А за окном - ничего.
Ну, на что тут смотреть? Вон площадь асфальтовая. Серая от пыли. Тут машины паркуются сразу за торговым центром. Вон сам торговый центр. Он уже сократил свой рабочий день. И по ночам не работает больше. Потому что не сезон. А с этой стороны - крытый рынок. Самые его зады, куда в сезон с самого утра стоят грузовики на разгрузку. И все. И больше там нет ничего за окном. Пустая площадь. Серый асфальт. Стена магазина, да стена рынка. Чего он туда смотрит? Что такое особенное видит?
А еще девчонки говорят, что пьют в одиночку только алкоголики. Но разве это называется - пить? Что он там, с маленькой, да под горячее и жирное? Это даже смешно. Вот когда приезжают большегрузы и остаются на ночь - вот тогда пьют. Мужики по ноль семь на грудь принимают - и хоть бы что! Ну, подерутся, бывает. Это же для разгрузки. Чтобы немного нервы успокоить, в себя прийти. А тут - маленькая... Можно сказать, что этот - вовсе не пьющий. Да, можно так сказать.
Тамара глянула, что он уже доедает первое, наклоняя к себе тарелку, и побежала к Мише за мясом на гриле, которое щедро посыпала зеленью. Все равно выкидывать эту траву. Все уже, не сезон.
...
Сергей Павлович смотрел на седую от пыли площадь за окном и ждал дождя. Дождя не было. А было такое, как будто кто-то дернул за тонкую струну где-то глубоко в организме, за сердцем где-то, и она звенит, звенит, ноет, тянет какую-то ноту.
На стол мягко легла тарелка с мясом. Официантка так же мягко и бесшумно отвинтила крышку у бутылки и налила полную стопку водки. А бутылку забрала. Это он, выходит, опять выпил свои двести пятьдесят.
Сергей Павлович подумал, не купить ли еще. Потом подумал, что пить в одиночку - не алкоголизм ли? Но понюхал мясо, отрезал кусочек, прожевал... Нет, никакой это не алкоголизм. И потом, это же только на отдыхе. Дома-то он практически не пьет.
...
На пятый день он уже улыбался знакомой официантке и звал ее по имени. А она смущалась, немного краснела крепкими щеками, но летала по пустому залу не мухой, а просто балериной какой-то. И даже за водкой летала.
Почти неделю уже провел на этом самом юге. Стоял на набережной. Смотрел вдаль, гулял под пальмами парка, что за высоким бетонным забором. В сезон, чтобы пройти в парк или на пляж местного старинного санатория, надо было платить деньги. А когда нет никого чужих, то ворота просто открыты настежь. Чужие здесь не ходят. Вот и он теперь тут - почти как свой. Знает все пути и дороги. Выучил, до какого времени работает магазин. Два раза сыграл в шахматы на небольшом рыночке, что прямо под его балконом. Там всегда в самом конце, когда уже грузить можно нераспроданный товар, местные черные мужики с глубоко морщинистыми лицами, играли не в домино какое-нибудь или там в эту, как ее, ну, когда кричат разные непонятные "шиш-беш"...- нарды! Они серьезно и неторопливо играли в шахматы. И Сергей Павлович уже раз выиграл, а другой - проиграл. И они звали подходить вечером, сыграть еще, пообщаться. Новый человек. Им интересно.
Постепенно становилось в душе пусто и спокойно. Такое особое чувство, что можно вот так жить и жить. Долго-долго. Потому что легко, без всяких обязанностей и без лишнего спроса откуда-то сверху. Даже и не думалось тут ни о чем. Это тоже было хорошо.
Можно было просто смотреть - и не думать. Ни о чем.
...
- Тамара, твой пришел!
Девки - язвы. Но она даже не ругалась. Вышла с улыбкой:
- Сережа, вам как всегда?
Да, она уже знала, как зовут приезжего. И знала, откуда он приехал. И что один - тоже знала. То есть, почти все уже знала про него. Жалела. Такой мужик - и один. Рассказывала девчонкам. Они тоже жалели, но отбивать не пытались. Потому что Тамара была первой. А это уж такое дело - кто первый, того и тапки. Только иногда смотрели с некоторой завистью.
Потому что они с Сережей уже и в кино ходили, и гуляли под ручку по набережной... И даже - смешное дело - он ее приглашал вечером в ресторан и поил местным вином. Местную - местным вином. Смешно. Но ей нравилось. Он очень красиво ухаживал и очень смешно стеснялся своего возраста.
