бутылок, которые разбросаны по полу между носками, обувью и моей одеждой. Пятна
ликёра оставили следы на ковре… и мне кажется, что пятна блевотины тоже.
– Посмотри на себя… – Мама протирает салфеткой лоб и щёки. – Ты выглядишь
просто ужасно.
– Спасибо, – сказал я, смеясь, хотя она ранила мои чувства.
– Я не могу поверить, ты сделал это опять.
В её голосе слышно огромное разочарование. Я ненавижу, когда она со мной так
говорит. Она моя Мама. Ну, вроде того. Технически, она просто женщина, которая
вырастила меня, я не её родной сын. Её настоящее имя – Маргарет. Я называю еёМама,
потому что здесь все так делают. Она единственная всё организовывает в церкви, все эти
годы она была моим хранителем. Хотя мне уже тридцать, но в этом грёбаном мире
больше всего я нуждаюсь в ней. Она единственная, кто держит меня в этом месте.
– Давай, поднимайся, – бурчит она и тянет меня за руки.
Я делаю, как она просит, и сажусь на свою постель. Я кладу руку на лоб, чтобы
остановить головную боль, но это бесполезно.
Мама подошла к раковине и набрала стакан воды. Порывшись в карманах, она
достала несколько таблеток. – Возьми их.
Я знаю, что она не бросит меня, пока я делаю всё, что она велит, поэтому я просто
беру их.
– Где ты был прошлой ночью? – спросила она.
– Мне кажется – это, очевидно, – ёрничаю я, но она ударяет меня моей
собственной Библией.
– Фрэнк Ромеро! Сколько раз мне повторять, чтобы ты перестал пить? – Произнося
каждое слово, она даёт мне ещё один подзатыльник. – Ты пьян!
– Хорошо, хорошо, я понял! – я держал руки поднятыми, чтобы остановить её
следующий удар. – Я уже не пьян, – конечно, это ложь, но мне плевать. Что угодно, только
бы она успокоилась.
– Тогда поднимайся и помой свою грязную задницу, – прорычала она, смотря на
меня роковыми глазами. В молодости этот взгляд всегда пугал меня.
Если тебе кто–то говорил, что старушки робкие и нежные, то тебе лгали.
Сделав тяжёлый вздох, я встал с кровати и заметил, что на мне всё ещё вчерашние
штаны.
– У тебя десять минут, чтобы переодеться, – твёрдо сказала она и поставила
Библию на тумбочку. – Ни минутой больше.
– Почему? Я же ещё даже не завтракал, – зевнул я.
Она поставила руки в боки. – Фрэнк. Ты хотя бы видел время?
Теперь, когда она говорит об этом… нет, я не видел.
Она сморщилась. – Девять часов.
– И? – пожал я плечами. Я всё ещё не понял.
– Воскресенье.
Для этого нужно немного времени.
Мои глаза расширяются, и я произношу. –Ох…
– Вот именно. – Стукнула она ногой по полу. – В церковь уже приходят люди. Они
все ждут. Не хватает только тебя, Фрэнк. – Она открыла дверь.
– Извини, – взволновано говорю я.
– Оставь это, – злобно сказала она. – Просто сделай себя, – она осмотрела меня
сверху до низа, – презентабельным. Она вышла и закрыла за собой дверь.
Я быстро умыл своё лицо, чтобы убрать следы блевотины и вони. Я выгляжу
ужасно и это я не о своих татуировках. Неудивительно, что люди считают меня бездарем.
Я действую как один, что ж это то, что вы получите.
Я вытер своё лицо сухим полотенцем и с трудом снял всю грязную одежду. Снимая
чистую одежду с крючка, я расчёсываюсь и ударяю себя по лицу, чтобы проснуться.
Я ещё так пьян, что едваполучается ровно идти, но, наконец–то, мне удалось
переодеться. Прежде, чем выйти из–за двери, я надел халат и убедился, что белый кусок
моего воротника виден. Последний раз я взглянул на себя в зеркало, чтобы подмигнуть и
послать воздушный поцелуй своему отражению. Чёрт, так жарко, что я бы мог пожарить
яйца.
Кстати, когда я закончу, я пожру бекон с яйцами.
