенсию. У него льготная была - подземный стаж, горячий цех, "севера" всяко. Как только возраст подошел, и стаж совпал - сразу и ушел с работы. Не сильно-то, кстати, уговаривали его остаться.
Бывают такие люди, что вроде работают, работают, тянут свои обязанности, выполняют все чисто и аккуратно, так что не к чему прицепиться, а вот вздумай уйти - с радостью провожают. И не то чтобы склочный какой или там с начальством ругался, или вовсе - пьяница. Просто - не удерживают таких.
А выйдя на пенсию и посидев пару месяцев дома, Кузьмич вдруг заболел. Молодой врач, приехавший по вызову, не стал колоть лекарства и выписывать рецепты. Он просто объяснил, что все болезни - это психосоматика. Вот такое умное слово он выучил на последнем курсе, видать. И все от этой самой психосоматики. Нет-нет, вы не псих, это совсем о другом! Организм, мол, привыкает к режиму, даже к самому жесткому и неудобному. И внезапная смена режима вызывает срыв. Психосоматика, ясно? Надо опять рано вставать, делать зарядку, выходить и работать. Режим нужен. График.
Вот Кузьмич, подумав, и начал "таксовать". Не так даже деньги были нужны, как занятость. Да еще такая, чтобы ни от кого не зависеть.
Он нашел - даже и не слишком старался, чтобы найти, в сущности - старшего на "точке", заплатил взнос, поставил мужикам "после работы". И влился, таким образом. Точка у него была на Калужской, недалеко от метро. Как раз там, где стоял народ у автобусной остановки, а позади нее кипели жиром вечно горячие куры на гриле.
- Куда ехать-то?
Пауза затянулась. Пассажир уже уселся, обстоятельно поворочался в кресле, огляделся и пристегнулся ремнем, подергав его для проверки.
- На вокзал!
Хм... На вокзал. Не местный, похоже. Не москвич.
- На какой вокзал?
- А мне все равно, - радостно улыбнулся тот всем своим молодым розовым лицом.
Похоже, все же парень, не мужик. Вон, розовый и гладкий какой. И зубы на зависть, как в кино...
Кузьмич потерял зубы на Чукотке. Там работал за неплохие деньги и за хороший стаж. Вроде и питания всегда хватало, и всякие деликатесы типа икры и красной рыбы - вволю, а зубы пришлось прямо там, на месте, менять на золотые. Можно было, конечно, пластмассу белую, но пластмасса была слишком уж нестойкая - народ жаловался. Это теперь вон керамику ставят, так она крепче даже обычного зуба.
Денег на желтое хватило, и теперь по улыбке Кузьмича сразу вычисляли "свои". За своего он был и у цыган, и у каких-то кавказцев, сразу пытавшихся заговорить с ним по-своему. Кузьмич хмуро такие разговоры сразу прекращал и молвил сурово:
- По-русски говори!
- Ай, маладец! Правильно! Язык знать надо! - тут же кричали чернявые "свои" с полным ртом "рыжевья". - Где зубы ставил? Э?
- Чукотка.
- Ай, маладец! Земляк! - и даже накидывали "земляку" чуть сверху.
"На машину" - смеялись.
А что с машиной? Купил еще по открытке, заработав за долгие полярные ночи. "Шестерка" была тогда лучшей. Да она и сейчас среди тех, что с ручной коробкой передач - не худшая. И надежность опять же. Все, что могло поломаться, ломалось в первый год эксплуатации, пока была гарантия. А потом уж Кузьмич и сам мог, где приварить, а где и просто на проволоку посадить. Машина ходит, кресла не дырявые, пороги не проржавели. Чего еще надо?
- Говори точнее, куда везти. Я так не умею - на любой.
- Ну, давай тогда... Давай на самый дальний, что ли. Вот отсюда, какой самый дальний - туда и давай, - широко улыбался пассажир.
Обкуренный, что ли? Или еще что... А хотя - какая разница? Слева под сиденьем у Кузьмича лежала большая отвертка. А под левой ногой - монтировка. Он давно никого не боялся и опасался только за машину. Купить новую даже на свою не саму маленькую пенсию он бы уже просто не смог. А залезать в кредиты не считал возможным при своем возрасте.
