Стилински ощутил бы что-то щемящее и болезненное в груди, но злоба притупляла все остальные чувства.
— Я отвезу тебя домой, — повторил он и вновь двинулся вперед, увлекая девушку за собой. — Просто отвезу, и все будет хорошо.
Стайлз сожалел о том, что поехал на машине Скотта, его потрепанный джип был бы сейчас к месту. Стайлз совершенно забыл о том, что он не предупредил друзей. Стайлз вообще ощущал, как из пространства стремительно выкачивают воздух, как вакуум начинает медленно сдавливать легкие, и сделать вдох становится все тяжелее и тяжелее.
Лидия чувствовала то же самое. Впервые она разделяла его чувства.
Они оба не знали, сколько времени заняла у них дорога до остановки, они потеряли счет часов и минут, они будто попали в другую реальность, где время не было представлено в виде циферблата, где время вообще не имело значения. На середине дороге Стайлз остановился, снял кофту и накинул девушке на плечи, но Лидия не чувствовала ни холода, ни уж тем более тепла. Она сама погрузилась в образовавшийся вокруг них вакуум — она не дышала, не ощущала времени, не ощущала перепадов температуры.
Просто застыла в неком анабиозом состоянии.
Стайлз вел ее к остановке, смутно помня дорогу и сомневаясь, в правильном ли направлении они идут. На самом деле, обнимая ее за талию, прижимая ее к себе и ощущая ее руку на своем плече, он думал только о том, что недостаточно хорош для нее. Он терялся в своих желаниях, он хотел быть плохим, он хотел быть разрушительным, он хотел быть для нее хоть каким-нибудь. Он думал о том, что не повезет ее домой, что они сядут на первый попавшийся автобус и будут ехать до конечной, что им — ей и ему — это просто необходимо.
Что это было бы правильно.
Когда они доходят до остановки, то им не приходится долго ждать — автобус подъезжает практически сразу же. Стайлз расплачивается за проезд и ведет Лидию на самые дальние сиденья, держа ее за руку. Он чувствует прикосновения ее холодных пальцев, ее напряжение передается и ему. Молчание давит, мрак опускается не только на город, но и на них двоих.
Укутывает и будто укрывает.
Она садится у окна и кладет голову на плечо, как только он садится рядом. Их пальцы по-прежнему переплетены. Стилински вполне уверенно отводит руку назад и прижимает девушку к себе за талию.
Он заботится о ней. Он всегда будет заботиться о ней.
Она пачкает свои руки в его крови (и крови Эйдана), но вновь не замечает его. От Лидии веет свежестью и едва уловимым ароматом духов. От Лидии веет подавленностью и полные отсутствием планов насчет того, что делать дальше. Стайлз старается передать ей свое тепло, старается согреть ее, но ее руки все еще ледяные, и сама она все еще в ступоре.
Автобус трогается с места, пейзаж за окном начинает постепенно ускальзывать, слайды постепенно сменяются, и в открытые окна начинает проникать шум ветра. В автобусе не так уж много народу — одинокая пожилая женщина, несколько парней, чья разрушительная музыка слышна даже Стилински и Мартин, и одна парочка, сидящая как раз прямо перед Стайлзом и Лидией. Все кажутся здесь позабытыми и пыльными, никто в этом чертовом автобусе будто не может расслабиться, мрак вновь начинает давить на плечи.
Стайлз прижимает Лидию к себе еще плотнее. Она поддается, потом приближается к его лицу так близко, как не приближалась еще никогда, и тихо шепчет:
— Ты никому об этом не расскажешь, — она не просит, а приказывает, оставаясь Лидией Мартин — надменной и не терпящей возражений. Стайлза радует прежняя Лидия, он кивает, сжимает ее руку в своей и заверяет:
— Никому. Но и ты к нему тоже больше не приблизишься.
На это Лидия ничего не отвечает — лишь утыкается парню снова в плечо и больше не произносит ни слова. И пока мимо них проносятся километры, они замирают в своей идеальной контаминации, они застывают, каменеют и будто прочнеют. Их пальцы переплетены, их объятия крепки, их близость запредельна.
И их отчаяние велико, ощутимо и разрушительно. Оно сжимает их в клетку, не дает возможности сделать вдох, но позволяет прикасаться друг к другу. Для Лидии это ничего не значит, ее мысли все еще заняты Эйданом, и ее сердце вновь разбито. Для Стайлза это значит многое, но он тоже ощущает впивающиеся в его грудь осколки.