У меня огромное желание свалить из этого города, так, чтобы я мог отлично
позавтракать вместо этой проповеди, но я знаю, что Мама никогда не простит меня. Я
мальчик, который любит её до смерти.
Прежде чем выйти за дверь, я захватил маленькую бутылочку ликёра, которую
прятал в тумбочке, и положил её в свой нагрудный карман. Это приносит удачу. Хрен с
ним – очарование. Всё что угодно. Пока у меня есть выпивка, я хороший.
Когда я открываю дверь из алтаря, все сидящие на скамьях люди смотрят на меня,
и я останавливаюсь. Их взгляды пронизывают моё тело, как шипы, в этот момент я
чувствую осуждение.
Кто–то мог бы сказать, что это не должно сломить меня, но иногда голосам в моей
голове надо заткнуться, хотя бы на минуту.
Я подошёл к церковной кафедре, недолго повозившись в кармане, я нашёл
маленький огрызок бумаги, который нацарапал вчера. Я помню, как писал проповедь или
что–то типа того. Но когда я уже вышел на кафедру, и, смотря на лист, я понимаю, что там
написана лишь бессмысленная тарабарщина. Что ж, так много для великой проповеди.
– Эм… всем доброе утро, – говорю я, слегка улыбаясь.
Некоторые люди усаживаются на своё место, кто–то кашляет, а другие просто
угрюмо выглядят.
Такое дерьмо каждый день, только хуже. Каждый раз, когда я здесь стою, я вижу
одно свободное место. Людей это больше не волнует.
А я? Я чувствую себя, как дерьмо, и честно говоря, я смотрю на них и не понимаю,
что я здесь делаю.
Почему я даже не пытаюсь притворяться.
Прочистив горло, я пытаюсь игнорировать головную боль и мутное зрение.
– Что ж… надеюсь, что у вас, у всех сегодня прекрасный день, – сказал я, микрофон
слегка искажает мой голос. Я немного его подправил и продолжил говорить. – Или я
надеюсь, что, хотя бы у одного из вас.
Люди выглядят раздражёнными.
Я думаю, что это естественно, ведь я тоже раздражён.
– Давайте поговорим о Боге. Ведь все мы здесь ради Него, верно?
Естественно, никто не отвечает.
– Я так идумал. – На мгновенье я прикусываю губу.
– Бог. Бог. Бог. Говорят, что Он вокруг нас. Везде. Всегда. Он смотрит сверху на нас,
чтобы держать нас в безопасности. Чтобы следить за нами. Ну, или так говорят.
Все всё ещё пялятся на меня, так что я продолжаю.
– Бог. Знаете… я не находил Его последнее время. И я уверен, что многие из вас
тоже. – Делаю паузу. – Задумывались ли вы, вдруг Он вас бросил?
Мне никто не отвечает, но глядя на их лица, я понимаю, что половина из них со
мной согласна. А другую половину я предпочитаю игнорировать.
– Если Бог не тот, кто присматривает за вами? К кому вы обращаетесь?
Никто не ответил, чего я и ожидал.
– Никто, – говорю я, – Никто, кроме вас. Вы единственные, кто может себя спасти.
Кто–то крепко сжимает свои сумки, а другие закрывают рот от шока.Будто я говорю
что–то странное. Что–то, что никогда не приходило к ним голову. Конечно, они думали.
Просто они боятся признаться в этом.
– Знаете, что? Бог не беспокоится обо мне, о вас, либо о ком–то ещё.
У некоторых отвисла челюсть.
– Иначе, почему Он заставляет нас так страдать? Зачем Ему причинять нам столько
боли? Почему бы Ему просто не забрать её?– мои ногти впиваются в деревянную кафедру.
– Он не будет. Бог не делает нам легче. Он не даёт всё, что нам нужно. Бог хочет, чтобы
мы боролись за это. Бог хочет, чтобы мы делали свою работу. Он здесь не для того, чтобы
пожалеть или сделать вашу жизнь лучше. Это ваша работа.
– Фрэнк! – я поворачиваю свою голову, чтобы увидеть Маму, которая кричит на
меня со стороны, и просто игнорирую её.
– Я здесь не для того, чтобы говорить вам, что делать. И не Бог. Я просто могу
сказать вам, что жизнь никогда не будет лёгкой. Это всегда будет тяжело, а дерьмо всегда
будет приходить и пытаться разрушить вашу жизнь.