На дальний? Это значит, на Савеловский, если ехать правой стороной. Раз о цене не спрашивает, значит, заплатит, сколько скажешь. Ну, поехали тогда.
- А что такой хмурый? - скалился пассажир.
- Чего?
- Ну, недовольный вы какой-то. Случилось у вас что? Или просто так - настроение?
- Просто так, - процедил Кузьмич.
- Или, может, здоровье? - не унимался пассажир. - Почки и печень? Или спина? Угадал? Спина, да? Это от вождения.
- От старости это, - буркнул недовольно.
- Да какая же старость в шестьдесят? В шестьдесят только жизнь начинается! Свобода, воля и покой. И никаких обязанностей.
- Шестьдесят пять! - выпрямился гордо Кузьмич.
Все-таки еще нормально выглядит, раз меньше дают. Да и сам не забывает рекомендаций врача, соблюдает режим и порядок, бреется регулярно и в парикмахерскую - раз в месяц, как по расписанию. Хотя, да - глянул он в зеркальце - седина не молодит.
- Шестьдесят пять! - уважительно присвистнул молодой. - Хотел бы я вот так, как вы, в шестьдесят пять-то!
- Все еще будет. И шестьдесят пять - будет.
- Правда? Точно будет? - обрадовался чему-то пассажир и даже засмеялся от радости.
Когда смеются от радости - это совсем другое дело, чем когда от щекотки или просто из вежливости, чтобы начальству потрафить, старый анекдот вдруг вспомнившему.
Нет, все же надо его побыстрее довезти. Нефиг кататься по городу. Вон, поговорить хочет, а Кузьмичу сейчас как-то больше тишина милее. А если побыстрее, то вот сюда... Потом по-во-рот, а тут чуть подрезать под истеричный гудок блестящей свежим лаком "дамской" машинки, свернуть во двор и выехать к арке.
- Ну, вот. Тут три вокзала - выбирай, какой хочешь.
- Да ну? Вот тут - целых три вокзала? - опять заулыбался пассажир. - Это хорошо. Это просто здорово. Сел - и пое-ехал! - пропел он мелодично, отстегивая ремень и открывая дверцу.
- Э! Э! - очнулся Кузьмич. - А деньги?
- Ах, деньги! - хлопнул себя по лбу, уже выйдя, розовощекий. - Да, я же обещал! Ну, вот, держи.
И кинул на сиденье черный дешевенький дипломат с обтрепанными до желтого картона углами, хлопнув тут же дверцей и растворяясь в сером потоке куда-то вечно спешащих вокзальных людей.
Бомба!
Кузьмич замер. Сердце дало перебой. Но, вроде, обошлось? И никаких звуков из чемоданчика. И запахов химических. Да нет, не бомба это. Тьфу! Просто денег не было у мужика, наверное. Вот и скинул ненужную вещь вместо оплаты. Сколько такая рухлядь может стоить? И куда его теперь девать? Под инструменты если только?
Вздохнув, Кузьмич развернул дипломат к себе, щелкнул замками, откинул крышку.
- Ё!
Кино снимают, что ли? Под крышкой аккуратно оплетенные цветными банковскими бумажками лежали деньги. Много денег. Очень много. Под самую эту крышку.
Ага. Как же, знаем мы такие дела. Он прикрыл чемоданчик и вырулил со стоянки, направляясь домой, на Калужскую. Ехал и чертыхался про себя всю дорогу. Точно ведь - либо телевидение эксперименты проводит, либо ментовка разгулялась, и чемодан фальшака ему кинули, чтобы проверить, как оно расходиться будет и через кого. О! Или еще хуже! Пробрало вдруг Кузьмича, и он стал внимательно следить в зеркало заднего вида за теми машинами, что сзади. Ведь это парень такой, как в кино. Улыбчивый, да ласковый. А сам-то - убийца, небось. Убил, да непростого. Такого, что теперь денег не считает. Что ему рубли? Тут доллары у него и евры разные миллионами за дело. А рубли - можно таксисту. И ответственность потом - ему же.