В первую ночь, это уже после второго раза в ресторане, он так и стал ей шептать, что, мол, стар для нее, что уже давно никого у него не было, что...
Смешной.
Хороший.
И практически не пьющий. Она даже больше него вина выпила в тот раз. А он - потому что на отдыхе. Так-то он почти не пьет. Вот и это она уже знала.
- Сережа, меня сегодня подменили... Пойдем ко мне?
Он смутился, посмотрел по сторонам - да нет тут никого, нет - потом посмотрел на нее, покраснел:
- А ты, правда, этого хочешь?
Вот дурачок. Старый, а дурной. Нет, она просто не могла - такая нежность во всем организме, такая сладкая слабость. Как поглядит на него, так и хочется погладить по голове, поцеловать в щеку, приголубить, обнять, дать забыться...
...
- Тамара, у меня заканчивается отпуск...
- Дак, понятное дело.
- Но я, кажется, совсем с тобой голову потерял. Я так тебя люблю, Тамарочка...
- А я-то, я-то! Совсем дура становлюсь, как тебя вижу! Так тебя люблю!
- В общем, так, значит... Я поеду домой.
"Ага," - кивала она.
- Там все быстренько оформлю...
"Ага".
- Продам квартиру - и к тебе...
"Тьфу!"
- Что? Куда это - ко мне?
- Ну, сюда, к тебе...
...
- Тамара, что решили-то?
- Да ну, на хрен этого мудака. Видала дебилов... Нет, девчонки, представьте, значит. Он говорит - квартиру там продам, сюда приеду, тут же просто рай на земле, тут же море и пальмы, тут же ты, Тамарочка..., - она изобразила зло и очень похоже, а все рассмеялись.
Смеялись тоже зло.
- Как, блин, спать с нами - так им тут рай. А как увезти отсюда, так ни одна ведь сволочь... Да ты не расстраивайся, Томка! Все еще может получиться! Вот погоди, настанет новый сезон, соберется снова народ - может, кого и ухватишь. А представь, если и правда приедет, а?
- Сдохнет. Они все у нас тут зимой дохнут. Физиология у них не та.
- Девчонки, а ведь еще год, считай, прошел...
Замолчали.
Только как будто дернули где-то внутри гитарную струну, зазвенела она так, что аж зубы зачесались, затянула свою тонкую мерзкую ноту.
Скоро зима.
...
- Что вы долбитесь, мужчина? Нет там никого!
- Но как же...
Сергей Павлович был в растерянности. Полный сумбур в голове. Тяжесть на сердце. Он ведь все сделал, как обещал. Продал квартиру, приехал. А где Тамара? Он заходил в кафе... То есть, он пытался зайти в кафе. Но там большой черный замок на ржавом засове поперек двери. Он ходил по набережной, заглядывал во все углы, где когда-то целовался с местной смешной девчонкой. Он раз за разом возвращался к двери ее квартиры, стучал, звал.
- Так они всегда уплывают, когда дело к зиме. Зимой им тут не жизнь.
- Кто уплывает? Почему?
- Да эти, так их... Русалки местные.
- Какие еще русалки?
- А вы думали, русалки - это как в мультфильме, с хвостом? Как в сказке, молчаливые? Ну-ну...
Он ничего не понимал. А его уже тащили за руку в соседнюю квартиру. Показывали комнату, показывали кровать и всякие сантехнические удобства. Он уже и деньги платил за три месяца вперед.
- Вы тут пока подождете, а весной ее встретите. Весной, как сезон приближается, так они все сразу и возвращаются.
Теперь он днями сидел у окна и смотрел на море. Струна, которая за сердцем, натягивалась все туже и туже. Ныла.
Скоро зима.
Очередь
Перед работой Иван всегда забегал и регистрировался в очереди. Если регистрацию не обновлять, то выкинут, ведь! И не докажешь потом, что стоял, что уже второй месяц рано по утрам перед работой прибегал на переклички и получал свой номер несмываемый до следующего раза. Конечно, можно было по-хитрому, как сделала соседка Мария Сергеевна, что из той квартиры, сразу у лифта и налево. Она взяла отпуск заранее, а потом, как только объявили, обегала все пункты и встала в очереди в каждом. В первые ряды, конечно, все равно не попала. Тут все ясно, первые места в очереди всегда купленные. Жулики кругом. Жулики - они были, есть и будут даже при полном коммунизме, которого, говорят, все равно не будет, потому что утопия.
