Он приложил немало усилий, чтобы сделать их жизнь на новом месте довольно сносной. Конечно, в первую очередь он сделал все необходимое для ребенка: соорудил добротную кровать, которая должна была стать постелью малышу, выпросил у соседей старый чан, чтобы купать его в нем, и конечно же сделал новые игрушки. Мастерства Абдулу было не занимать, и игрушки удались наславу: яркие, красивые, среди них были даже такие, которые сами катались по полу, достаточно было накрутить резинку в хитроумном приспособлении, придуманном Абдулом. Ну, не совсем именно им придуманном, он когда-то подсмотрел этот механизм в фабричной игрушке, но Абдул решил об этом не говорить Рошану. Пусть думает, что это его, старика, изобретение.
— Нам здесь хорошо вдвоем, правда? — спрашивал его Абдул, а тот понимающе улыбался. — Вот подрастешь немного и будешь мне добрым помощником. Ты вырастешь хорошим Мальчиком, я уверен. Ты не будешь ни индусом, ни мусульманином. Ты будешь человеком, это самое главное. А то понапридумывали, понимаешь, разное. Всевышний создает человека, человек появляется на свет, а уж люди здесь начинают изощряться: делят всех на индусов, на мусульман, на христиан… Эх, малыш, на кого только не делят!
Абдул покачал головой, чтобы Рошан видел, как он осуждает таких людей.
— И вот вместо того, чтобы жить дружно, всем вместе, начинают делиться: вот это — Индия, здесь живут индусы, а вот — Пакистан, там — мусульмане. А люди те же самые, вот в чем штука! Зачем же тогда делиться? Нет, малыш, такая жизнь не для нас. Главное, чтобы ты человеком хорошим вырос. Ну, говори, будешь хорошим человеком?
Рошан агукал, подтверждая, что будет непременно так, как того хочет добрый старик.
— Ах, как хорошо, что ты меня понимаешь! — восхищался Абдул. — С тобой легко разговаривать, ведь ты никогда не споришь со мной. — И улыбался, довольный.
Мальчик радовал старика. Он быстро рос, выказывал недюжинный ум и смекалку и доставлял Абдулу хлопот не больше, чем обычно доставляют дети в его возрасте. Он уже пытался что-то сказать, и Абдул склонялся над его кроваткой, подбадривая:
— Знаю, знаю, малыш. Ты хочешь рассказать мне много интересных вещей. Но пока тебе нелегко это сделать. Что ж, потерпи, всему свое время. Наступит час, и мы еще будем вести с тобой долгие беседы.
По вечерам, когда спадала жара, Абдул выносил Рошана на улицу. Сам садился на лавку, а малыша опускал на землю и смотрел, как тот шагает, неуверенно перебирая ножками.
— Ходит! — восхищался старик. — Посмотрите, ходит! Он уже совсем большой у меня, честное слово.
И окружающие радовались успехам Рошана вместе с Абдулом.
Если Рошан падал, то не плакал, а оборачивался на старика и смотрел на него внимательно, словно хотел сказать: «Ну, ты видел, как я упал? Эк меня угораздило! Что ж, в следующий раз буду осторожнее».
— Вставай, — говорит Абдул. — Я надеюсь, что ты не ушибся? Молодец, что не плачешь. Жизнь, брат, такая штука, которая иногда причиняет боль. И знаешь, что в этой жизни самое главное?
Он подходил к малышу, по-прежнему лежащему на земле, ставил его на ноги и после этого заканчивал свою мысль:
— Главное — уметь встать и идти дальше. Понял?
Малыш смотрел на него и улыбался. Безусловно, он все понимал и восхищался мудростью старика.
— Молодец, — говорил Абдул. — Сразу видно умного человека.
Большие трудности начинались, когда давали о себе знать болезни Абдула. Старик лежал на своей лежанке и с тоской смотрел на мальчика, не в силах встать.
— Видишь, — бормотал он. — Старость не такая приятная штука, как некоторым кажется. В преклонном возрасте есть свои сложности.
Беда была в том, что никто, кроме него самого, не мог накормить ребенка, и поэтому Абдул, превозмогая собственную немощь, вставал, кряхтя, и шел на базар, тяжело опираясь на палку. Единственное, чего он боялся в такие минуты, — упасть и не подняться. Мысль о Рошане, оставшемся в одиночестве дома, придавала старику сил, и он семенил по дороге, зная, что просто обязан вернуться домой, где его ждут.
