Замок, что им дали, впрочем, совсем не похож на Дарар. Даже внешне он кажется куда более хрупким. И маленьким. Это не та крепость, которой требуется наместник — замок был построен две тысячи лет назад, как раз для такого случая, как этот (мало ли приедет кто-нибудь из княжеского рода, чтобы жить на Вайвиди). В замке сыро и даже немного прохладно — стены у него довольно толстые. И нет ни печки, ни камина. Актеон хмурится от того, что ему придётся здесь жить. К тому же, им с супругой не дали раздельных покоев — только общую спальню и кабинет, где ему придётся работать. Наследный князь с раздражением следит за тем, как Ветта складывает свои вещи в сундук, как переплетает косу…
Теперь ему придётся терпеть её общество каждый день от рассвета и до заката, если он, конечно, не загрузит себя работой. Теперь, пожалуй, ему придётся работать раз в десять больше и усерднее, чем на Альджамале, или ночевать в кабинете, где, разумеется, мебели не слишком-то много. Замок был слишком маленький, чтобы выделить в нём хотя бы ещё несколько комнат для князя и княгини — там и для служебных помещений места едва-едва хватает.
Вечером в день приезда для них устраивается маленький пир — всего в зале находится, наверное, не больше двадцати человек. Зал совсем небольшой, там едва может поместиться больше народу. И очень мрачный — нет ни одного окна, приходится освещать помещение лишь свечами. Ужин проходит почти в абсолютной тишине — все молчат, понимая всю гнетущую тяжесть своего положения. Даже еда здесь кажется ужасно невкусной, слишком уж пресной и уже остывшей.
— Где находится Сваард? — вдруг спрашивает Ветта. — Это главная цитадель Киндеирна. Где находится этот уровень?
Актеон удивлённо на неё смотрит — даже странно, что она решилась прервать эту тишину, нарушить её… Впрочем, пожалуй, нет ничего удивительного — на Вайвиди ей уже скучно. Дарар был шумным. Там всегда было много людей, с которыми можно было пообщаться. И пусть из Изидор она редко с кем говорила — возможно, с кем-нибудь из слуг у неё сложились отношения получше, чем с княжеским домом.
Наследному князю думается, что он редко называл Изидор своей семьёй. Княжеским родом, дворянским домом, к которому он принадлежал — да, но никогда семьёй. Семьёй он в мыслях обычно называл родителей и Юмелию. Теперь все они были мертвы. Должно быть, Ветта тоже была его семьёй. Потому что по своему статусу именно ей было положено быть к нему ближе всего.
Ей не сразу отвечают. Ещё бы… Наследный князь и сам не сразу сумел добиться от вверенной ему дружины достаточного послушания — те ещё долго делали вид, что Актеона просто не существует. Лишь через двести лет после того, как ему дали возможность командовать войсками, наследного князя стали более-менее слушать.
— Это лишь слухи, княгиня, — фыркает Равет, один из дружинников Актеона. — Всё, что говорят про Сваард — лишь выдумка. Никто никогда не видел этого уровня. Возможно, его и нет вовсе.
Равет — самый адекватный из них, пожалуй. Он никогда никому не грубил — во всяком случае, без надобности. Он никогда не лез на рожон и не совершал ничего предосудительного — лишь всякие мелочи. Кажется, Равет был из одного из мелких дворянских родов — пусть и не из вассалов Изидор.
Ветта лишь хмурится. Кажется, ответ Равета ей совершенно не нравится, кажется, она хочет услышать что-то большее. Актеон не совсем понимает, при чём тут Сваард. Впрочем, отчего-то ему самому хочется услышать больше. Равет вряд ли скажет ещё что-нибудь — он не слишком-то много уровней видел в своей жизни.
— Ходят легенды, что Сваард находится в самом сердце Ибере, — говорит Ветта. — Вам не кажется, что алый генерал просто заманивает вас в ловушку? Отец как-то говорил мне, что в охоте самое главное…
Её голос такой же твёрдый, как и у Аврелии, когда она желает высказать кому-нибудь что-то неприятное. Только вот Ветта явно не имеет никакого желания говорить что-то неприятное — во всяком случае, гадость ради гадости так точно. Она никогда не была похожа на Аврелию. Уж в этом плане — так точно. Пожалуй, она даже больше напоминает Мадалену — только та была ещё принципиальнее и куда строже. Или Руфину с её природными вредностью и упрямством.
