ДЛЯ НАШЕЙ страны и отечественного Атомного проекта 1945 год стал особым. Значительно ускорились организационные работы по всем направлениям, начиная с создания промышленной базы для атомного оружия. Фактически речь шла о новых отраслях и подотраслях народного хозяйства, о совершенно новой организации науки и ее взаимоотношений с прикладными проблемами.
Резко была усилена координирующая роль лаборатории № 2 Курчатова. В рамках Атомного проекта возникали специальные правительственные организации. Постановлением Государственного комитета обороны от 20 августа 1945 г. создавался Специальный комитет с чрезвычайными полномочиями для решения любых проблем Уранового проекта.
В его первый состав вошли:
Л.П. Берия – председатель;
М.Г. Первухин – зам. председателя Совнаркома СССР;
Н.А. Вознесенский – председатель Госплана;
Г.М. Маленков – секретарь ЦК КПСС;
Б.Л. Ванников – нарком боеприпасов;
М.А. Махнев – секретарь Специального комитета;
П.Л. Капица – академик, директор Института физических проблем АН СССР;
И.В. Курчатов – начальник лаборатории № 2 АН СССР, научный руководитель проблемы.
Начали работу организованные при Специальном комитете Технический и Инженерно-технический советы (председатели – Б.Л. Ванников и М.Г. Первухин). Из США и Великобритании приходили первоклассные разведывательные данные, в том числе – от пацифиста и коммуниста Клауса Фукса.
Вскоре были выбраны промышленные площадки для строительства Плутониевого комбината и завода по получению обогащенного урана. Решение Атомной Проблемы становилось жизненно важным для мирного будущего страны. Данные разведки о работах в США позволили параллельно вести подготовку к вводу в действие первого исследовательского ядерного реактора Ф-1 и начать строительство на Урале промышленного реактора для наработки плутония.
30 августа 1945 года было образовано Первое главное управление при Совете Народных Комиссаров (ПГУ) для повседневного руководства организацией атомной промышленности, координации всех ведущихся в стране научно-технических и инженерных разработок. В подчинение ПГУ кроме лаборатории № 2 были переданы завод № 12 Наркомата боеприпасов в Электростали; проектный институт ГСПИ-11 в Ленинграде, машиностроительный завод № 48 в Москве; комбинат № 6 по добыче урановой руды в Таджикистане, а также один из институтов НКВД, который затем реорганизовали в Институт специальных металлов, НИИ-9 НКВД СССР.
1 декабря 1945 года принимается постановление о строительстве диффузионного завода около поселка Верх-Нейвинский на Северном Урале для получения обогащенного U-235.
В начале 1946 года Юлий Борисович Харитон и Павел Михайлович Зернов (тогда еще заместитель министра транспортного машиностроения) выбрали площадку под строительство филиала лаборатории № 2 – исследовательского комплекса для конструирования ядерного оружия около Арзамаса. В лесном поселке Сарова до революции существовал один из крупнейших мужских монастырей России – Саровская пустынь, знаменитая преподобным Серафимом Саровским. В целом же поселок был типично деревенским, но в бывшем монастыре размещался завод Наркомата боеприпасов № 550. Во время войны он производил снаряды для реактивных гвардейских минометов – «Катюш».
9 апреля 1946 года постановлением Совета Министров СССР было образовано КБ-11 с дислокацией в поселке Сарова Мордовской АССР. Начальником КБ-11 был назначен генерал Зернов, Главным конструктором – профессор Харитон. А летом 1949 года на полигоне под Семипалатинском состоялось первое испытание советской атомной бомбы – РДС-1, разработанной в Саровском КБ-11. Официальной расшифровкой аббревиатуры было «Реактивный двигатель специальный» (иногда неверно расшифровывают как «Реактивный двигатель Сталина»), но у разработчиков Бомбы была своя расшифровка – «Россия делает сама!».
Начальный этап атомной истории России завершился.
Но об этом мы еще поговорим…
ДАВИД Абрамович попал в «атомные» работы не сразу – в КБ-11 он прибыл в августе 1948 года. По одним данным, он был обязан новым назначением рекомендации Гречишникова, по другим – что вероятнее – сыграл свою роль тот факт, что с декабря 1947 года к атомным работам в Сарове была привлечена жена Фишмана, и он приехал к ней после соответствующего оформления. Одна версия с другой не конфликтует, и не исключено, что одна другую дополняет. В любом случае новый этап биографии Фишмана был оправдан, хотя вначале и возникало немало трудностей.
