- Дорогой Гарри! Мы ждем тебя первого сентября в Хогвартсе...
Гиппотерапия
Курбан попал в армию так, как попадали тогда все. В почтовом ящике обнаружилась повестка. Он собрал мешок и пришел на призывной пункт. На вопросы комиссии отвечал с большим и тяжелым акцентом, улыбаясь всей своей лунолицей физиономией. Лицо было большое, круглое, блестящее, темное - на нем просто терялись тонкие усы над пухлыми губами и черные глаза, весело блестящие из-под таких же тонких-тонких, как нарисованных, черных бровей.
- Как зовут?
- Курбо-он, - тянул он чуть в нос, смешно выпячивая губы.
- Что умеешь?
- Чоба-ан...
Чабан нам не нужен, говорили офицеры и прапорщики, набирая команду, один за другим грузившие своих призывников в поезд и отъезжающие к месту прохождения службы.
Курбан попал в самую последнюю команду во главе с каким-то мешковатым прапорщиком, которому понравилась его фигура - огромный рост и крепкие плечи. Ничего, сказал прапорщик, нам с ним не беседы проводить, а службу служить. Нам и чабан сгодится.
С большим трудом его одели по форме, и даже нашли большие сапоги сорок шестого размера. Однако после первого же кросса Курбан явился в санчасть и с порога, широко улыбаясь, заявил с придыханием:
- Боли-ыт...
- Что болит? - спросил удивленный старший сержант.
- Нэ знай, как по-русски... По наш - бирикелэ. Очэнь балит. Нэ могу сапсэм.
Старший сержант велел приспустить штаны и задрать нижнюю рубаху. Как только он прикоснулся к животу Курбана, тот издал стон умирающего. Температура оказалась немного повышенной. Его тут же положили в койку, а фельдшер записал в карточке, задумчиво постучав кончиком авторучки по губам:
"Подозрение на острый приступ аппендицита".
Через три дня в карточке появилась запись:
"Приступ купирован, под наблюдение".
Командиру взвода Курбан принес бумажку из санчасти, где было написано, что бегать или поднимать тяжелое ему запрещено ровно на две недели. А через те же две недели ровно у него снова заболело где-то в животе справа.
- Нэ знай, как по-русски! Бирикелэ - очэнь. Да! Нэ могу!
- Третий приступ - и на операцию! - сказал строго фельдшер с широкой лычкой старшего сержанта. - Понял?
Курбан улыбался толстыми губами и только шептал:
- Боли-ыт...
Через месяц он лежал в санчасти уже с другой болезнью. Тоже не имеющей названия на русском языке.
Пока он болел, во взвод командиром был назначен молодой лейтенант Володя Шарабура, пришедший прямо после педвуза, когда призывали всех. Он вежливо переговорил со всеми солдатами и сержантами, наведался и в медсанчасть.
- Болеете, рядовой?
- Да. Бали-ыт...
- Бирикелэ?
- Нэт. Тапер другой балит. Нэ знай, как по-русски...
Шарабура хорошо учился и многому научился. Он слушал, что и как говорит Курбан, хмыкал недовольно, а на другой день пришел с утра и приказал:
- Одеться - и за мной.
- Ба-ли-ыт! - выкрикнул Курбан.
- В город пойдем, девушек смотреть.
В город неназываемая болезнь выйти не мешала. Офицер со своим солдатом, выглядевшие рядом, как человек-гора в кино и человек-тростинка, вышли за ворота, где солнце и веселый воробьиный щебет, и куда-то долго ехали, пересаживаясь с одного транспорта на другой. Наконец, снова железные ворота, как в их воинской части, охрана, пропустившая их, и знакомый Курбану запах - конюшни!
- Это вот Наташа, - сказал Шарабура. - Это - Курбан. Ты, Курбан, походи тут, посмотри. А мы с Наташей побеседуем немного.
Невысокая спортивная Наташа строго посмотрела на Курбана, смерила взглядом его рост, и кивнула, погрозив предварительно пальцем.
Они вышли на солнце, а Курбан пошел вдоль денников. Он зашептал, запел какую-то песню, снова заговорил на своем языке. Лошади не шарахались, а наоборот, тянулись к нему, касались губами его лица, фырчали, а он обнимал их, хлопал по щекам, чесал под челюстью, лохматил челку, и что-то говорил, говорил, завораживающе спокойно и ласково...