Рошан отвечал на его заботу любовью и благодарностью. Не было у него роднее никого, и он изливал на старика всю любовь своего щедрого детского сердца.
В их гостеприимный дом часто приходили соседи. Просто так, поболтать. Старый Абдул знал множество историй, и люди к нему тянулись.
— Это ведь не ваш сын, Абдул-джан? — спросили его однажды.
— Нет, — ответил Абдул.
— И не внук?
— Нет. Но он для меня дороже сына и внука, — говорил старик. — Мне послал его Аллах.
— В подарок? — спрашивали его.
— Да. Жизнь моя была трудна, и под конец Аллах, видя мое трудолюбие, вознаградил меня, — серьезно отвечал Абдул. — Я нашел этого мальчика в лесу, возвращаясь домой в темную ночь. Он лежал в траве, на небе сверкали молнии, в свете молний я его и увидел.
Слушатели недоверчиво качали головами. Слишком невероятной представлялась им эта история. Но никто не спорил с Абдулом.
Рошан рос, становился все более подвижным, и старик с удовольствием принимал участие в его играх. Этот ребенок был как деревце, вырастающее на глазах посадившего его человека, все в нем было интересно, и Абдул с удовольствием наблюдал за происходящими с малышом переменами.
— Лишь бы мне сохранить силу и ясность ума, — говорил он, глядя на мальчика. — Ты должен подняться и окрепнуть, прежде чем я стану совсем немощным. Я не тороплю тебя, малыш, но помни, что я не вечен.
Эта мысль посещала Абдула часто, и он не гнал ее от себя, потому что знал — от этого нельзя отмахнуться, грядущие трудности надо уметь предвидеть.
— Но ты не переживай. Все-таки я еще крепок. Конечно, было бы лучше, если бы у тебя были отец и мать. Но если их нет? Что тогда? Жить-то все равно надо. А в отношении меня не беспокойся. Я буду заботиться о тебе не хуже родителей.
Кто были те люди, которые бросили малыша? Абдул иногда думал о них и не мог ни понять их, ни простить. Жестокость сердца простить невозможно. Старик смотрел задумчиво на Рошана и бормотал себе под нос:
— Но как же они могли? А? Ты не можешь мне объяснить? Да, да, малыш, я понимаю, ты был слишком мал для того, чтобы хоть что-то осознавать. Но они-то, они, взрослые люди!..
И вздыхал тяжко, переживая чужие поступки.
— Первое слово, которое обычно произносят дети, — «мама». Жаль, что у тебя будет не так.
Первым словом Рошана было «дядя». Потому что так называл себя Абдул. Он тыкал себя в грудь и говорил:
— Дядя! Дядя! Понимаешь, малыш? Я ведь не могу назвать себя твоим папой. И уж тем более — мамой. Так что пусть я буду дядей, хорошо?
И когда Рошан, улыбаясь, впервые сказал «дядя», старый Абдул заплакал от счастья. Он смотрел на мальчика, и слезы катились по его морщинистому лицу.
— Ах ты маленький мой! — шептал старик и гладил Рошана по головке. — Ты свет моих очей и моя надежда.
Любовь переполняла его щедрое сердце, но он не мог, не умел всего сказать словами и только плакал. Когда поток слез иссяк, он взял малыша на руки и понес его на улицу. Абдул не мог не поделиться своей радостью с людьми.
— Послушайте! Он заговорил! Он сказал первое слово в своей жизни! — говорил Абдул, и его лицо сияло.
— Что ж, — отвечали ему. — Такой возраст. Ему уже пора говорить.
— «Пора говорить»! — передразнивал Абдул ворчливо непонятливых соседей. — В том-то и дело, что ему еще не пора, он совсем маленький. А уже говорит!
Он верил, что его Рошан смышленее других сверстников. И Абдул смог убедить в этом всех соседей.
— Да, — степенно кивали те головами. — А ведь вы, пожалуй, правы, Абдул-джан, у этого мальчика ум написан на лице.
— А я вам о чем говорю! — торжествовал Абдул. — Об этом речь и шла!
С каждым новым днем он все больше любил этого ребенка.
— Вот подожди, — говорил старик. — Скоро ты подрастешь, и я отведу тебя в школу. Ты спрашиваешь, что такое школа? О, это великое дело. Там вот таких смышленых детей, как ты, обучают самым разным знаниям. Знаешь, для чего? Чтобы в дальнейшем им было легче жить. Ведь более легкая жизнь приятнее, чем трудная. Ты согласен со мной?