В своем деле – конструировании дизелей для мобильной техники, Фишман был уже «асом», опытным высококвалифицированным специалистом. Здесь же все приходилось начинать сначала. Впрочем, начинать с «нуля» надо было только лично Фишману, а так конструкторские работы по РДС-1 шли полным ходом. Тот же Гречишников работал в КБ-11 с мая 1947 года. И наличие на «Объекте» старого друга и коллеги, конечно же, облегчило Фишману вхождение в новую жизнь и в новую работу.
Судьбы Фишмана и Гречишникова были в чем-то очень не схожи, но во многом, напротив, – близки. Молодому слесарю Фишману из Харькова знания давались нелегко – не по причине малых способностей, а по непростым житейским обстоятельствам. Его же ровеснику Гречишникову (Владимир Федорович родился тоже в 1917 году), было проще. Родом из Уфы, из семьи лесничего, он имел существенно лучшие «стартовые» возможности.
Прошу читателя не путать лесничего с лесником. Лесниками были простые мужики, а начальствовал над ними человек со специальным лесным образованием – лесничий, руководивший лесничеством. На Урале, в местах заповедных и легендарных, лесничий был, конечно, фигурой влиятельной и входил в круг избранной местной интеллигенции. В доме было много книг, и их любили. Мать Володи закончила с отличием гимназию, а потом много преподавала. Поэтому и путь к высшему образованию у мальчика был запрограммирован, по сути, с младенчества всей той атмосферой, которая царила в семье родителей.
У Фишмана все было сложнее… Но Гречишников и Фишман были не просто ровесниками! Они были гражданами новой страны, формировавшей их как активных, деятельных участников ее преобразования. И поэтому с какого-то момента, когда они вышли на самостоятельную дорогу, они оказались в одном строю, что и неудивительно. Дорога-то была одна – к могучей и всесторонне развитой державе.
Владимир Гречишников окончил Московское Высшее техническое училище, защитил диплом на тему «16-цилиндровый авиационный двигатель». И, занимаясь в ЦИА-Ме дизелями, попал на Кировский завод, где уже трудился Фишман. Во время войны они вместе работали на Урале, и тогда Гречишников получил свой первый скромный орден – «Красную звезду», «Звездочку».
После войны их пути временно разошлись – Фишман вернулся в Ленинград, Гречишников остался на Урале и быстро рос, став заместителем Главного конструктора Уральского моторостроительного завода по опытным работам. Теперь вместо танковых дизелей завод готовил универсальный дизель, годный и для катеров, и для тракторов, и для экскаваторов. Но, так же как и Фишману, Гречишникову суждено было заняться иным.
В декабре 1946 года его имя последний раз появляется в открытой печати: областная газета «Уральский рабочий» публикует очерк «Они создают новый двигатель». А весной 1947 года тридцатилетний конструктор направляется по партийному набору на абсолютно засекреченный «Объект № 550» особой государственной важности, который в документах ограниченного ознакомления назывался также «Приволжская контора Главгорстроя СССР», «КБ № 11» или просто «КБ-11». Вначале Гречишников – старший инженер, затем – начальник группы.
С конца 1948 года он – еще и начальник Фишмана, попавшего под начало старого друга и товарища. К этому времени «изделие РДС-1» (как называли атомную бомбу) находилось уже в стадии завершения инженерной разработки. Предстояли первые полигонные испытания на Семипалатинском полигоне. Одним из нерешенных еще принципиальных вопросов оставалась окончательная сборка РДС-1, – то есть вопросы приведения заряда в состояние окончательной готовности к ядерному взрыву.
Именно на этом этапе в работу над нашим «первенцем» включился Давид Абрамович.
Глава 3
КБ № 11, изделие РДС-1 и здание «ДАФ»
К МОМЕНТУ появления в КБ-11 Фишмана там произошли важные изменения – как кадровые, так и структурные. Причем, даже сегодня во всем, что тогда произошло, историки Атомной проблемы до конца не разобрались, и, надо признаться, история первых полутора лет жизни КБ-11, старейшего и крупнейшего центра оружия, не во всем внятно объяснима именно в ее «конструкторской» части. Время с зимы 1947-го по лето 1948 года оказалось неоднозначным. Возможно, это объясняется коллизией, которую можно условно обозначить как «Турбинер – Духов». И на этом (и на кое-чем еще) надо остановиться подробнее…
Но вначале – о самом «конструкторском бюро» (кавычки тут вполне уместны) № 11. Как уже говорилось, оно было образовано Постановлением Правительства от 9 апреля 1946 года, подобрали, вроде бы, и место дислокации. Однако практическая деятельность началась не сразу, а с середины 1946 года, и вначале – на базе существующих организаций. Обоснованность же употребления выше кавычек видна уже из того, что свою работу новое «КБ» начало не с конструирования, а с исследований. В основном – в Москве и под Москвой.
