Настя кивнула, дождалась, пока за Киром закроется дверь, и с тихим визгом бросилась на самую прекрасную в мире кровать. И несмотря на то, что много воды утекло с тех пор, она ни разу не пожалела о том своем мгновенном и таком счастливом решении.
– Надо же… – пробормотал Кир, шагая по коридору. – Какие платья носит. Спереди вырез, сзади по фигуре. И цвет такой… фисташковый, с отливом. Ну, Настасья…
Он остановился перед гостиной. Помедлил. Открыл дверь. И тут же пространство разделилось. Полутемный коридор со множеством фотографий, литографий, картин и картинок на стенах исчез и растворился. Теперь это были ничем не выдающиеся кулисы, нежилые задворки. Кир полюбовался растушеванной границей света и тьмы на пороге и шагнул в гостиную.
Там, в свете лампы, словно стекающем с ее круглых боков на пол, на огромном ковре сидели двое – мальчик лет восьми и девочка немного постарше. Кир сотни раз рисовал их лица и даже с закрытыми глазами мог по памяти изобразить и эти округлые щечки, и кофейные блики в карих глазах, и густые щеточки ресниц, и кольца завитков на висках. Дети были похожи. Симметрия в жестах и чертах, во взглядах и звучании голосов выдавала родственную связь. Они были братом и сестрой.
Оба были увлечены каким-то делом и не сразу заметили, что уже не одни в комнате. Кир присмотрелся. Массивный стол был сдвинут в сторону, а на ковре, почти по всему его периметру проложена колея великолепной игрушечной железной дороги. Локомотив, уменьшенный стократ, но выполненный со всеми деталями, бойко волок за собой череду вагонов. Казалось, если присмотреться, можно разглядеть в окне и проводника в фирменном кителе, и приткнувшихся за столом попутчиков, коротающих время за разговором и выпивкой, и одинокого курильщика, зябнувшего в крошечном тамбуре… Поезд был до того хорош, что Кир залюбовался им, все еще стоя в отдалении. Миниатюрный состав спешил по своему закольцованному маршруту, проложенному между ножек тяжелого стула, мимо небольшой рощи пластмассовых берез, по мосту, под которым сверкала замерзшая река из фольги. Изогнувшись в хвосте, он на пару секунд скрылся из виду в коричневой куче пластика, очевидно изображавшей гору, и под аккомпанемент радостного детского визга вырвался наружу и заспешил прочь. Тут скрипнул паркет под ногой Кира, и девочка обернулась.
– Деда! – воскликнула она. – Ну, наконец-то!
– Ур-ра! – завопил мальчик.
Оба бросились к Киру, он легко подхватил их на руки и расцеловал. Дети обнимали его, и было заметно, что Кир тает от этих прикосновений и звуков их голосов.
– Ты представляешь, у нас корова Люсинда полетела и бух! Упала… – начала девочка.
– Прямо перед поездом! – перебил ее мальчик. – Вагоны туда, поезд сюда! Люсинда – вот так! – Он высвободился из объятий Кира и повалился на ковер, показывая, как игрушечная корова завалилась на бок.
Девочка, немного раздосадованная тем, что ее перебили, тоже спрыгнула на пол и приблизилась к братцу.
– А кое-кто перепугался! – ехидно заметила она.
Но мальчик весь во власти рассказа и своих чувств не обиделся.
– Сама ты перепугалась. Девчонка! – беззлобно отозвался он.
– Ой-ой, подумаешь, – девочка отвернулась к Киру. – Деда, а ты чего так долго?
Кир улыбнулся. Недовольная принцесска, хозяйка сердца, она уже уверенно распоряжалась чужой жизнью. Кир знал, что совсем скоро нежная кожа на этих локотках огрубеет, взгляд растеряет прозрачную безмятежность, прибавится возмущения в вопросе и требовательности в голосе, но пока все происходящее напоминало сладкий сон у границы рая. Он встал над железной дорогой, дал поезду пронестись между его босыми ногами и уселся посреди ковра, внутри замкнутой окружности, притянув к себе детей.
– То одно, то другое. Забегался. Ну, рассказывайте, что тут у вас нового, – он поцеловал теплую и пахнувшую пером волшебной птички макушку мальчика. – Бандюги.
– Ой, да чего нового, – вздохнула девочка, – в школе столько назадавали… Ужас. Хотели погулять, а пока все сделали – уже стемнело.
