Центральный комитет антифашистской милиции контролировал буквально все, от безопасности и основных служб до социального обеспечения; Женералитат был низведен до роли теневого или «ждущего» правительства, стал «чисто формальной структурой». Его советники могли строить планы и чертить графики, но практически не имели доступа к реальной власти и не могли контролировать ситуацию.
Важнейший процесс перевода промышленности на военные рельсы был начат Хуаном Гарсиа Оливером и Эухенио Вальехо еще в первые дни боев. Женералитат создал военно-промышленную комиссию только в августе, и она долго не имела влияния – в отличие от каталонской администрации, утратившей политическую инициативу, но не всю власть. НКТ оказалась не способна контролировать ни экономику, остававшуюся в руках Женералитата, ни банковскую систему, попавшую в руки социалистов из ВСТ.
Противоречия политической власти подстерегали анархистов на каждом шагу. В их манифесте 1917 года, например, осуждались все развлекательные мероприятия, приучающие людей к жестокости и безнравственности, – такие как коррида и непристойные кабаре. Но роль цензоров-диктаторов была еще худшим плевком в сторону их убеждений.
Между тем 30-тысячное анархо-феминистское движение «Mujeres Libres» («Свободные женщины») заклеивало плакатами квартал красных фонарей, убеждая проституток отказаться от их образа жизни. Они предлагали им свои учебные курсы, где помогали осваивать производственные профессии; но другим анархистам для этого не хватало терпения. Симпатизировавший анархистам француз Камински писал, что сутенеров и наркоторговцев они убивали на месте.
Заметным явлением войны был стихийный рост женского движения после выборов 1936 года. Оно произрастало не из литературы или теории, занесенной из-за рубежа (не считая, возможно, нескольких переводов Эммы Гольдман), а из инстинктивного убеждения женщин в том, что свержение классовой системы должно означать конец любой патриархальности. Анархисты всегда провозглашали равенство всех людей, но, как подчеркивали «Mujeres Libres», отношения между полами по-прежнему оставались феодальными. Самым вопиющим несоответствием между проповедуемыми идеалами анархистов и реальностью была разная оплата труда мужчин и женщин на большинстве предприятий НКТ. Еще одним центром приложения усилий феминисток служила организация социалистической молодежи.
За пределами крупных городов прогресс был невелик: самой наглядной демонстрацией «политики равенства» было участие женщин из милиции в боях на фронте. Статистика на этот счет отсутствует, но таких вряд ли было намного больше тысячи. Правда, много тысяч женщин находились под ружьем в тылу, в обороне Мадрида принимал участие женский батальон. (Германский посол был шокирован, когда Франко однажды отдал приказ казнить нескольких пленных женщин из милиции, после чего спокойно продолжил обед.) Мода на равное участие полов в войне пошла на спад с усилением авторитарного командования военными действиями, а также по мере ухудшения положения на фронтах. К 1938 году роль женщины вернулась к строго вспомогательной службе.
Также очевидцы обращали внимание на специфическое отношение к зданиям в Барселоне: один из них писал, что народ охотно уничтожает символы, но с наивной и порой чрезмерной бережливостью относится к тому, что кажется полезным. Религиозные сооружения, патриотические монументы и женская тюрьма были снесены или сожжены дотла, зато к больницам и школам относились с огромным уважением, почти как националисты к церквам.
Важнейшими достижениями республиканского правительства 1931–1933 годов были успехи в образовании и сокращение неграмотности. Меры по ограничению влияния Церкви первоначально создали огромную брешь в образовательной системе, зато школьное строительство и программы подготовки учителей поражали своим размахом. Республика утверждала, что построила 7 тысяч школ, тогда как за 22 предыдущих года их появилось только тысяча. 50-процентная неграмотность в большинстве областей при монархии теперь резко сократилась, многие новаторские проекты, вроде странствующих театров Гарсиа Лорки, были частью энергичной попытки помочь крестьянской массе освободиться от невежества и связанной с ним социальной уязвимости. В этом же направлении неустанно действовали «народные дома» ВСТ и анархистские ateneos libertarios («либертарные клубы»). Больше всего иностранных визитеров, вроде Сент-Экзюпери, восхищала во время войны упорная учеба неграмотных милиционеров в окопах.
Атрибуты власти рабочего класса были видны в Барселоне повсюду – над общественными зданиями развевались партийные флаги, особенно диагональный черно-красный флаг НКТ. Анархисты разместили свою штаб-квартиру в бывшем здании Федерации промышленников, ОСПК Хоана Комореры, находившаяся под контролем коммунистов, – в отеле «Колумб». ПОУМ завладела отелем «Фалкон», хотя его опорой была не Барселона, а скорее Лерида. Эта партия росла потому, что предлагала электорату нечто среднее между программами анархистов и коммунистов. Но поскольку ее предводитель Андреу Нин в свое время поддерживал Троцкого, сталинисты ненавидели ПОУМ даже сильнее, чем анархистов: для них не имело значения, что Троцкий и его Четвертый интернационал часто подвергали ПОУМ нападкам.