Кузьмич быстро вырулил с Профсоюзной, подкатил к старшему, который по вечерам сам сидел в черном небогатом, но мощном форде.
- Сан Саныч! Тут такое дело. Вот, - распахнул чемоданчик.
- Оба-на! Это как же? Потеряли, что ли?
- Сан Саныч, нельзя ли проверить - может, "грязные" они? Может, вляпался я тут по самое некуда сам не пойму, во что? Ну, вы ж меня знаете - я же за порядок. И вообще...
- Да-а-а, - протянул широкий, как два сиденья своего форда Сан Саныч. - Порядок - это главное. Ты это, Кузьмич, оставляй все у меня и не беспокойся больше. Я, значит, сам разберусь, с правильными людьми посоветуюсь. А ты теперь не бойся ничего. Если что - возьму на себя. Ты ж подо мной ходишь.
Кузьмич вытер лоб и медленно-медленно, осторожно, поехал домой. Нет уж, пусть те разбираются, кому это по рангу положено. А ему, пенсионеру, главное - распорядок дня. Чтобы жить долго и спокойно.
...
Все-таки деньги были именно "грязными", похоже.
Сан Саныч пропал. То есть, просто исчез с того дня.
Неделю никого у них не было за старшего. А потом подъехал на потрепанном "фольксе" худой мужик тоже с золотыми зубами, сказал, что теперь он на этой точке смотрит. Звать его, сказал, Петром. Просто Петром, без отчества. Но на "выканье" вежливое снисходительно дернул уголком рта и смолчал. Значит, так и надо, выходит.
Жизнь покатилась дальше. Редко-редко задумывался Кузьмич, как бы дело пошло, если бы попробовал утаить тот дипломат. Наверное, пропал бы так же, как Сан Саныч. И народ бы сначала перешептывался, сплетничал о причинах, а потом вовсе забыл бы его. А так - сытное место, спокойная работа, режим и график. И Петр этот - солидно дело поставил. Сам иногда подсаживал в "свои" машины хороших клиентов. А если кто пытался тут же постоять, "побомбить", так быстро их отучал. И с ментами местными навел контакты, и с бомжами объяснился - хороший старший этот Петр.
...
По зиме отвез Кузьмич от Ленинского проспекта до Комсомольской пожилую пару. Без запроса, за нормальные двести. Это дневной тариф был. Ночью-то пятьсот без разговоров.
Там, на Комсомольской, пока они высаживались, глядел по сторонам, прикидывая, успеет взять кого обратно или сразу погонят местные. Нехорошие стояли у вокзалов. Злые до денег и злые к "чужим". Но тут в приоткрытую дверцу наклонилось знакомое розовое лицо:
- О! Шеф! Как дела? Как спина? Подвезешь? Дело у меня есть на миллион рублей!
- Пошел ты со своим лимоном! - крикнул в сердцах Кузьмич и дернул с места, чуть не въехав в зад неспешному солидному мерседесу.
Крутнулся туда-сюда, прошмыгнул, повернул и ударил по газам. Нет уж, хватит. Не надо ему такого пассажира. Пусть от него головы у местной братвы болят.
А Кузьмичу всего и надо: режим, здоровое питание, крепкий сон и ненапряжный ежедневный труд.
А с миллионом этим - нафиг-нафиг!
Демократия - это когда большинство
- А ну, постой-ка, гражданин хороший! - выдвинулся из густой тени местный участковый. - Ты чего мимо опять бежишь, с мужиками не выпиваешь?
- Да я это... Не заметил я вас, извините, - вынужден был я остановиться.
- Заметил, не заметил... Штрафная тебе в любом случае.
- Ну, не могу я никак! Жена дома ждет. И еще... О! - вспомнил я с радостью. - У меня ж предъязвенное!
Участковый нахмурился, передал куда-то в темноту за спиной два стакана, что держал в радушно распахнутых руках, поправил фуражку. Фуражки теперь они носили по новой моде. Обязательно с очень маленьким козырьком. И обязательно - с захлестнутым на подбородке ремешком, как будто вот-вот вскочат в седло и помчат куда-то совершать угодные обществу дела.