3.
Они выходят из автобуса и снова начинают медленно плестись, только теперь уже по направлению к дому Лидии. Они по-прежнему слишком близки, их по-прежнему окутывает молчание, но большего ни ему, ни ей не надо. Лидии не хочется говорить, и она довольна тем, что Стайлз не ковыряется в ее душе и не лезет с расспросами. Она благодарна ему, она ощущает в нем потребность, пусть и не такую, какая нужна была бы Стайлзу.
— Я не предупредила Эллисон, — шепчет она, ее каблуки чуть нарушают тишину размеренным стуком.
— А я Скотта.
До ее дома идти всего минут десять, но они особо не торопятся. Стайлз думает о том, как объяснить такое состояние Лидии ее матери, но решает как обычно сымпровизировать. Да и не до ее матери сейчас. Ему просто жизненно необходимо знать, что с самой Лидией все в порядке.
И завтра утром он уже будет под ее порогом, как преданный пес. Это так дешево, банально и низко, что впору было бы разозлиться на себя, но Стилински не может, хотя пытается.
— Я им позвоню и что-нибудь скажу, — произносит он спустя некоторое время, хотя почему-то думает, что Скотт уже обо всем и так знает. Или благодаря своему суперслуху, или благодаря Эйдану — не важно. В противном случае он бы уже догнал их.
Лидия ничего не отвечает, продолжает молчать и давить своей немногословностью. Стайлз ощущает, как его плечи начинает обволакивать свежесть вечера. Вначале это даже приятно — становится легче дышать, остужается пыл. Спустя минуты две свежесть становится прохладой, а еще спустя минуту начинается озноб и дрожь. Стилински ощущает, как леденеют его пальцы, но никак не выдает себя — наоборот прижимается к Мартин еще плотнее, тактильно передавая ей свое тепло. Последнее тепло, какое у него еще есть.
Они бредут, и бредут, и бредут… В какой-то момент у Мартин подворачивается нога, но Стайлз удерживает ее за плечо. Он бы взял ее на руки, но почему-то не додумывается до этого. До дома Лидии остается пара секунд, когда она все-таки будто приходит в себя от своей кататонии и вспоминает, что рядом с ней кто-то еще идет. Она поднимает голову, переводит взгляд на Стилински и цепляется рукой за его футболку, заставляя остановиться.
Стайлз повинуется. Собственно, как и всегда.
— Стайлз, — она четко произносит его имя, отчеканивает каждый звук, словно гвоздями прибивая его к асфальту. — Ты никому не скажешь, — ее голос понижается, к его пальцам начинает приливать кровь. — Никому.
Он кивает, даже не пытаясь вникать в суть ее просьбы. Смысл ее слов он осознает с некоторым замедлением, но все же осознает.
— Ты к нему больше не приблизишься, — отвечает он ей. — Он полный ублюдок.
Лидия отпускает его футболку, потом отводит взгляд, и они медленно снова плетутся вперед. Стайлз ловит себя на новом безумном желании — ему хочется остаться с ней. Ему хочется обнять ее, прижать к себе и согреть. Ему хочется уберечь ее, укрыть от всех, даже от самых близких.
Просто изолировать себя и ее. Он даже снова согласен на расстояние, безразличие и подколы. Он согласен на многое, только бы она позволила ему остаться.
И заснуть рядом. Или хотя бы в кресле. Или даже внизу на диване.
Он вряд ли сможет заснуть сегодня вообще, а так хотя бы будет остерегать ее сон. Как верный пес. Он не против быть ее псом, и думая о таком сравнении, Стайлз невольно вспоминает о той старой песне шестьдесят девятого года*.
Они подходят к ее двери, и Лидия достает ключи из своей сумочки, надетой через плечо. Она открывает дверь, ключи слабо звенят, напоминая о том, что пространство не вакуумное, и звуковые волны здесь вполне слышны.
В доме темно, но уютно. Стайлз идет следом за Лидией, решая проводить ее до комнаты. Свет не включен. Миссис Мартин почему-то не объявляется, и это радует Стайлза. С каждым шагом его намерение остаться здесь возрастает, а пальцы перестают быть ледяными, и кровь в них, кажется, что бурлит. Он смотрит на Лидию, вспоминает случившееся на песчаной отмели и чувствует злость, смешанную с отчаянием и подавленным состоянием. Стилински знает, что бывают ситуации, когда ничего и не надо говорить, потому что все настолько плохо, что лучше это не комментировать. Но ему до озноба хочется что-то сказать ей.