Рошан соглашался по обыкновению.
— Вижу, что понимаешь, — кивал удовлетворенно старик. — Я всегда говорил, что ты смышленый малый.
Каждый новый день приносил ему не заботы, потому что он их просто не замечал, а счастье и любовь.
— Как дела у вашего малыша? — спрашивали соседи.
— Спасибо вам, люди добрые, все хорошо у нас, — отвечал Абдул. — Аллах добр, и я надеюсь, он не лишит нас своего расположения.
День бежал за днем. Новое утро сменяло ночь.
— Здравствуй, — говорил мальчику Абдул по утрам. — Ты видишь, солнце встало? Оно восходит для тебя. Расти, набирайся сил.
И смахивал украдкой слезу. Впрочем, со стороны казалось, что не слеза это вовсе, а пылинка попала в глаз.
«БУДЬТЕ МОЕЙ ЖЕНОЙ!»
С некоторых пор адвокат Джагдиш стал замечать за собой странные вещи. Утром он мчался в контору, словно именно там теперь было для него самое интересное место, а по вечерам, когда заканчивался рабочий день и нужно было уходить домой, он старался как можно дольше оттянуть тот момент, когда ему предстояло покинуть контору.
Все дело было в Мине. Она как-то незаметно вошла в его жизнь, и он уже не мог себе представить, что еще совсем недавно эта девушка не работала у него, он ее не знал и не ведал о ее существовании. Он не мог поверить в это, а если бы Мина сейчас вдруг исчезла из его жизни, это было бы самым большим несчастьем.
Чтобы как можно дольше не расставаться с Миной вечером, Джагдиш вызывался отвозить ее домой на своей машине и готов был делать это каждый день, но Мина ответила ему вежливым, но твердым отказом. Она сохраняла между ними дистанцию, словно существовал какой-то порожек, через который не позволено было переступить никому, не только Джагдишу.
Адвокат не мог настаивать. Он был скромным и даже немного застенчивым человеком, а уж если дело касалось Мины, он совсем терялся, не представляя, что должен предпринять.
Впрочем, в их отношениях не произошло никаких видимых изменений. Мина вела всю канцелярскую работу в конторе, адвокат принимал посетителей и присутствовал на процессах. Все было, как прежде, вот только Джагдиш чаще, чем раньше, впадал в задумчивость, подолгу сидел за своим большим столом, глядя куда-то в пространство.
— Вот свежая почта, — говорила Мина, входя в кабинет со стопкой писем.
Джагдиш вздрагивал от неожиданности, застигнутый врасплох, и улыбался чуть виновато.
— Спасибо, мисс Мина, — говорил он. — Я хотел бы с вами обсудить один вопрос…
После этих слов Джагдиш замолкал и начинал прикуривать сигарету, нервно чиркая спичкой.
— Вы присаживайтесь, — предлагал он, затягиваясь сигаретным дымом и обдумывая дальнейшие слова.
На самом деле у него не было сейчас никаких вопросов к Мине, просто он боялся, что девушка скроется в своей комнате, и он ее опять не будет видеть. А Мина тем временем сидела напротив и терпеливо ждала.
— Дело вот в чем, — продолжал он, придумав, наконец, повод. — Вчера вы печатали письмо, адресованное в Союз адвокатов…
— Я что-то сделала не так? — спрашивала Мина.
— Нет! Нет! — поспешно отвечал Джагдиш. — Вы все сделали правильно. Это я не так объяснил вам. Дело в том, что надо было отпечатать не один, а два экземпляра.
— Я перепечатаю, — кивала девушка.
— Отлично. Знаете, чтобы получилось быстрее, я сам продиктую. Не возражаете?
Мина садилась за машинку, а Джигдиш устраивался напротив, чтобы видеть лицо девушки, и диктовал. Так, кстати, у них получалось медленнее, чем если бы Мина печатала письмо одна, потому что Джагдиш, глядя на нее, становился очень задумчивым, а Мина, напечатав очередной кусок текста, отрывала взгляд от клавиш и смотрела на адвоката выжидательно — тот молчал, погруженный в свои мысли.
— Я напечатала, господин адвокат, — осторожно напоминала Мина. — Что там дальше в письме?