Барселона всегда была оживленным городом и после Июльской революции осталась прежней. Экспроприированные машины носились по улицам на большой скорости, часто происходили аварии, но скоро этому пришел конец: бензин стал отпускаться только для необходимых поездок. Из репродукторов, висевших на деревьях вдоль проспектов, раздавалась музыка и чрезмерно оптимистические выпуски новостей. Вокруг репродукторов тут же собирались группы, обсуждавшие такие события, как наступление на Сарагосу, падение которой ожидалось со дня на день. Дружеские связи завязывались мгновенно, формальные обращения ушли в прошлое. Иностранцы были дорогими гостями, и каждый стремился разъяснить им суть конфликта в стране, упирая на необходимость борьбы с фашизмом. Рабочие были тверды в уверенности, что достаточно просто объяснения, чтобы соседние демократии «проснулись» и помогли им в борьбе против Франко, Гитлера и Муссолини. Атмосфера была горячей, везде царил оптимизм: Джеральд Бренан говорил, что гости Барселоны 1936 года никогда не забудут этого волнующего и вдохновляющего опыта. Иностранцам вежливо возвращали чаевые с объяснением, что такие подачки развращают и дающего, и берущего.
Наибольший контраст между Мадридом и Барселоной проявлялся в судьбе гостиниц. В столице коммунистическая партия забрала отель «Гейлордс» для постоя своих главных функционеров и русских советников; в Барселоне «Ритц» использовался НКТ и ВСТ как «Учреждение питания номер 1» – общественная столовая для всех нуждающихся.
Самыми убежденными сторонниками частной собственности оказались, вопреки ожиданиям, вовсе не либеральные республиканцы, а компартия и ее каталонский филиал ОСПК – обе эти организации следовали линии Коминтерна на маскировку революции. Пассионария и другие члены ЦК страстно доказывали, что в Испании не происходит никакой революции, и отважно защищали предпринимателей и мелких землевладельцев. В это время в ГУЛАГе умирали богатые крестьяне-кулаки. Коминтерн, никак не реагируя на это вопиющее противоречие, рекомендовал развешивать в деревнях вокруг Валенсии лозунги вроде: «Мы уважаем и тех, кто хочет коллективно обрабатывать свою землю, и тех, кто хочет заниматься этим индивидуально» или «Вредить интересам мелких фермеров – значит, вредить отцам наших солдат».
Эта продиктованная Москвой антиреволюционная установка толкала средний класс в ряды сторонников компартии. Даже традиционные газеты каталонского делового сообщества «La Vanguardia» и «Noticiero» восхваляли дисциплину по-советски – одновременно анархистская модель уже ощущалась по всей республиканской зоне, и прежде всего в средиземноморском поясе.
Это небывалое массовое движение рабочего самоуправления порождало множество противоречий и споров. Либеральное правительство и компартия видели в нем крупнейшее препятствие своим усилиям организовать военное сопротивление. Они были убеждены, что такой стране, как Испания, с ее сильным местным патриотизмом и нежеланием реагировать на угрозу, пока она не окажется под самым носом, необходим централизованный контроль. Например, анархисты Каталонии считали, что главное для победы в войне – отбить Сарагосу. Наступление Африканской армии на юго-западе воспринималось ими как событие в чужой стране.
Поборники самоуправления настаивали, что продолжение социальной революции – главный побудительный мотив для борьбы. После июльских боев, когда правительство отказалось вооружить анархистов, те подозревали его в намерении отнять у них все плоды победы.
Это принципиальное столкновение позиций подрывало единство республиканского альянса. Сторонникам централизованного государства суждено было победить в борьбе 1937 года, но боевой дух населения был безнадежно подорван стремлением компартии монополизировать власть.
Коллективы в республиканской Испании отличались от колхозов в Советском Союзе: они основывались на совместном владении и распоряжении землей или производством. Одновременно существовала как государственная социалистическая промышленность, прошедшая реструктуризацию и управляемая НКТ и ВСТ, так и частные компании, совместно управляемые трудящимися и собственниками. Кроме того, была популярна сбытовая кооперация мелких арендаторов земли и ремесленников – она давно укоренилась во многих частях страны, особенно у рыбаков. В одной Каталонии перед войной кооперацией было объединено примерно 100 тысяч человек. Больше всего этой тенденции способствовала, конечно, НКТ, однако она не была чужда и членам ВСТ.
Сильнее всего кооперация была развита в Каталонии и Арагоне, где в нее было вовлечено более 70 процентов рабочей силы. Всего на республиканской территории это затрагивало около 800 тысяч человек в сельском хозяйстве и более миллиона – в промышленности. В Барселоне рабочие комитеты контролировали всю сферу услуг, нефтяную монополию, судовые и крупные сборочные компании, такие как «Вулкано» и «Форд», текстильную промышленность, а также мелкое производство.
