Петер был ростом приблизительно в полтора метра, крепкого сложения.
Он носил большие круглые роговые очки и имел один фальшивый зуб – достояние, которое обыкновенно заставляет склонных к боксу в минуты, когда их героизм требует действий, считать осторожность лучшей частью храбрости.
В своих мечтах Петер вел безнадежно отступавшие войска к победе; в непроницаемом снаряжении при содействии орудий штурмовал он крепости, в которых уже были пробиты бреши; он водружал на насыпи с проволочным заграждением разорванные картечью знамена; а между этими подвигами, когда его дух успокаивался, он ради родины принимал пытки – во время известных военных экспедиций в Центральной Африке.
Так как он по натуре был порядочным человеком, то вносил в свои мечты кое-что и из своего образа жизни. Раньше Петер служил конторщиком в одном из магазинов в Сити; он был стойким, уважаемым человеком, увлекавшимся садоводством. Как-то на столе кассира не хватило денег, и его заподозрили в воровстве. Этим обвинением он был так ошеломлен, что без протеста позволил себя отвести в полицию и как во сне слушал доказательства своей вины, и сошел со скамьи подсудимых, не понимая, за что судья спокойным и неподвижным голосом приговорил его к шести месяцам принудительных работ.
Из положенного ему наказания Петер отсидел четыре месяца, когда отыскался настоящий вор, сознавшийся в своем проступке. Хозяева Петера были в отчаянии; они были хорошими, честными христианами, а директор был – как потом утверждал Петер – так огорчен, что почти отказался от своего ежегодного отпуска, который он проводил в Энгадине.
Фирма, где служил Петер, сделала доброе дело – она назначила ему пожизненную пенсию, и Петер перекочевал на задворки в Боруг-стрит, так как считал, что, посидев в тюрьме, хотя бы и невинно, он заклеймил себя навеки.
Понемногу он стал почти гордиться испытанием, которое перенес, вероятно, чересчур чванился, и заслужил в преступном мире незаслуженную славу. Когда он летом по вечерам выходил на улицу, они показывали на него пальцем и указывали на него как на знаменитого фальшивомонетчика, который ночной порой обокрал банк, и питали к нему уважение.
– Что было с тобой потом?
Амбер как раз размышлял о многих милых особенностях этого маленького человека, когда ему был задан вопрос.
– Я… О, все то же самое, мой Петер, – ответил он, улыбаясь.
Петер осторожно осмотрелся кругом.
– С тех пор как я там был, там многое изменилось? – прошептал он.
– Кажется, зал заново окрасили, – ответил Амбер серьезно.
Петер покачал головой.
– Мне кажется, что я бы не узнал теперь этого места, – сказал он с сожалением, – а что, комната начальника все еще находится так далеко от зала, а?
Амбер лишь кивнул головой.
Маленький человек налил чай и подал его своему гостю.
– Петер, – спросил Амбер, мешая свой чай, – где я могу остаться?
– Здесь!
Лицо Петера просветлело, и голос оживился. Амбер кивнул.
– Они преследуют тебя, не правда ли? Ты останешься здесь, дорогой мальчик. Уж я тебя так преображу, как ты себе и представить не можешь: бакенбарды, парик; я тебя тайно проведу к реке, и мы тебя посадим на пароход.
– Ах ты, мой Петер! – улыбнулся Амбер. – Ах ты, мой неисправимый! Нет, не полицию – не смотри так грустно, ты бессердечный маленький человечек, – нет, не полицию я избегаю, а преступников, настоящих преступников, мой Петер, не незначительных воришек, как я, или невинно осужденных, как ты, а мужчин высокой черни, отчаянных голов, ужаснее Денвера Дедса, или Мичиган Майка, или Сентлер Сама, или кого-либо из этих отважных ребят.
Петер многозначительно поднял палец.
– Ты предал их, и они преследуют тебя, – сказал он торжественно. – Они поклялись тебе отомстить.
Амбер отрицательно покачал головой.
– Я их преследую, – поправил он его, – и клятва мести на моей стороне. Ведь я виртуоз Майк, я великий сыщик с Бейкер-стрит… Я хочу кое-кого выследить, будучи уверенным, что он не следит за мной.