– А у нас математичка-ведьма вообще назавтра контрольную назначила, – недовольно пробурчал мальчик.
Кир легонько потянул его за ухо.
– Как не стыдно. Никакая она не ведьма. Клавдия Степановна, приличная женщина. Прекрасный педагог. А на улицу в такую погоду нечего ходить. Сыро, холодно, и снег валит.
– И все время темно, – прошептала девочка, – ночь зимой такая большая…
– Зато летом она совсем маленькая, – погладил ее по голове Кир, – вспомни. А день длинный-длинный, прямо бесконечный.
– Деда, деда, а ты про ночную богиню обещал рассказать! – переполошился мальчик. – Вчера обещал, я помню!
– А вы правда все уроки сделали? – строго спросил Кир.
– Все! Все!
– А в комнате у себя убрались?
– Еще как убрались!
– Ну, хорошо, – сдался без боя Кир. – Раз так – надо рассказывать. Значит так, – он уселся поудобнее и заговорщицки понизил голос, – много чудес есть на белом свете, но есть свои чудеса и во тьме. В той тьме, где правит прекрасная и опасная богиня Ночи. Ее называют по-разному – Геката, Рати, Лилит, Купальница, Атор, Хмара, Селена, Никс, Никта, Тласольтеотль…
– Ой, что-то много имен… – растерялась девочка.
– Да, особенно вот это… – мальчик почесал нос, – Тла…те…та… соль какая-то.
– Тласольтеотль, – медленно повторил Кир, – так зовут эту богиню в Мексике. В далекой стране, где много песков и кактусов, и ночи горячие и жаркие. А так много имен у этой богини, потому что во все времена и во всех концах земли люди с интересом и страхом смотрели в черное небо и гадали, что же это за чудо такое – ночь. И красавица-Луна изумляла их, и пугала хвостатая комета, и манило скопленье звезд Млечного пути. Греческий историк Гесиод называл ночь матерью богов. Ее утроба полна снов и тайн. Из ее тьмы появляется новый день и в нее же он возвращается на закате.
Кир встал, подошел к стене и выключил свет. Гостиная погрузилась в полумрак, слегка разбавленный слабым свечением с улицы.
– Представляете, каким был древний или средневековый город? Ведь электричества тогда не было. Улицы освещали подслеповатые фонари из мутного стекла или факелы, а в домах горели свечи. После захода солнца люди скрывались в своих жилищах, и странные и страшные существа выбирались на свободу. А может, они только мерещились испуганным прохожим? Кто знает. Ведь ночь всегда хранит свои секреты. И когда солнце скрывается за горизонтом, наступает время чудес и превращений…
Дети сидели на ковре и слушали, не отводя взгляда от темной фигуры Кира, скользившей, словно призрак, вдоль светлых стен. За стеклом в свете фонарей, этих «таблеток от памяти», подобно косяку невесомой рыбешки кружил снег, и ветер доносил звон замерзших троллейбусных проводов и надсадный собачий лай.
– Цвет ночи – черный, – продолжал Кир. – Сова, луна и темные крылья – ее символы. У ночи есть свои спутники, духи, тени, необъяснимые звуки, внезапные сквозняки, чьи-то голоса. В городе по ночам из стен выбегают черные кошки, лают собаки, птицы, появляющиеся из ниоткуда и в никуда внезапно исчезающие. Призраки пугают случайных прохожих, нашептывают им свои загадки, водят по улицам, морочат, пророчат, не дают заснуть.
Кир включил небольшую лампу под колпаком из мутного стекла. Стены гостиной обступили и придвинулись. Кир осмотрелся. Здесь было тепло, тихо и так спокойно, что, казалось, не страшно и умереть.
– А сама Ночь – прекрасная высокая женщина в плаще из сверкающих звезд, – продолжил он. – На руках она держит двоих детей, один ребенок черный – это Смерть, а другой белый – это Сон. И где-то в глубине глубин, там, где Ночь берет свое начало, вновь и вновь раскрывается прекрасный лотос, цветок сна. И Ночь летит над землей, и маковые зерна, и совы, и черные крылья ночных бабочек сопровождают ее полет… – тут Кир щелкнул выключателем, и вспыхнул яркий верхний свет.
Разом разлетелись все сказки и тени, и дети запротестовали, закрывая глаза ладошками.