Предположения иностранных журналистов, что кооперация представляет собой всего лишь возврат к сельским коммунам Средневековья, были ошибочными. Модернизация уже не вызывала страха, потому что ее последствия находились под рабочим контролем. В деревнях и на заводах стали возможны прогресс и рационализация, которые раньше приводили бы к упорным забастовкам. Союз деревообработчиков НКТ закрыл сотни неэффективных мастерских для сосредоточения производства на крупных предприятиях.
Вся промышленность была перестроена по вертикали, от лесоповала до конечного продукта. Схожие структурные перемены происходили в таких разных отраслях, как кожевенная, мелкая металлообработка, текстильная и хлебопекарная отрасли. Возникали, конечно, серьезные проблемы с приобретением нового оборудования для перепрофилирования таких уже ненужных отраслей, как производство предметов роскоши, или недогруженных из-за дефицита сырья, как текстильная. Их главной причиной была попытка мадридского правительства укрепить свой контроль путем запрета на валютный обмен для коллективных предприятий.
Вскоре социальная революция в промышленности Каталонии столкнулась с рядом проблем. Из-за восстания ощутимая доля внутреннего рынка была потеряна, а во время войны резко упала стоимость песеты: меньше чем за пять месяцев импортное сырье подорожало почти на 50 процентов. Это сопровождалось неофициальным торговым эмбарго, которого потребовало пронационалистическое руководство Банка Испании от мирового бизнес-сообщества. Центральное правительство усиливало свой контроль, проводя жесткую кредитную политику и регулируя доступ к валютному рынку. Ларго Кабальеро, главный соперник анархистов, даже выступил за подписание правительственного контракта на пошив военной формы с иностранными компаниями, категорически отказав текстильщикам НКТ. Последние исследования доказывают, что падение промышленного производства за время войны объяснялось не одним только «революционным беспорядком».
В рабочих комитетах подолгу дискутировали, но после принятия решения проволочек с его реализацией не было. Уже через несколько часов после взятия казарм Атарасанас под надзором комитетов заработал водопровод, наладилась подача света и газа. Переход, согласно выработанной на конференции в Сарагосе системе, соответствующих фабрик на военное производство позволил к 22 июля начать сборку бронемашин. Не очень совершенные, они все же не были грубыми поделками: рабочие Каталонии были самыми квалифицированными во всей Испании. Австрийский социолог Франц Боркенау указывал, насколько улучшило ситуацию то, что технические специалисты могли работать без помех (чего не случилось в Советской России).
После разгрома попытки переворота в Барселоне и быстрой перестройки промышленности анархисты восстали против попыток мадридского правительства вернуть себе контроль, угрожая отказом в кредитах. Рассматривался даже план захвата части испанского золотого запаса для обхода правительственного запрета на валютные операции – однако он был отвергнут региональным комитетом НКТ. Помимо финансов слабым звеном было отсутствие координации деятельности кооперативов внутри отраслей, но правительство было настолько некомпетентно в вопросах промышленности, что вряд ли у мадридских министров получилось бы справиться с этой проблемой.
Наряду с переменами в промышленности в южной части республиканской территории как грибы росли сельскохозяйственные кооперативы. Их организовывали члены НКТ – либо самостоятельно, либо совместно с ВСТ. Участие ВСТ объяснялось его согласием с тем, что наиболее практичным методом сельского хозяйства в наименее плодородных латифундиях является коллективизация. Правильно будет, видимо, сказать, что во многих местах социалисты шли этим путем, чтобы не позволить анархистам заниматься делом, которое те считали своей исключительной прерогативой.
В Арагоне анархистская милиция, особенно колонна Дуррути, насильно организовала несколько коллективных хозяйств. Их нетерпеливое стремление любой ценой получить урожай для пропитания городов, а также непоколебимая убежденность в своей правоте порой приводили к насилию. Арагонские крестьяне сопротивлялись диктату чересчур воодушевившихся промышленных рабочих Каталонии, многие боялись колхозов на русский манер.
В одном из приводимых Боркенау примеров показана гораздо большая эффективность других подходов. Анархистское звено добилось «значительного улучшения для крестьян, но ему хватило ума не проводить насильственной коллективизации остальной деревни, а дождаться, пока на нее подействует хороший пример». Неудивительно, что коллектив, начинавший таким образом, работал отлично. В целом, как показывают работы по изучению коллективизации, «эксперимент был успешным для бедных крестьян Арагона».
В Арагоне возникло примерно 600 коллективных хозяйств, хотя коллективизация распространилась далеко не на все деревни. Индивидуальным хозяевам – в основном мелким собственникам, боявшимся лишиться того малого, что у них было, – разрешалось сохранить столько земли, сколько можно было обработать без привлечения наемной рабочей силы. Там, где всегда существовала традиция мелких земельных владений, почти ничего не менялось. Тяга к совместной обработке земли была гораздо сильнее у безземельных крестьян, особенно в менее плодородных районах, где мелкие участки были убыточны.