Петер насторожился. Глаза его заблестели, и руки дрожали от волнения.
– Понимаю, понимаю, – кивнул он многозначительно, – ты хочешь расстроить их планы.
– Расстроить? Это как раз то слово, которое я искал, – сказал Амбер.
Глава IV
У Лэмбера была в Сити контора, где он вел дело, но никто не знал, что за дело. На двери висела маленькая медная дощечка, гласившая:
И. ЛЭМБЕР
(отделение парижской конторы)
Он принимал посетителей, писал и получал письма и вдруг неожиданно исчез; никто не знал куда, хотя приписка «отделение парижской конторы» давала некоторое разъяснение.
Одни говорили, что он агент; это довольно неопределенное звание; можно было думать, что угодно; другие принимали его за финансиста, хотя многие являвшиеся к нему с самыми сногсшибательными планами за необходимым капиталом всегда очень сильно разочаровывались, когда слышали, что у него нет денег на такие сомнительные и детские затеи.
Но так как в Сити многие содержали конторы без видимой необходимости, то и дело Лэмбера не служило объектом всестороннего расследования.
Было лишь известно, что он когда-то финансировал экспедицию в Центральную Африку, и если это верно, то это было достаточным основанием содержать на Флер-Лев № 11Е деловую контору.
Многие также в свое время финансировали подобные экспедиции и также пооткрывали подобные конторы, годами поджидали обратного поступления вложенного капитала. Это было обыкновенным явлением в торговом мире.
У Лэмбера, однако, было дело, и дело весьма доходное. Среди своих банкиров он был известен как маклер серебра, другой же знал его как компаньона типографского дела фирмы Флингенштейн и Боррис; он был участником пароходной линии, которая благодаря кругосветным путешествиям заслужила незавидную славу; он был, если только правда то, что говорят, заинтересован в ста и одном предприятии, маленьком и большом, законном и сомнительном.
Он был владельцем двух беговых лошадей; лошадей, которые доставляли ему удовольствие, выигрывая, когда он на них садился, и, проигрывая, если он этого не делал.
Два дня спустя после поспешного отъезда Амбера он сидел в своей конторе.
Было время завтрака, и он медленно натягивал на руки перчатки. На лице его светилась улыбка, и в глазах отражалось довольство.
Секретарь его стоял в ожидании у письменного стола и механически сортировал пачки с банкнотами.
Лэмбер медленными шагами направился к тяжелой двери своего личного кабинета и остановился в нерешительности.
– Может быть, все-таки лучше написать сегодня вечером, – сказал он.
Секретарь кивнул, положил бумаги на стол и открыл блокнот.
– А может быть, не стоит, – как бы спрашивая самого себя, сказал снова Лэмбер. – Все же лучше, если я сделаю это сегодня. «Милостивый государь, – начал он, и секретарь злобно зацарапал пером. – Милостивый государь! Настоящим подтверждаю получение вашего письма относительно алмазных россыпей в Грет-Форрест. Точка. Я понимаю ваше… гм… ваше недовольство…»
– Нетерпение, – вставил секретарь.
– «Нетерпение! – подхватил хозяин. – Но дело подвигается. Точка. Что касается вашего желания записаться на дальнейший выпуск акций, запятая, то имею честь вам сообщить, что мои инспектора… тора…»
– …тор, – поправил секретарь.
– «Инспектор, – продолжал Лэмбер, – предупрежден предоставить вам преимущество в том случае, конечно, если наши…»
– Его, – снова вставил секретарь.
– «Его советники это одобрят. С совершенным почтением…»
Лэмбер закурил сигару.
– Ну как? – шутливо спросил он.
– Очень хорошо, сударь, – ответил секретарь, потирая руки, – выгодное дело для инспектора.
– Для меня, – возразил Лэмбер не смущаясь.
– Я же сказал: для инспектора, – повторил бледный секретарь и обрадовался своей хитрости.
Лэмбер был сегодня в хорошем расположении духа, секретарь воспользовался этим и сказал:
– Как раз относительно этого письма сегодня многие справлялись.
Лэмбер, снова направлявшийся к двери, круто повернулся.