– Ну деда, расскажи еще, ну пожалуйста, – тянули они, но Кир был неумолим.
– А на часы кто-нибудь смотрел? – строго спросил он. – Давно пора ужинать. Вперед-вперед, нечего кукситься. Ляжете, я вам расскажу про Селену и ее прекрасного возлюбленного.
Он, как наседка, принялся выгонять своих цыплят в коридор, но на пороге замешкался, остановился и перед тем как выйти обвел взглядом опустевшую комнату. Заулыбался своим мыслям и исчез, аккуратно и тихо прикрыв за собой дверь.
Глава третья
Молодой щеголь, шофер Игната, Никита недовольно прогуливался по обледеневшему перрону. Вечно шеф ездит на этих поездах! Стой тут, как собака, мерзни на сыром ветру. Чуть не рассчитаешь, приедешь раньше времени, или поезд опоздает, так тут же мороз начинает пробирать через фальшивый каракуль. Похлопывая глянцевыми ботинками по ледяному перрону, он прошелся взад-вперед в тщетном желании согреться. С тоской посмотрел на небо. Там в стальных сумерках под влиянием невидимых воздушных потоков расползалась в разные стороны огромная лиловая рыба с дыркой вместо глаза и ребристыми очертаниями обглоданных боков.
Состав подкатил неожиданно быстро и беззвучно. Никита обрадовался: ну наконец-то! Поезд вполз в отведенный ему путейный коридор, замер, тут же на перрон из вагонов, как по команде, вышли проводники, и один за другим из тепла на мороз посыпались невыспавшиеся пассажиры. Вскоре образовался односторонний поток граждан всех мастей с дорожными сумками, чемоданами, коробками, тюками и собачками на поводках. Навстречу им от здания вокзала двинулись продрогшие встречающие и, как ловцы с невидимыми сетями, высматривающие свою добычу, носильщики. Никита как мог уворачивался от ободранных тележек и искал в толпе ссутуленную фигуру шефа.
Нет, вообще-то он хорошо относился к начальнику. Нормальный мужик, не без странностей, конечно, но кто сегодня без них? Например, никогда не угадаешь, за что влетит. Вроде везде опоздал, в машине накурено, бензин на нуле – и ничего, может слова не сказать, только головой покачает. А однажды музыку какую-то по радио погромче сделал, так столько крику было, чуть магнитолу не вырвал. Почему? Непонятно. Может, навеяло чего, но зачем же так кричать-то? А в целом пассажир у Никиты был вполне сносный, только тусклый какой-то.
У них и разница-то была всего в несколько лет. «Надо же, почти ровесники», – поглядывая в зеркало заднего вида, часто удивлялся Никита. Разминувшись с отражением своих веселых серых глаз, он наводил резкость на изображение шефа, скучающего на заднем сидении и сочувственно вздыхал. В последнее время шеф выглядел удручающе, особенно когда думал, что никто на него не смотрит. Пустой тяжелый взгляд, поникшие плечи, морщины, совсем недавно вскрывшие ровный, гладкий лоб, мешки под глазами. А ведь еще этой весной это был стройный, ясный, веселый и стремительный молодой человек. Летал по городу во всех направлениях, песни пел, анекдоты рассказывал. А потом как раковый больной стаял на глазах и затих. У него даже походка изменилась. Вот если большинство людей двигается по направлению вперед или, там, в сторону, то его начальник шел как будто вниз. Глядя на него, Никита никак не мог отделаться от ощущения, что его дурит какой-то необычный оптический эффект. Ага, вот как раз, как сейчас.
– Игнат Андреич! – крикнул Никита в морозный воздух.
Игнат кое-как выпутался из сонного тамбура, рассеянно шагнул мимо хорошенькой проводнички, бодро пожелавшей ему доброго утра и хорошего настроения, и поплелся вперед, на звуки голоса своего шофера. Багажа у него не было. Только мягкий портфель такого же паленого серого цвета, как и объемное мятое пальто. Голова непокрыта, шарф сбился на сторону, глаза красные, взгляд рассеянный. Никита вздохнул. Такой мужик пропадает…
Он знал, что у начальника проблемы в семье, но у кого их не было? У самого Никиты с его Аленой творилось что-то невообразимое – какая там любовь, настоящие бои без правил. Да еще подлые партизанские вылазки тещи в тылу. Но чтоб так человек убивался!..