Она опережает его и первой разбивает хрусталь немой тишины.
— Ты можешь идти.
Они стоят перед входом в ее комнату. Лидия не оборачивается, стоит спиной, все так же непозволительно близко. Лица не показывает, голос не дрогнет, спина прямая, а в ее интонации — хлесткое безразличие. Мартин взяла себя в руки. Она всегда это умела.
— Я останусь с тобой, Лидия.
Ее имя ему почему-то нравится произносить. И эти слова — гораздо больше, чем «я люблю тебя», гораздо громче, чем крик, гораздо откровеннее, чем признание в чем-то отвратительном.
— Нет, Стайлз. Тебе лучше уйти.
— Я хочу остаться с тобой, — последняя попытка. Теперь — на тон ниже, Стайлз приближается к ней, практически нависает над ней. — Я не оставлю тебя одну.
— Я хочу побыть одна.
Никаких эмоций. Она молча открывает дверь своей комнаты, проходит внутрь и… захлопывает дверь за собой. Прямо перед носом Стилински. Грубо. Жестко. И никакой тебе благодарности. Никакой признательности. Стайлз делает вдох, а потом забывает как дышать. Внутри появляется что-то типа пластины, которая не пропускает воздух. Стайлз делает еще один вдох, закрывает глаза и решает взять себя в руки. Он списывает все на шок и травму, а потому разворачивается и направляется к выходу.
Он идет вперед, с каждым шагом ему все труднее и труднее дышать. Навязчивая мелодия из далекого шестьдесят девятого звучит в голове, пространство вокруг кружится, и когда Стайлз выходит на свежий воздух — он задыхается от обилия кислорода. Он чувствует поводок на своей шее, и каждый раз Лидия натягивает его, заставляя Стилински испытывать собачий кайф — задыхаться и задыхаться, пьянеть и пьянеть, воспринимая мир как галлюцинацию.
Стайлз будет очень рад, что когда (если) он отойдет от этого дурмана — он не будет помнить свою огненно-холодную грезу.
Комментарий к Глава 2. Зыбучие пески.
* The Stooges –I Wanna Be Your Dog
========== Глава 3. Головокружительно! Отвратительно. ==========
1.
На следующий день Лидия уже гордо шествовала по коридорам школы, и Вселенная будто и не заподозрила о том, что случилось на песчаной отмели. Пески поглотили случившееся, не позволяя ему вырваться наружу. Тайна осталась тайной. Мартин вынесла самый первый, наверное, жизненный урок — никогда не оглядываться назад. Нельзя смотреть на тех, кто остался позади.
Нельзя оборачиваться и возвращаться во вчерашний день.
Стоит просто идти вперед.
Она шла прямиком к своему шкафчику, пока остальные вроде бы и замечали изменения в ее взгляде, но не могли понять их природу.
Когда она подошла к шкафчику, то почувствовала его — его — руки на своей талии и тут же обернулась. Она вспомнила минувший вечер, вспомнила поддержку Стилински и его молчаливое: «С тобой все будет хорошо, только позволь мне заботиться о тебе». Она вспоминала тот автобус, то тепло и то спокойствие, в котором так сильно нуждалась.
Вспомнила, но все же нырнула в объятия Эйдана снова.
Второй урок, который вынесла для себя Лидия — надо уметь прощать. Ошибаться может каждый. И пусть она не перед кем не провинилась так, чтобы быть настолько великодушной, она решила пойти на компромисс. В конце концов, ей комфортно с Эйданом, и одна его оплошность ничего не меняет.
Лидия повернулась к парню, тепло ему улыбнулась, заранее зная, что такие вот ссоры заканчиваются примирительным сексом в кабинете тренера. Или в кабинете психолога. Или еще где-нибудь. И нет, Мартин не испытывала к себе отвращения, не испытывала отвращения к Эйдану и вчерашнему его поступку, она просто перешагивала и шла вперед.
Она улыбается, вглядываясь в глаза Эйдана, отмечая про себя лишь то, что молчание Стайлза было другим.
А потом она хватает Эйдана за руку и ведет прямиком к подсобке, выкидывая из памяти все ненужные мысли. Она слишком хороша для депрессий и меланхолий.
И она слишком хороша для Стайлза.