Из-за колонны смотрели на него подошедшие тихо лейтенант Шарабура с Наташей.
- Ну?
- Лошадник, точно. Чабан, говоришь?
- Дай ему, ну, как положено...
Наташа выдернула из горы опилок вилы и сунула их в руки Курбана.
- Вот денник - вычистить и засыпать опилками.
Он смело шагнул внутрь, и так же напевая теперь что-то веселое, вычистил все, до чего дотянулись руки. Потом он жесткими щетками чистил коня. Огромного вороного коня со спиной, широкой, как кровать.
- Мне-то он неудобен, - пояснила Наташа Шарабуре. - А ему - в самый раз будет.
Когда уздечку уже оседланного коня сунули в руку Курбана, он глянул на лейтенанта. Тот, по-птичьи склонив голову к плечу, спросил:
- Бирикелэ?
- Нэт! - тут же ответил Курбан. - Нэт бирикелэ!
И ему тогда разрешили сесть верхом и проехаться туда-сюда, выгуливая коня. Потом еще туда-сюда, потом рысью. А еще через несколько минут Курбан со счастливой улыбкой, что-то визжа, как настоящий разбойник, летел на галопирующем коне, бросив поводья и крыльями раскинув руки в стороны.
- Хорош, - оценила Наташа. - Мы этого тяжеловоза никак разогнать не могли. Только под хлыстом ходил. А тут - один голос и ноги. Очень хорош твой чабан.
...
Утром в маленький кабинет взводного осторожно постучали.
- Разрешите? - на пороге стоял Курбан, подтянутый и аккуратный. Куда-то исчез его акцент, исчезла постоянная улыбка. Он был строг и серьезен:
- Товарищ лейтенант, рядовой Галиев для дальнейшего прохождения службы прибыл!
- Дверь закройте, рядовой. И садитесь вот сюда.
О чем они там говорили, не знает никто. Но после этой беседы Курбан стал самым исполнительным бойцом, кидающимся добровольцем на любое самое грязное дело. И болячки его вдруг все прошли. Что интересно, и акцент куда-то пропал. Правда, если серьезно, то акцента никакого и не должно было быть, потому что рядовой Галиев Курбан-гельды родом был из Московской области - но кто же читает личные дела? И чабаном он не был, а был студентом-недоучкой, ушедшим в армию со второго курса политехнического института. Чабаном был его дед, к которому Курбана в детстве отправляли на все лето. Там он и на коне скакал, и баранов резал, и жил в бескрайней степи, становясь таким же прокопченным кострами и солнцем, как все чабаны.
Два, а то и три раза в месяц за исполнительность он получал увольнительную. Потом была долгая поездка, пересадки, проход мимо непременной на окраинах любого города промзоны, кованые ворота, а за ними встречала его Наташа, у которой для любителей коней всегда находилась работа.
- Как вы справились с этим э-э-э... чабаном? - спрашивали у Шарабуры проверяющие и командиры.
- Гиппотерапия, знаете, от многого лечит. Вот - помогла.
- Гиппотерапия, говорите? Очень интересно...
...
Через год Шарабура уволился, отслужив свою норму. Он женился на Наташе, и она еще через год родила ему маленького Шарабуру.
А Курбан, даже после "дембеля", продолжал приезжать к знакомым конюшням. Он устроился охранником в торговый центр, где опять ласково улыбался всем, щуря черные глаза. Его любили за безотказность и исполнительность. Но каждый свой выходной день он ехал на окраину, чистил денники, выводил лошадей на прогулку, и наконец, однажды ему предложили остаться работать здесь же, при конюшне. Зарплата, сказали со вздохом, небольшая, но зато есть возможность подработать. И потом - гиппотерапия же!
Так он объяснял всем при увольнении. И акцента при этом у него совершенно не было.
А еще через два года Наташа с Володей стояли и, улыбаясь, смотрели, как Курбан проводит по кругу самую смирную лошадку, в седле которой, вытаращив одновременно от восторга и страха глаза, сидел маленький Шарабура, похожий одновременно на обоих родителей.
Гоблины
Темный лес был совсем не страшный. И чего его бояться? Что тут вообще может быть страшного - в лесу? Лес - он кормит, одевает... Лес дает жизнь всему племени. Лес прикрывает от страшных кровожадных гоблинов.