– Что вы, черт возьми, хотите этим сказать, Грен? – спросил он, и все его хорошее настроение исчезло.
Секретарь почувствовал, что совершил оплошность, – это была очень деликатная тема. До известной точки Лэмбер ему доверял; он мог признаваться, что ему были известны дела Лэмбера, но только до этой известной точки.
– Да всё эта африканская история, – ответил секретарь.
Лэмбер стоял у двери с поникшей головой.
– Полагаю, что вы им сказали?..
– Я рассказал им обычную историю – что наш инспектор в настоящее время осматривает владение и что мы скоро от него получим известие. Один лишь – письмоводитель Букстедов – был нахальным, и я… – Он медлил.
– Да, ну и?..
– Он сказал, что мы, кажется, сами не знаем, где находятся алмазные россыпи.
Лэмбер принужденно улыбнулся.
– Смешно, – сказал он не очень искренне. – Как будто можно учредить общество алмазных россыпей, не зная, где они находятся, – абсурд, не так ли, Грен?
– Конечно, сэр, – подтвердил тот учтиво.
Лэмбер все еще стоял у двери.
– При проспекте ведь был приложен план, россыпь находится как раз на краю – Грет-Форрест – так, кажется, название?
Секретарь утвердительно кивнул головой.
– Служащий Букстедов, ха? – Лэмбер волновался.
Букстеды были лучшими и честнейшими адвокатами Лондона, и они его недолюбливали.
– Если Букстеды узнают… – он запнулся. – Я хочу сказать, если Букстеды полагают, что смогут у меня выманить возмещение своих…
И, не докончив фразы, он вышел.
Что может быть нелепее – учредить общество, которое посредством пространных объявлений сулит невероятные доходы; выманивать у спекулирующей публики деньги, а затем не быть в состоянии привести доказательства жизнеспособности этого предприятия. Если для эксплуатации алмазных россыпей что-нибудь требуется, то это прежде всего сама россыпь, но были основания предполагать, что таковой в распоряжении общества не имеется. Подозрительным было, например, то, что Лэмбер не мог указать места участка даже с точностью до ста миль; второе подозрение – и оно было особенно важно: Лэмбер не имел ни малейшего понятия о том, имеет ли он вообще права на этот участок, даже если бы он и знал, где он находится.
Но Лэмбер не принадлежал к тем энтузиастам, которые считают необходимым финансировать алмазные россыпи на солидных началах. Основой служил ему его оптимизм. Чтобы быть вполне откровенным, необходимо заметить, что алмазные россыпи Грет-Форрест были основаны Лэмбером в то время, когда его материальное положение было весьма и весьма плачевным; несмотря на его участие в многочисленных предприятиях, ему приходилось переживать времена финансового кризиса. Необходимо заметить, что он до тех пор не выпускал акций, пока он действительно знал, что существует сомнение в возможности отыскать россыпи.
Он умалчивал о том, что эти россыпи – воздушный замок, фантазия, ничем не доказанная, разве только планом, которым он также не обладал и никаким способом достать не мог. Он умолчал об этом также в витиеватых маленьких проспектах, которые распространялись им исключительно между такими лицами во всей Британии, которые с легкостью соглашались так удобно поместить свои капиталы. Лэмбер утверждал, что место россыпей определено и права на него приобретены. Проспект упоминал еще, но очень неопределенно, о существующих транспортных затруднениях, которые необходимо еще урегулировать, в самом конце следовал ученый и технический отчет находящегося на месте россыпей инженера о драгоценных камнях, «подземных сокровищах», с обычной в таких отчетах терминологией.
Бесполезно было бы доказывать, что у Лэмбера нет ни единого недостатка. На свете сравнительно мало очень дурных людей, но если проследить жизненный путь этого человека, то обязательно придешь к заключению, что доброго начала в этом человеке никогда не существовало.
Он сошел в вестибюль и вышел на улицу. В эту минуту на автомобиле подъехал Уайти.
– Ты мне нужен! – крикнул он.
Лэмбер сморщил лоб.
– У меня нет времени, – начал он.
– Идем обратно, – сказал Уайти и взял его под руку, – идем в контору; я тебе должен сообщить кое-что очень важное.
Толстяк нехотя пошел назад.