Слышу множество вздохов.
– И знаете, что? Это нормально. Жизнь – это боль и страдания. Это касается
раскаяния.
Пока я говорю, мой взгляд падает на сидящую в толпе девушку. На красивую
девушку с волнистыми, тёмно–каштановыми волосами, которые доставали до плеч. У неё
острые скулы, густые брови и большие голубые глаза. Она выглядит где–то на двадцать…
красивая и, конечно, привлекательная. Настолько, что я забыл, о чём говорил.
Всё, что я могу – это думать о ней… но тут я замечаю мальчишку, который сидит
рядом и наблюдает, как её ноги болтаются под скамьёй. Она берёт его руку и сжимает.
Её глаза…я не могу перестать смотреть.
По какой–то причине мой мозг перестаёт работать.
Даже на секунду и все проблемы исчезают. И я не знаю почему, но почему–то… она
мне знакома.
Это странно, ведь я никогда раньше не видел её.
Кашель другого прихожанина отвлекает меня от моих мыслей, я прочищаю горло и
продолжаю.
– Мы идём по жизни, потому что должны. Всё ради загробной жизни. Ради рая мы
делаем всё. Рай. Мне кажется, что все мы хотели бы оказаться там сейчас.– Я смотрю на
девушку и мне интересно, о чём она думает. Если она когда–то думала о небесах. Если
она понимает, что сейчас, когда я представляю её перед собой обнажённой, то наступит
мой рай.
К счастью, никто не может видеть то, что происходит в моей голове.
Все сейчас успокоились.
Я бормочу. –И насколько я вижу… вы можете жить полной жизнью, либо просто
сдаться. В любом случае, Бог не дерьмо. Он просто хочет, чтобы вы делали выбор. И ваше
решение зависит только от вас. В любом случае, мы все умрём.
Внезапно Мама поднимается на кафедру и выключает мой микрофон. Её взгляд
пронизывает меня. Ей не нужно ничего говорить. Я разворачиваюсь, мои ноги
заплетаются, я достаю маленькую бутылочку ликёра и выпиваю её залпом.
Я не делаю дерьмо дважды, ведь все здесь могут видеть, как я пью.
В любом случае, я собираюсь в ад. Это тоже можно бы было сделать весёлой
поездкой.
Глава 2
Порывшись под кроватью, я достаю два «Плейбоя», которые прятал от матери. С
улыбкой на лице падаю на кровать, тщательно пролистывая страницы, пока не нахожу
фото красивой обнажённой женщины, чтобы подрочить.
Что?
Я никогда не говорил, что святой. Это не так. Я натворил достаточно дерьма в своей
жизни. Если бы люди знали, то стали бояться меня. Но всё это было до того, как я стал
проповедником.
Не официально конечно. Я не посвящён в духовный сан. Я просто хочу что–то дать
людям, и я делаю это на проповедях.
Однако, и у проповедников есть потребности.
В первую очередь, я остаюсь мужчиной… Мои потребности не удовлетворены с
того воскресенья, как я увидел ту девушку в церкви. Что–то в ней взбудоражило всё моё
тело. Как будто оно снова ожило после долгого сна.
Не знаю почему, но я не могу выкинуть её из своей головы.
Не важно, сколько дней прошло, я не могу перестать думать о ней, кто она и
почему начала посещать мою церковь. Почему она здесь. Вдруг она так же грязно думает
обо мне, как и я о ней.
Я признаю это. Мне не стыдно признаться, что я влюблён в саму мысль о ней в
моей постели, прямо здесь и сейчас.
Это неправильно? Да, чёрт возьми, но меня это не волнует.
Я хочу выпустить пар прямо сейчас, и мне кажется, что мастурбация – это
идеальный способ.
Так что я смазываю свой член смазкой, которая стоит на моём прикроватном
столике и начинаю.
Однако, чем дольше я смотрю на фотографию в журнале, тем настроение
становится хуже. Я не знаю, что со мной, но тёлки с журнала больше не возбуждают меня.
Но всякий раз, когда я думаю о ней, мой член снова возбуждается.
Я закрыл журнал и представляю себе её образ; её чарующие глаза смотрели только
на меня, пока она медленно снимала с себя всю одежду. Столько чувств, я расслабляю
своё тело.