Ун крался по ночному лесу, вздрагивая иногда от непонятных шорохов и страшных ночных звуков. Он же не виноват, что ему еще нельзя со всеми, что годами и ростом просто еще не вышел. Понятное дело, никто не примет его в настоящий ночной поход, не объявит перед всем народом настоящим охотником. А он все равно всем докажет. Он ничуть не хуже этих, которые большие. И если снова будет война - он тоже пойдет, и будет воевать. Не помогать и подносить стрелы лучникам и камни пращникам, а - сам. Как большой. Как настоящий охотник. Но для этого надо продержаться в ночном лесу, а потом выйти из него утром с добычей.
Старших на закате увел из поселка шаман. У них ночной поход против страшного вечного врага. Люди и гоблины просто не могут жить вместе.
Вождь уже давно спит, наверное. Вождь должен хорошо отдыхать, потому что у него много трудов днем. И всякая мелочь голозадая, и девчонки все - они тоже спят. Не потому, что работа у них днем, а потому что мелкие еще. Им расти и расти. А девчонкам - готовиться замуж. За самых настоящих охотников.
Все спят.
А Ун, которого так назвали, потому что он первый ребенок в семье, шел по ночному лесу. Если вокруг все черным-черно и колется - это елки. Если становится вдруг просторно вокруг и мягко шагается - это сосна. Высокая рыжая сосна. Еще бывает разный обязательно колючий кустарник.
Ун шарахнулся от внезапного треска веток справа, споткнулся о корень, как будто специально выставленный ночным деревом...
- А-а-а... Ух! Ой!
Не смешно. Да. И даже очень больно. Вот как теперь охотиться? Как доказывать, что уже не маленький?
Крутой песчаный откос привел на сырое дно оврага. Хорошо еще, не в болото и не в речку. Хотя, подумал Ун, если бы в речку - было бы не так больно.
- Эй, ты там живой? - раздался шепот сверху.
Ночью все слышно хорошо. Особенно - если человек говорит. Лес сразу выдает человека. Это зверя можешь не услышать, пока он не кинется на тебя. А человек человеку...
Песок с шорохом пополз под ногами невидимки. Слышно-то, вроде, слышно, да все равно ничего не видно.
- Где ты тут?
- Здесь, - буркнул Ун, пытаясь узнать по голосу. - Кто это?
Ему уже было наплевать на смех и на издевательства. Это будет потом, когда вернется в поселок. А сейчас просто очень сильно болела рука. Не нога, которой запнулся, а правая, самая нужная, рука. Она наливалась горячей тяжестью, и двигать ею было совсем нельзя.
- Я - Ерс. По-нашему - первый, значит.
Чужой! Правая рука дернулась к ножу, и Ун чуть не задохнулся от боли. Кричать при чужих нельзя. Только замычал, вцепившись зубами в край плаща. И еще слезы...
Все-таки ночью хорошо. Ничего не видно.
Мягкие руки нащупали его плечо. Потом легко обвели руку, а потом вдруг...
- А-а-а!
- Тихо, тихо! Все-все-все! Это был простой вывих! Я вправил.
- Убил бы тебя. Предупреждать же надо!
- А если бы предупредил - ты бы поддался?
Ну, правильно говорит. Конечно, не поддался бы. А теперь зато боль постепенно уходит. Нет, рука все равно болит, но уже можно шевелить ею. И даже можно достать нож.
- Я - Ун, - сказал он. - Это от Унус, первый, то есть, по-нашему.
Упала тишина.
- Эй, - осторожно прошептал Ун. - У меня нож есть, если что.
- И у меня есть нож. И еще у меня лук.
- А у меня - праща. Но мы же с вами не воюем, верно? Вы кто вообще?
- Луговые мы. С луга, что за рекой.
- За рекой. Далеко. А мы - лесовики. Охотники. С гоблинами вот воюем насмерть.
- И мы - с гоблинами! Каждый год - с гоблинами воюем. Гоблины страшные, но мы отбиваемся.
- Так у нас с вами мир, что ли? Мы, что ли, союзники, выходит?
Так в темноте ночного оврага познакомились и сразу подружились Ун и Ерс.
А как им было не подружиться? Возраст один. Рост - Ун примеривался - тоже примерно один. И первые в своих семьях. И в лес они пришли за одним и тем же.