Актеон смотрит на неё с интересом. Он никогда не видел её где-либо, кроме её покоев и спальни — Ветта всегда интересовала его слишком мало, чтобы приходить к ней чаще, чем пару раз в месяц. Ему обычно куда интереснее было проводить время с кем-нибудь из своей дружины, с Сибиллой или кузиной Руфиной, да даже с дядей Спирусом или кузеном Кроносом.
Нет ничего удивительного в том, что он даже не знает, каким были её родители, чему научили её. Нет ничего удивительного в том, что он вряд ли может знать о Ветте что-либо помимо сухих фактов.
Впрочем, остальные люди, что присутствуют в зале, вряд ли так интересуются проснувшимся энтузиазмом Ветты. Для них она — всего лишь княгиня, жена наследного князя и человек, ровным счётом ничего не понимающий в этой войне, в сражениях и в политике. Актеон вполне может понять их. И понять то, что любопытство Ветты — совершенно не кстати. Она задала совершенно непонятный вопрос, не имеющий никакого отношения к существующим проблемам.
— Перестаньте нас учить, княгиня! — одёргивает её полковник. — Война — это не охота. И вы сами же будете плакать, если княжеский род бесславно падёт в этой кровавой бойне! Так что не мешайте!..
По лицу Ветты Актеон видит, что подобные слова ей кажутся очень неприятными. Ещё бы!.. Наследный князь до сих пор вспоминает её вздорный характер каждый раз, когда идёт дождь — в первые десять лет после их свадьбы они как-то довольно серьёзно поссорились, и Ветта чем-то его ударила (чем именно Актеон уже не помнил). Впрочем, полковник тоже никогда не был достаточно любезен и обходителен.
Сам Актеон лишь незаметно улыбается. Его веселит эта ситуация. Пожалуй, кажется ему, жизнь на Вайвиди начинается вовсе не так плохо, как ему казалось на Альджамале. Возможно, и здесь будет что-то интересное и почти постылое — в виде ставших уже привычными изидорских ссор.
— Я не Изидор, — усмехается Ветта как-то странно, перебивая полковника. — И мне совершенно всё равно, кто победит в этой войне.
На лице полковника Актеон видит удивление. Ещё бы — ещё никто так нагло не перебивал его. Подчинённые обычно боялись его гнева (он был скор на расправу), а те, кто стоял выше его… Те просто старались с ним лишний раз не связываться, чтобы не портить себе нервы.
Она просто покидает зал, оставляя Актеона наедине с этими людьми, каждый из которых заботится, пожалуй, лишь о собственной выгоде. Она просто уходит, совершенно не думая о том, что кто-то может что-то сказать о ней за её спиной. Её это больше совершенно не волнует. Впрочем, если она, конечно, когда-либо переживала из-за подобных глупостей, в чём наследный князь сомневался.
Самому наследному князю удаётся вырваться с пира только часа через полтора после того, как Ветта ушла. Общество дружинников кажется ему непривычно скучным — в Дараре ужины проходят куда более интересно. Во всяком случае, не приходится слушать весь этот самодовольный бред, который говорит полковник. Во всяком случае, всегда можно поговорить с кем-нибудь о чём-то интересном или хотя бы менее прозаическом — о поэзии или об астрономии.
В спальне Ветты не обнаруживается. Отчего-то этот факт настораживает Актеона, и он возвращается в зал, надеясь найти кого-нибудь из своих дружинников. В зале остался только Равет. Наследный князь спрашивает его, куда на Вайвиди могла бы пойти его супруга, и Равет, подумав немного, говорит об одном озере.
Это небольшое озеро было расположено за территорией крепости. По правде говоря, наверное, не стоило покидать стен замка. Особенно женщине — мало ли кто может пробраться сквозь межуровневое пространство, мало ли кто окажется лазутчиком, некоторые из них не побрезгуют и убийством. Дойти до него, оказывается, совсем просто. Уже через десять минут Актеон оказывается на месте. Княгиня оказывается именно там, где и предположил Равет.
Ветта, кажется, совсем не боится наёмников. Пожалуй, возможность искупаться в озере волновала её куда больше возможности нападения. Она стоит в одной исподней рубахе до пола и, кажется, готовится зайти в воду. Княгиня кажется совершенно спокойной, будто бы уверенной в том, что с ней не случится ничего плохого.