Я стону только от одной мысли, как она прыгает на моей длине, а её сиськи
покачиваются у моего лица, и я кончил так сильно, что брызги были повсюду.
– Бля, – прошипел я, прикусив губу.
Боже, о Боже.
Ты и я, мы оба знали, что мне это было необходимо.
Я взял салфетки, чтобы вытереть своё тело. Прямо сейчас дверь открылась, и глаза
Маргарет увеличились, когда она увидела меня.
– О, Боже, – пробормотала она, закрывая ладонью глаза.
Она никогда не молилась раньше, поэтому ничего не мог с собой поделать, чтобы
не рассмеяться.
– Господь Всемогущий, – пробормотала она, захлопывая дверь за своей спиной.
– Извини, – сказал я, надеясь, что она до сих пор слышит меня.
– Моли Бога, чтобы я забыла это как можно быстрее.
Я засмеялся опять.– Я буду умолять его о пощаде, обещаю.
– Конечно, будешь.
Мне даже не нужно видеть, как она закатывает глаза, потому что я знаю, она
делает это.
– Разве ты не можешь просто не делать этого? – спрашивает она.
– Нет, – ответил я с ухмылкой, как дурак. Я встал с постели и выбросил салфетки. –
У проповедника тоже есть потребности.
– Я не хочу это слышать, – она быстро перебивает, заставляя меня мотать головой.
– Я пришла сказать тебе, что кое–кто ждёт тебя в исповедальне. Несколько
человек, на самом деле.
– Отлично, – соврал я, хватая штаны и натягивая их на себя.
Я ненавижу эту чёртову исповедальню. Это слишком… официально, и я не
священник. Но народ просил Маму поставить исповедальню в церкви, она не смогла
отказать, несмотря на мои сомнения.Люди хотели этого, поэтому она дала её им.
Возможно, люди в этом районе любят конфиденциальность, которая есть в
исповедальне. И, если этого хотят люди, мы дадим им это. Что угодно, чтобы помочь,
верно?
– Они ждут тебя, – добавила она.
– Иду я, иду, – отвечаю я, смотря на своё татуированное тело в зеркале, надеваю
рубашку и воротник.– Не строй из себя босса.
– Чего? – усмехается она.
Я открываю дверь и вижу, как она стоит, сложив руки. – Ничего, – говорю я. –
Пошли.
– Я не пойду туда с тобой, – неодобрительно сказала она.
– Будто я тебя туда звал, – возразил я. – Мы не перевозной цирк. Это церковь.
Она опустила свои брови. – Знаешь, в половине случаев я действительно не знаю,
что ты говоришь.
Пока мы идём по коридору, я улыбаюсь и похлопываю её по спине. –Поверь мне –
это хорошо.
– Хорошо, я же увижу тебя, когда ты закончишь, да? – она подняла брови, как
будто следить за мной для неё что–то новое.
– Да, да, – бормочу я. – Я пошёл.
Каждый из нас идёт своим путём. Я поправил свой воротник и осмотрелся, только
после этого появился перед людьми. Несколько человек в церкви молились или молча
сидели, размышляя о своих грехах. Тем, кто посмотрел в мою сторону, я фальшиво
улыбаюсь, пока прохожу мимо и захожу в исповедальню.
На деревянной скамье моя задница чувствует себя чертовски неудобно, что мне
трудно сидеть, но все мы чем–то жертвуем ради общего блага. Кроме того, я должен
продолжать изображать, хотя бы наполовину хорошего священника.
Но, чёрт возьми… я ненавижу как ограничено это пространство и, как оно
заставляет чувствовать себя старым, я смотрю на решётку, которая разделяет меня с
другой стороной.
Особенно, когда пожилая женщина садится и закрывает занавес, а потом смотрит
на меня так, как будто она смотрит прямо в мою душу. Страшное дерьмо.
Она крестится и начинает говорить. – Я сделала ужасную несправедливость по
отношению к одному из моих мальчиков, – бормочет она. – Я должна была наказать его
сильнее, но я просто не смогла. Не потому, что я этого не хотела, но мне было так
отвратительно; я даже не хотела противостоять ему, хотя он и заслужил это.
– Что же парнишка сделал? – спрашиваю я.
– Он был… ну, как вам сказать… – она сжала губы и посмотрела вниз на свои ноги.