Так вот она успевает пробежаться с утра по оставшимся очередям в трех ближних пунктах. Остальные ее постепенно "выдавили", так хитро все устроив, чтобы дальние не смогли вовремя зарегистрироваться и подтвердиться. Ох, ругалась Мария Сергеевна... Ох, ругалась! Она же работала в юности-молодости на стройке, и даже дошла до прораба, пока замуж не выскочила. А как прораб на стройке разговаривает? Он же не разговаривает - он кричит. И все при этом кричит не теми словами, что можно писать в книге. Но тут, в общем, уже бесполезно было кричать. Ну, поругалась, пошумела пару дней. Теперь вот встает на час раньше и обегает все свои точки, чтобы уж наверняка. А Иван - он только в одной очереди стоит. Потому что на самом деле все равно, что в трех, что в одной - все равно раньше срока не получится. Вон, у нее целых три очереди, да ни одна еще так и не дошла.
Правда, три очереди - это такая возможность... Это же в случае чего можно свою очередь перепродать. Говорят, если продаешь свою очередь, а она из первой сотни, можно купить машину сразу. А если, предположим, из первой двадцатки - так сразу квартиру. Мария Сергеевна, выходит, теперь дама богатая. Правда, муж у нее запойный, поэтому завидовать-то нечему - все равно пропьет. Даже если очередь ее дойдет - все равно все пропьет. Так уже бывало, что у них в квартире оставалась только та кровать, на которой спали, да сантехника, потому что крепко вмурована, а у мужика руки не из того места растут. Она так всегда и говорит громко и отчетливо, что у моего-то, мол, руки - не оттуда. А он и не возражает. Симпатичный такой, интеллигентный. Только сильно запойный.
В долгих вечерних кухонных разговорах теперь сплетничают не о политике - о тех, кто уже дошел, дотерпел, дождался. Правда, лично никто никого как обычно не знает, но вот знакомый - с ним вместе на автобусе по утрам едем - говорил, что его сосед лично видел, как сам президент... Ну, это уж точно - враки. Чтобы сам президент - в общей очереди? Да еще так, что его видел какой-то сосед малознакомого типа? Над такими рассказами смеялись, а потом обсуждали слаженно, как и что будет, когда закончится очередь.
Еще говорили, что некоторым приходят специальные открытки. Будто бы те розыгрыши по телевизору, когда надо послать пять СМС и заплатить за телефонный разговор со студией, вот будто бы там действительно разыгрывают очередь для внеочередников. И если выиграешь, то получаешь простой почтой специальную открытку. И по той открытке тебе надо уже регистрироваться не в общую очередь, а в очередь внеочередников. Там совсем другой номер, и все будет гораздо быстрее. Правда, не верилось в это как-то. Все эти игры, что по телевизору - там же просто артисты! Известное дело... Мать Ивана несколько раз слала СМС. Потом ему приходилось срочно класть денег ей на телефон - очень дорого выходило. И ничего она все равно не выигрывала. Иван уж ей объяснял, объяснял насчет разводки и лохов, которые разводятся. Она обижалась, но потом вздыхала и обещала просто ждать своей очереди.
- А вдруг не дождусь, Ваня? - спрашивала иногда с тоской. - Вдруг не успею? Это же сколько мы потеряем, а? Так бы - не себе уже, пусть, а детям. Вот тебе, Ванечка, сестре твоей... И отец так-то бы хотел. Нам-то, старым, ничего в этой жизни уже не надо. Лишь бы детям хорошо было!
Иван только отругивался. А что он мог сказать? В сотый раз повторять, что нечего волноваться? Что все пройдут свою очередь? Что чем сильнее волнуешься, тем чаще болеешь? Что вопросы у тебя, мать, странные такие, прямо, как у маленьких детей. Ну, разве же не ясно было сказано с самого начала, что все, понимаешь, все могут и все успеют. Ну?
Мать плакала в трубку, но на другой день снова перезванивала и пыталась выяснить, что там и как слышно насчет очереди, и какие шансы, и успеет ли она до смерти.
Трудно с ними, старыми.