Девушка затаскивает своего горе-любовника в маленькое, тесное пространство, которое тут же начинает будто сдавливать. Дверь за спиной захлопывается — путей для отступления не остается. Лидия оборачивается, глядит на Эйдана, а потом целует. Целует так, что Эйдан ощущает боль, от которого подскакивает давление. Лидия прижимается, обвивает руками плечи и дарит всю себя, затирая события минувшего вечера.
Лидия целует, и это восхитительно.
У Лидии — теплые руки, которые прикасаются к возбужденному члену через ткань джинс, и это возбуждающе.
Лидия позволяет себя раздеть, и это невероятно.
Эйдан чувствует, что не может контролировать ситуацию, и Лидия нужна ему прямо сейчас. Если Мартин забывает о том, что случилось на песчаной отмели, то Эйдан и подавно. Он просто прикасается к совершенному телу девушки, прикасается к той хрупкости, которую вчера по неосторожности разбил, а сегодня залатал.
(Ему хватило пары смсок, букета цветов и сухих извинений — это так, по секрету).
Он прикасается к Лидии — и весь мир остается где-то за границами вселенной.
Эйдан усаживает Мартин на стол или еще какую-то поверхность, умело располагаясь между ее ног. Примирительный секс делает любой контакт более чувственным и страстным. Лидия снова прижимается, впиваясь в губы так, словно хочет растерзать их до крови, словно ей мало…
Она тянется к ремню, расстегивает его, оставляя засос на шее, словно клеймо, которое уже через секунду исчезает. Мартин не расстраивается, снова припадает к коже и в это время умело — почти профессионально, как отмечает про себя Эйдан — расправляется с ремнем. Пряжка лязгает, добавляет своеобразный шарм к мелодии сбитых дыханий.
Штаны падают, и парень хватает Лидию за бедра, приближая ее к себе.
А потом кто-то нагло отворяет дверь, и в пространство врывается свет, шум, чужие взгляды и Стайлз-мать-его-Стилински.
Он хватает Эйдана за шиворот и с какой-то нечеловеческой силой отталкивает его от Мартин. Парень путается в штанах, падает на пол, пока рядом возле двери начинают собираться зеваки. Лидия спрыгивает со стола, быстро оправляет юбку, и кричит то ли: «Нет», то ли: «Прекрати», то ли: «Стайлз!».
Стайлз хватает соперника за шиворот и вытаскивает его в школьный коридор, а потом склоняется над ним и замахивается.
Эйдан обескуражен во второй раз — со спущенными штанами на глазах у всей школы он просто со спокойствием принимает удар, не пытаясь даже защититься, не то что отбиться.
— Стайлз! — кричит Мартин откуда-то издалека. Стилински чувствует ярость, которая клокочет, дробя ребра и разрывая кожу по шву. В ушах — шум, а крики, требующие продолжения, сливаются в хаотичную дисгармоничную музыку. Кровь горячими каплями жжет кожу, и Стайлз наносит еще два удара прежде, чем кто-то хватает за плечи и оттаскивает в сторону.
— Успокойся, Стайлз! Ты меня слышишь?! — хватка у Скотта крепкая, Стилински не может из нее вырваться, но пытается, сжимая кулаки. Он видит, как Лидия припадает возле Эйдана, помогая ему подниматься и с сочувствием на него смотря.
— Отпусти! — он вырывается и пытается снова ринуться в драку. Эйдан натягивает штаны, а Мартин рассматривает его разбитое лицо, словно и не замечая образовавшейся вокруг толпы.
— Да что ты с собой делаешь, Лидия? — ее имя вылетает из его уст с пренебрежением и злобой. Мартин переводит взгляд на Стилински — уничижающий и агрессивный, но в тоже время так и молящий: «Не проболтайся». Стайлз перестает вырываться, но Скотт все еще его не отпускает.
— Он же! Он же не ценит тебя, — процеживает сквозь зубы, а Эйдан уже тем временем готовится взять реванш. Лидия держит его за руку.
Лидия. держит. его. за руку.
Его.
За руку.
— Не лезь не в свое дело, Стайлз, — она не повышает тон голоса, демонстрирует лишь свое пренебрежение, свою обиду, свое неодобрение. Стилински чувствует учащенное сердцебиение и ярое желание уничтожить и Эйдана, и щенячью привязанность Мартин и себя вместе с ними заодно.
— Стайлз, пойдем, — Скотт пытается увести Стилински. Скотт благоразумен, он поступает так, как поступает настоящий друг. Но в эту самую минуту Стайлз готов променять лучшего друга на просто хорошего приятеля, который поддержал бы его стремление избить этого ублюдка до потери сознания.