- Наши пошли на гоблинов охотиться, - с тоской сказал Ерс. - А меня не взяли. Молод еще.
- И наши пошли на гоблинов... А мне хоть бы кого. Хоть зайца, что ли... Чтобы тоже - ночью. Чтобы добыча. Иначе ругать будут.
- И меня - ругать.
- А девчонки - смеяться...
- Да!
Но с Уна охотник был уже никакой. Правой руке немного полегчало, но все равно пращу сильно не раскрутить - больно. Понятное дело, Ерс сразу решил помочь. Как иначе? Другу всегда помогают.
Зайца - не зайца, а глухаря он как-то добыл. И сам привесил его за шею к ремню Уна.
- Знаешь, что, - сказал тогда Ун. - Пошли теперь со мной. Покормят, а потом еще проводят хоть даже и до самой реки. А то - мало ли... Гоблины ведь - они хитрые. И темно ведь.
Ерс замялся, но Ун схитрил. Стал стонать и говорить, что еле-еле идет. И Ерс, как настоящий товарищ, повел его к нему домой.
На рассвете вышли на опушку леса и увидели частокол.
- Ха! - громко и радостно закричали от ворот. - Смотрите, люди! Мой первенец - герой! Он живого гоблина словил!
- Папка, - сразу заулыбался Ун. - И не ругается совсем...
- Ах, какой у меня сын! - пел, приплясывая, его отец. - Он пошел в меня - настоящий охотник. У него глухарь - ах, какой глухарь! Мы сварим суп и накормим всех! И он пошел в деда - великого охотника. У него гоблин - ах, какой гоблин! Живой! Кто может сравниться с моим сыном? Кто еще привел в поселок живого гоблина?
Ун остановился. Какой гоблин? Это - Ерс! Ерс - друг и союзник. А с гоблинами мы воюем. Гоблины страшные и кровожадные.
- Веди его сюда, - смеялись люди, собираясь у ворот. - Сейчас мы вместе посмотрим, что там у него внутри. На свету посмотрим, не ночью.
- На счет три, - сказал Ун тихо.
- Понял, - так же тихо ответил Ерс, уже снявший с плеча лук.
- Раз, два... три!
Они кинулись в кусты, как испуганные зайцы.
Вжик, вжик - пролетели над головой камни и тупо ударились в ствол высокой сосны.
...
Теперь уже Ерс нес глухаря, а Ун смотрел, чтобы за ними никто не гнался. Он своих хорошо знал. Они упорные - настоящие лесные охотники. Поэтому сначала мальчишки бежали в самую гущу леса, а потом резко свернули, чуть не навстречу погоне, а потом еще раз свернули - и прямо к реке.
Река тут была широкая, но мелкая. Шагов двадцать в ширину, не меньше. По пояс в воде, непрерывно вращая пращу над головой - это больной-то рукой!
В общем, к деревне луговых вышли уже совсем дохлые. Ну, почти. Такие - еле-еле передвигающие ноги.
- Иде-е-ет! - кричала какая-то малявка с вышки у таких же ворот. - Веде-е-ет!
- Ай, молодца, - приплясывал в воротах отец Ерса. - Ай, какой охотник растет! Лучший охотник в племени будет! Ночью в чужом лесу глухаря взял! Ах, какой суп будет! И еще - гоблин! Живой гоблин! Зачем тащить голову, когда он сам ее несет? Ну, кто сравнится с моим сыном? Кто хоть раз приводил в деревню живого гоблина?
- Ха-а! - весело кричали соседи. - Веди его скорее сюда, Ерс! Мы посмотрим, какой он изнутри днем!
- На счет три, - прошептал Ерс.
...
Их догнали почти на самой опушке леса. Луговые догнали. Охотники бежали неторопливой мерной рысцой, которой даже оленя можно загнать до смерти. А тут - два пацана. Да еще и не спавшие ночью. Так что до опушки им на самом деле было еще бежать и бежать, а охотники с луками и копьями - вот они, уже почти в спину дышат.
Да и бежать-то уже было некуда. По опушке леса споро разворачивались охотники лесовиков. Зажужжали пращи, готовясь выпустить рой крепких гладких камней.
- Гоблины! - закричали с одной стороны.
- Гоблины! - подхватили с другой.
Ерс и Ун стояли спиной к спине, не отворачиваясь от неминуемой смерти. Все знают с малых лет - гоблины никогда не щадили людей.