Джагдиш вскидывался и начинал поспешно отыскивать то место в письме, на котором они остановились.
Мина не замечала происходящего с адвокатом. Случившееся с ней самой оставило глубокий след в ее душе, рана, хоть и затянулась немного, окончательно не зарубцевалась. Всего несколько лет назад, учась в университете, она была весела и беззаботна, мечтала о любви, которая в один день войдет в ее сердце. Она не представляла тогда, кто будет ее избранником, но верила, что он станет ее опорой и ее единственной любовью. Все было впереди у нее, и она радовалась жизни.
А сейчас чувства умерли в ней. Она думала, что уже никогда не испытает любви. Обман разрушил в ней веру в порядочность и благородство, осталось лишь чувство собственной ущербности. Женщины вокруг были веселы и полны достоинства, но Мина не могла быть среди них. Грех превратил ее в отверженную. Да, она могла скрыть свое прошлое и делать вид, что она такая же, как все, но ведь в конце концов обман раскроется и станет известно о ее грехе. И тогда ее проклянут и отвергнут. Так не лучше ли замкнуться в себе, спрятать свои чувства и не ждать понапрасну добрых ветров судьбы.
Никто не мог бы сейчас достучаться до ее сердца. Мина была холодно-неприступной, и это шло у нее не от уверенности в том, что она красива и обаятельна, а от чувства собственной неполноценности. Она не имела права быть счастливой.
Иногда на улице какой-нибудь мужчина, привлеченный ее красотой, делал Мине комплимент, но вместо игривой улыбки получал такой колючий взгляд, полный холодного презрения, что уже не делал никаких дальнейших попыток завязать знакомство.
Джагдиш видел, что Мина не очень-то счастлива. Он мог только догадываться о том, что оставалось в ее прошлом, а поговорить откровенно не решался, опасаясь натолкнуться на отпор и могущую возникнуть неприязнь. Пусть уж все идет, как идет.
Но в один из дней он решился все-таки.
Это произошло тогда, когда он обнаружил, что теряет сон и аппетит, а причину этого он знал давно — Мина.
— Я обязательно должен с ней поговорить! — пробормотал Джагдиш.
Он ехал в машине на работу.
— Прямо сегодня. Нельзя же так изводить себя! И чего я боюсь?
Он закурил и посмотрелся в зеркало заднего вида.
— Ведь я мужчина! Я, должен проявить решительность!
Пока доехал до конторы, он решился и поднимался в офис, зная, что сейчас обязательно объяснится с Миной. Но едва распахнул дверь и переступил через порог, решительность в один миг покинула его, словно он оставил ее за дверью.
— Здравствуйте, — пробормотал Джагдиш.
— Доброе утро, господин адвокат, — приветливо ответила Мина.
Джагдиш подошел к ее столу, начал бесцельно перебирать лежащие на нем бумаги.
— Я хотел сказать вам… — не очень уверенно начал он.
Он никак не мог решиться.
— Вы, наверное, ищите письма, которые просили меня напечатать? — догадалась Мина. — Я положила их на ваш стол.
— Вот как? — пробормотал Джагдиш. — Большое спасибо, мисс Мина.
Он прошел в свой кабинет, сел за стол, закурил, чтобы успокоиться. «Как мальчишка! — подумал он с досадой. — Ну, что я, в самом деле?» Письма, отпечатанные Миной, лежали перед ним на столе. Адвокат перебирал их, думая о своем.
— Мисс Мина! — наконец позвал он. — Зайдите ко мне, пожалуйста.
Девушка вошла, бросила быстрый взгляд на письма, которые адвокат держал в руках.
— Я опять что-то напутала? — спросила она.
— Напутали? — не понял Джагдиш.
Его взгляд упал на письма.
— А, вы об этом! — он отложил письма в сторону. — Нет, там все нормально.
Он вздохнул.
— Я хотел бы поговорить с вам, мисс Мина. Присядьте, пожалуйста.
Он очень волновался и не мог этого скрыть. Мина села в кресло.
— Вы знаете, что я человек прямой…
Правильно ли он начал? A-а, какая теперь разница!
— Я человек прямой, — повторил Джагдиш. — И если то, что я вам скажу, вам не понравится, не обижайтесь, пожалуйста, на меня. Хорошо? Ответьте только — да или нет.
Смутная догадка шевельнулась в душе Мины. Ей стало тревожно и немного страшно.