Впервые, наверное, со свадьбы, Актеон видит крылья своей жены. Ему кажется, что что-то с ними не так. Он видит её перья — рябые, короче, чем у Сибиллы и длиннее, чем у Юмелии, видит, как странно её крылья выглядят у самого основания, видит кровь… Актеон никогда не видел, чтобы крылья кровоточили просто так. Он помнит, как едва не лишился крыльев Нарцисс, когда к нему был подослан наёмный убийца. Помнит, как долго потом пришлось великому князю лечиться — крылья для демона высшего ранга очень важны. И почему-то Актеону вспоминаются слова отца, что крылья для демона почти то же самое, что и сердце, что лишить кого-либо крыльев равносильно тому, что сердце будет вырвано из груди.
Ветта даже не поворачивается. Она кажется довольной тем, что находится сейчас на Вайвиди, а не на Альджамале. Кажется, ей куда больше нравятся эти леса, сквозь которые невозможно пробраться, нежели высокое небо и Аменгар. Кажется, ей куда больше нравится эта хрупкая крепость, нежели Дарар, где было, по правде говоря, куда безопаснее, нежели тут.
Она знает, что он пришёл. Актеон это чувствует, хотя княгиня так ничего и не сказала. Хотя и он сам так и не окликнул её, не попытался показать чем-либо, что находится рядом. Но спина Ветты напряжена, а крылья… Крылья застыли неподвижно и как-то слишком неестественно. Перья топорщатся как-то слишком странно и вообще кажется, что жене наследного князя больно даже касаться своих крыльев.
— Я рада, что никогда не любила тебя, — говорит она вдруг, — потому что ты вряд ли достоин чей-то любви.
Ветта теперь мало чем напоминает ту напуганную девочку, которую привезли на Альджамал, чтобы выдать замуж. Она выросла — во всём, начиная с роста и заканчивая душой. Должно быть, она стала куда твёрже, чем была тогда, когда они только поженились, перестала быть той маленькой девочкой, что почти тряслась, цепляясь за локоть Нарцисса и боялась оступиться. Она перестала бояться Изидор, Актеона, Сибиллу и всех, кто окружал её. И только потому перестала набрасываться с кулаками и криками на каждого, кто пытался подойти к ней ближе, чем обычно — просто теперь Ветта уже не боялась их и того, что они могли бы с ней сделать.
Должно быть, теперь Изидор мало что могли ей сделать. Причинять ей физический вред было бы просто глупо — она была женой наследного князя, ещё до свадьбы принадлежала к дворянскому роду, который вполне мог бы перестать быть союзником Изидор, если те причинят вред княгине, если убьют или покалечат её. А нападок со стороны родни Ветта теперь не боялась.
По правде говоря, Актеон не ожидал от неё подобных слов. Не ожидал, что она когда-нибудь осмелится сказать ему что-нибудь такое. Хотя, наверное, всегда думал нечто подобное об её чувствах к себе — они никогда не могли найти общий язык, никогда не могли поладить и стать хотя бы друзьями.
— Ты жалок, Актеон, — усмехается Ветта. — Жалок в своей слепой любви к ней и презрении ко всем, кто пытается быть к тебе добрым. Это очень непросто — быть к тебе добрым. Я никогда и не пыталась, знаешь ли, моей основной задачей было просто тебя терпеть, а вот твоя чахоточная сестрица… Ты даже не замечал, что она всем сердцем желает тебе помочь.
Актеон замирает. Ему совершенно не хочется верить в то, что эта суровая женщина, что стоит сейчас перед ним — его жена. Ему совершенно не хочется верить, что это Ветта, что она смогла стать такой. Ему совершенно не хочется думать, что всё могло обернуться именно так.
Наследный князь усмехается. Кажется, что-то подобное он уже слышал сегодня утром — только от великой княжны, а не от супруги. Актеону немного непривычно слышать что-то подобное от Ветты. Он никогда не думал, что она может сказать ему больше одного-двух предложений за вечер.
Актеон стоит, не смея сделать и шагу, что кажется ему очень странным — как будто бы он стоит не перед этой медведицей Веттой, которую он презирал все эти двадцать шесть тысяч лет. Как будто бы он стоит перед Сибиллой. Снова. Во второй раз за этот день. И во второй раз за этот день чувствует себя неловко.
— И я надеюсь, — говорит ему жена, — что климат Вайвиди окажется для меня более благоприятным, чем климат Альджамала — я бы не хотела пережить ещё один выкидыш.
Ветта набрасывает себе на плечи подобие халата и, резко развернувшись, проходит мимо мужа, оставляя его думать над её словами.