Иван знал точно одно: надо выполнять все правила и законы. Надо стоять в очереди. Надо регистрироваться по утрам. Ну, и работать надо - а как же без этого? Жизнь - это ведь не просто так в очереди стоять. Тут ведь и питаться надо, и одеваться, и за квартиру платить. И родителям, кстати, помогать. На телефон матери денег кинуть - откуда взять? За-ра-ба-ты-вать!
Даже в старых книгах, в церковных во всех, написано было, что если все выполнять честно, то рано или поздно будет тебе награда. И вовсе не после твоей смерти, а тут, в этой жизни.
Так верил Иван, каждое утро бегая на перекличку.
А сегодня утром он никуда не побежал. И на работу сегодня не пошел. Потому что, проснувшись, увидел на кухонном белом столе, прямо посередине, неизвестно откуда появившуюся яркую черную открытку с красными буквами, с подписями, с печатями и с номером телефона. Красивым шрифтом, отчетливо и ясно, на открытке было написано, что в связи с тем, что он, Иван, то есть, такой хороший, что все выполняет, что все правила и все как положено, и работа вот у него, и родителям помогает, и сестре советы дает, и Марии Сергеевне тоже не грубит вовсе, то в связи со всем этим ему дается право на проход вне очереди. А открытка - это пропуск. Надо просто прийти, показать открытку, и сразу пропустят. И не надо стоять, не надо никаких перекличек, не надо на работу теперь уже, потому что - а зачем, собственно, на работу? Ведь если вне очереди, то - все. То есть, совсем - все. Что хочешь, то есть, и без всякого труда.
А что хочешь? В смысле, как идти-то? Открытка есть, костюм ненадеванный - вот он. Галстук, рубашка белая. Все, как положено, как принято. Завидовать все будут, конечно, но тут уж... Заработал вот, заслужил. По-честному, по законному. А если бы все так работали, то всех бы пропустили вне очереди? Дурацкие какие-то мысли. Собираться надо и идти. А все равно как-то страшно. Вроде и закончилась жизнь, что ли... Вот - раз, и все. Закончилась. Ведь теперь не надо ни работать, ни стараться, ни родителям помогать больше не надо - у них, кстати, своя очередь есть.
Телефонный звонок разорвал тишину, заставил вздрогнуть.
- Иван Петрович? - незнакомый голос в трубке гладил бархатом.
- Я.
- Иван Петрович, дорогой. У вас есть то, что нужно мне. Понимаете? Назовите вашу цену.
- Но...
- Иван Петрович, подумайте сами: очередь вы все равно не теряете. Рано или поздно пройдете, достигнете. А деньги - они ведь сейчас и сразу. Вы сможете помочь родителям. Сестре. Сможете перестать работать и занять еще несколько очередей. Сможете, наконец, если вам так вот не терпится, купить себе очередь ближе.
- Я так сразу не могу, - сказал Иван. - Мне бы подумать...
- Очень хорошо! Главное, что вы не отказываете - это хорошо. Вы думайте, думайте. Но помните - я вам первый позвонил! Сейчас к вам сразу набегут разные - вы уж скажите, чтобы со мной решали все вопросы. А хотите, я вам человечка к дверям поставлю? Так и не помешает тогда никто думать. А?
Иван молчал, крутя открытку в руках. Правильно ведь говорит незнакомец. Все правильно. И набегут. И будут предлагать. И еще угрожать будут. Всем хочется. Всем, поголовно - точно. Но ведь это лично ему открытка? Это же он своей жизнью заслужил? Вот тут так и написано в тексте - кому именно и за что. Это ведь не просто так - вне очереди. Это вроде как орден такой даже. Признание такое.
Он еще раз перечитал текст. Перевернул открытку, всмотрелся в знакомый логотип и сияющие красные на черном выпуклые буквы:
"Одна душа - одно желание".
...А очередь еще длинная...
Петрович и Василий
Животные любили Петра Петровича.
Кстати, он и сам себя уже мысленно называл Петром Петровичем, потому что за годы и десятилетия просто въелось - никто ведь на работе иначе и не обращался. А теперь-то, на пенсии, тем более. Не Петя, не Петруша и уж тем более не просто так Петрович, как во дворовых ленивых компаниях. Солидный пенсионер. Умеренно пьющий - исключительно по праздникам. Следящий за здоровьем. Вот, даже этот, как его, который давление меряет... Вот ведь склероз. Надо бы еще и таблеток тех купить, которые для памяти.