Секретарь Грен как раз обследовал личный ящик письменного стола своего хозяина, и когда на каменной лестнице послышались шаги, он с необыкновенной поспешностью и ловкостью запер ящик и сунул ключ в жилетный карман, чтобы не быть пойманным на месте преступления; и когда те входили, он был занят чтением заметок.
– Вы можете идти позавтракать и возвращайтесь через полчаса, мне нужно поговорить с мистером Уайти, – сказал Лэмбер и, когда секретарь закрыл за собой дверь, обратился к своему спутнику. – Ну,– спросил он.
Уайти выбрал себе лучшее кресло и удобно в нем развалился, положив ногу на ногу. Благодаря своему умственному превосходству он имел привычку чувствовать себя хозяином положения.
– Когда ты наконец перестанешь смеяться, как осел, и объяснишь, почему ты меня заставил отложить завтрак? – проворчал недовольно Лэмбер.
Уайти опустил ноги и выпрямился.
– Новость, Лэмбер! – Его поднятая рука должна была подтвердить важность сообщения. – Новость и идея одновременно, – сказал он. – Я видел Сеттонов.
Лэмбер кивнул головой. Смелость Уайти была для него всегда большой неожиданностью, но толстяк умел это скрывать.
Уайти был, по-видимому, сильно разочарован, что его новость не произвела должного впечатления.
– Ты, как видно, считаешь счастливый случай самым обыкновенным явлением, – проворчал он. – Я был у Сеттонов, Лэмбер, посетил их после истории у «Уайстлеров».
– Ты славный малый! Ну и?..
– Ну, – раздраженно заметил тот, – я говорил с мальчиком, он держал себя очень заносчиво и надменно, Лэмбер; сперва он ни за что не хотел со мной разговаривать; а его сестра – фу! – она была со мной, как лед, – сказал он серьезно, – она была со мной очень холодна; с ней говорить хуже, чем сидеть в леднике. Брр! – Его знобило.
– Ну и что с мальчиком?
Уайти лукаво улыбнулся.
– Он вспыльчив, раздражителен, много мнит о себе, но рассудителен. Он понял, что такое «Уайстлеры». Легче поймать дикую кошку, чем склонить его снова на свою сторону. В нем проснулись итонский ученик и оксфордский студент – ба! Ты, конечно, знаешь этот тон: «Мне очень жаль, но лучше бы наше знакомство никогда не состоялось – я сделал большую ошибку!.. Но прошу вас, прекратим этот разговор, прощайте. Вот дверь!»
Уайти не умел подражать, он только передал суть разговора.
– Но от меня не так-то легко отделаться – я остался непоколебимым; он открыл дверь, чтобы меня выпустить, а я любовался его геранями; он позвонил лакею, а я ему сказал, что не просил его об этом; он фыркал, скрежетал зубами, бегал по комнате; он не постеснялся даже высказать, какого он обо мне и о тебе мнения.
– Какого же он обо мне мнения? – спросил Лэмбер.
– Лучше я этого не скажу, – ответил Уайти, – не думаю, чтобы ты пришел от этого в восторг. Ты думаешь, он считает тебя джентльменом? Нет! Но не обижайся на такие ребячества. Он заявил, что ты, очевидно, мот самого скверного сорта.
– Что же ты ему ответил? – спросил Лэмбер, сморщив лоб.
– Я отрицал это, – возразил притворно Уайти, – не самого скверного сорта, сказал я; все же разговор кончился обещанием зайти сегодня после обеда сюда.
Лэмбер задумался и стал ходить по комнате.
– А какая от этого польза? – спросил он.
– Но послушай, послушай. Целое утро я для тебя мучаюсь, а ты спрашиваешь, какая от этого польза.
Уайти медленно встал и взял шляпу.
– Стой, – крикнул Лэмбер, – останься, я хочу знать дальнейшее. Ну, что же он в состоянии сделать?
– Послушай, Лэмбер, – Уайти бросил всякое притязание на любезность и почтительность и повернулся к нему ворчливо. – Этот ребенок может раздобыть план. Наши алмазные россыпи должны стать осязательнее, чем до сих пор, а то дело может принять плохой оборот, ты это прекрасно сам знаешь.