========== VII. ==========
За эти несколько дней Вайвиди окрасился в белый цвет. За несколько дней Вайвиди стал огромным склепом, огромным костром. За несколько дней Вайвиди покрылся белым покрывалом из цветов и лент. И не было ни часа, чтобы кто-то не умирал. И не было ни часа, чтобы не раздавался отчаянный крик и следующие за ним рыдания. С изидорских уровней постоянно привозили белые цветы и ткани — на Вайвиди уже не осталось ничего, что можно было бы использовать для пошива траурных одежд — но всё равно этого не хватало. Костры горели постоянно — потому что тела уже просто негде было хоронить. Вайвиди утонул в криках и слезах, на Вайвиди не осталось семьи, которая не потеряла бы кого-то за время этой эпидемии. Ветте казалось, что она видит перед собой глаза самой Смерти. И плечи, и грудь в кровоточащих, гноящихся ранах, очень глубоких, до самой кости, и слышит предсмертные хрипы — умирающие от этой напасти не кричат от боли, потому что сил просто не хватает, потому что голос уже давно сорван. Наверное, это и была Смерть — пришедшая к ней из тысяч других уровней, беспощадная, с глазами из горного хрусталя в давно опустевших глазницах. Наверное, это и была Смерть — с гноящимися губами и гниющими руками. Смерть, пришедшая из далёких краёв и тут же предъявившая права на всё, что было людям дорого. И тошнотворный сладковатый запах всё витал в воздухе. И благовония, благовония, благовония… У Изидор было так принято — возможно, за этими запахами пытались спрятать вонь гниющего тела. Смерть… Первосвященники разделяли между собой первозданных чудовищ. Разделяли между собой Смерть, Раздор, Мор и Глад. Княгиня же не видела никакой разницы. В конечном счёте всё приводило только к одному — к неподвижно лежащему телу в саване. К благовониям, белым траурным лентам, белым каллам, хризантемам и нарциссам. К небьющемуся сердцу и ни с чем не сравнимому ледяному холоду в душе. К холоду, когда не помогает ни одна молитва, когда хочется умереть самой и убить всех, кто мог быть причастен к этому горю. А причастными казались все без исключения — Ветта никак не могла понять, как алхертской чумой смогли заразиться её дети, как подобное могло произойти… Никто не мог понять, откуда пришла на Вайвиди чума. Вспышки алхертской чумы случались ещё в первой тысяче. И потом — каждые десять тысяч лет. Ветте два раза уже приходилось видеть, что делает с людьми чума. Но на Альджамале она видела это только издалека — видела, как в Дарар к князю Влазису приносили завёрнутые в тряпки трупы, чтобы он попытался понять причину возникновения этой болезни, впрочем, князь так и не смог найти ответ на этот вопрос, слышала стоны и плач тех, кто потерял из-за алхертской чумы родных, но никогда не могла подумать, что что-то подобное может случиться и с ней самой. Дарар был магической крепостью — туда болезнь не проникала. Во всяком случае, пока жива Сибилла. А на Леафарнаре никогда и не было чумы. Ветта слышала об этом от одного знакомого своей сестры. Ветта никогда раньше не сталкивалась с чумой близко. А теперь она снова стояла перед гробом. Второй раз за эти четыре дня. Видела тело в белоснежном саване — с закрытым лицом, потому что тела умерших от алхертской чумы старались закрывать полностью, чтобы никто не видел их обезображенных лиц. И снова думала лишь о том, что лучше бы умерла она, княгиня Ветта Изидор, урождённая Певн, а не… Слёз не было. Ветта не могла проронить ни слезинки. Ей казалось, что она действительно умерла и не может даже ничего сказать. Она не могла молиться, не могла плакать, не могла говорить — княгине казалось, что кто-то невидимый положил ей на горло свою руку и готов в любой момент сжать, чтобы убить её. Убить окончательно. Потому что, пожалуй, она была мертва уже вот как четыре дня. Откуда пришла чума, женщина не знала. Да и, если честно, и знать особенно не хотела. Нарцисс, наверное, сказал бы, что алхертская чума могла прийти только из сердца самого Ибере, а кто-нибудь из его знакомых, например, князь Влазис, заметил, что дело совсем не в этом. Мадалена вообще считала, что чума начинается от того, что кто-то разозлил чудовище, что может им заразить весь Ибере, если пожелает. Ветте всё равно. Порой ей кажется, что даже если Ибере вспыхнет, как спичка, и сгорит в одно мгновение, ей будет совершенно плевать на это. Порой княгине кажется, что даже если кто-то захочет перерезать ей горло или задушить, ей на это будет совершенно наплевать. Какая теперь разница — живёт она или нет?