– Здрасьте, Игнат Андреевич, – поприветствовал он шефа.
Игнат кивнул в ответ и мельком осмотрел свежего, румяного, разодетого в пух и прах шофера. «А ведь мы почти ровесники», – с досадой подумал он и потер жесткий колючий подбородок. По вечерам его самооценка, подогретая алкоголем, обычно немного поднималась, зато с утра, словно расплачиваясь за пережитые заблуждения, Игнат чувствовал себя никчемным, разбитым и опустошенным.
– А где же ваш багаж-то? – Никита заглянул за спину начальнику.
– Нет багажа, – отрезал Игнат. – Машина далеко?
– Да нет, вот тут, справа от перрона, – засуетился Никита.
«И чего тогда велят встречать у вагона, если багажа нет?» – огрызнулся он про себя, забыв, что сам не усидел в машине и вышел покрасоваться на запорошенный перрон. «Как бы не простудиться теперь…»
Игнат шел, внимательно оглядывая пассажиров, бредущих вдоль перрона.
– Эй! Эй, подождите! – внезапно крикнул он и, поскальзываясь и спотыкаясь, заспешил вперед.
Никита, едва поспевая за развевающимися полами страшно дорогого, но неопрятного пальто, устремился следом. Тем временем незнакомый мужчина, услышав погоню, обернулся. Его сонное, небритое лицо ничего не выражало и взгляд, остановившись на Игнате, никак не изменился. Тот потупился и отступил.
– Простите, обознался, – пробормотал он.
Мужчина пожал плечами и пошел дальше своей дорогой, а разлетевшийся на своих пижонских, но дешевых стеклянных подошвах Никита чудом затормозил, едва не налетев на спину начальника. Некоторое время он беспомощно махал в воздухе руками-крыльями, наконец поймал равновесие, встал, перевел дух и виновато улыбнулся.
– Ищете кого? – поинтересовался он. – Может, помочь?
Игнат промычал что-то невнятное и направился по лестнице вниз к припаркованной машине.
Приветственно мурлыкнула сигнализация, Никита распахнул заднюю дверь, и Игнат нырнул в глубину еще не остывшего кожаного салона. Повернулся холодный ключ в замке зажигания, электрический разряд один за другим привел в действие все органы металлического механизма, рявкнул глушитель, фыркнул мотор, и автомобиль плавно отчалил со стоянки.
Игнат прикрыл глаза. Он никогда не любил самолеты, старался путешествовать поездами и наизусть помнил каждую кочку, каждый поворот на въезде в город. Когда-то Инга рассказала ему, что на месте знаменитых трех вокзалов, были пески и болота. Люди, поселившись здесь, часто болели, кто-то бесследно пропадал. Чувствительные ко всему бесовскому и нечистому, горожане крестились, приближаясь к проклятой земле.
– А все потому, – шептала в темноте Инга, приближая к нему лицо и прижимаясь всем телом, – что однажды здесь случилось несчастье. Разразилась страшная гроза. Лило так, что смешались земля, вода и воздух, и люди молились, боясь второго потопа… И тут в ворота монастыря, что стоял на видном месте, постучали. Неизвестный путник плакал, просил пустить его и защитить от разбушевавшейся стихии. Но монахи не спешили. И лило уж слишком сильно, чтобы бежать во двор открывать, и кто там за воротами – тоже непонятно. А вдруг лихой человек, бандит или убийца? Так и не открыли дверей трусливые монахи. И тогда закричал незнакомец: «Да будьте вы прокляты! Пусть возьмут вас эти пески на вечные времена!» Вмиг все стихло, дождь перестал, а потом со страшным грохотом начали обваливаться монастырские стены. Никто не успел спастись, и в считанные минуты все было кончено.
Наслаждаясь произведенным эффектом, Инга замолчала.
– Ну, а дальше-то что? – не выдержав, спросил Игнат.
– А дальше, – она пожала плечами, – ничего. Еще долго кричали заживо погребенные монахи. Потом замолчали. Прошли времена. Болота осушили. Наметили площадь. Построили три вокзала. Но до сих пор путейщики рассказывают, что то тут, то там вдруг мелькнет сгорбленная полупрозрачная тень. Говорят, что это тот самый странник, стучавший в закрытые двери, ходит теперь и вымаливает прощение у монахов за свое страшное проклятье…