Эксперименты были по преимуществу взрывными, и необходимость проведения большого числа взрывов торопила с переводом всех работ «в леса», где нет чужих ушей и глаз… С мая 1947 года уже в поселке Сарова начинают работать первые четыре лаборатории: рентгеновская; взрывчатых веществ; исследования деформации металлов взрывом и контроля специзделий. Конструкторские же работы начались в Сарове даже раньше – с февраля 1947 года.
Период становления проходил негладко, а одной из важнейших и новых проблем была при этом так называемая сферическая сборка – основной узел, содержащий металлическое ядро, окруженное мощным сферическим зарядом взрывчатого вещества (ВВ). Пока работы велись с инертным ядром («штатного» плутония тогда в СССР не было ни грамма), но в реальной бомбе вместо инертного ядра должно было находиться ядро из делящегося материала – плутония.
Для обеспечения ядерного взрыва надо было с очень высокой синхронностью (т. е. одновременно) инициировать заряд ВВ по всей его поверхности так, чтобы сходящаяся сферическая ударная волна взрыва с очень высокой симметрией обжала плутоний, переводя его в сверхкритическое состояние.
Кроме большого объема расчетов тут было невозможно обойтись без того спасительного метода «тыка», без которого не обходится ни одна серьезная исследовательская работа. Этот могучий метод применительно к чисто научной деятельности носит более благозвучное название «метод итераций» или «последовательных приближений», а практически это выглядело как многочисленные и долгие по времени серии взрывных экспериментов, где за один раз подрывалось несколько сотен килограммов ВВ с высокой энергетикой.
Первые опыты начались еще в Москве, на базе НИИ-6 Министерства сельскохозяйственного машиностроения. Тогдашний Минсельхозмаш к сельскому хозяйству никакого отношения не имел – это была просто «крыша» для ряда оборонных работ. Проводили опыты и на подмосковном Софринском полигоне. Но требовалось провести сотни опытов, иногда по несколько в день. Софрино, да и любой другой полигон в плотно заселенном Подмосковье, для этого не годилось. И выбор «отцами-основателями» в качестве базы КБ-11 глухого мордовского поселка Сарова в «заповедных и дремучих дальних муромских лесах» не в последнюю очередь объяснялся необходимостью проведения в спокойной и уединенной обстановке масштабных и долговременных взрывных работ.
Хотя, как уже сказано, сопутствующие факторы тоже благоприятствовали: отдаленность от населенных пунктов при относительной близости к столице; наличие узкоколейной железной дороги, небольшого завода и комплекса зданий бывшей Саровской пустыни, где можно было сразу же разместить некоторые подразделения «Объекта № 550».
На отдельном ядерном оружейном институте вне Москвы настаивал Курчатов, о том же писал и академик (с 1953 года) Векшинский, о котором я еще скажу позднее отдельно. Сыграли свою роль, надо полагать, и рекомендации начальника внешней разведки Павла Фитина. Он был серьезно обеспокоен начавшимися утечками информации о ядерных работах за кордон. Фитин тоже предлагал «перенести центр работ по созданию атомного оружия в какой-нибудь отдаленный от Москвы район страны».
ИТАК, в феврале 47-го в Сарове появились первые «чистые» конструкторы будущей атомной бомбы. Штатное расписание КБ № 11 предусматривало три научно-конструкторских сектора (НКС):
• НКС № 1 по общей компоновке и силовым корпусам во главе с Виктором Александровичем Турбинером;
• НКС № 2 по разработке центрального узла (заряда) во главе со старшим инженером-конструктором Николаем Александровичем Терлецким;
• НКС № 3 по разработке приборов и специального оборудования во главе с Н.Г. Масловым (с 11 сентября 1947 года НКС-3 возглавил Самвел Григорьевич Кочарянц).
Вначале в секторах имелось всего по несколько сотрудников, и лишь по мере расширения работ численность их несколько возросла.
Ядерные заряды даже первых схем – весьма своеобразная инженерная конструкция. С одной стороны она внешне не так уж сложна, если сравнивать ее, скажем, с мощным авиационным карбюраторным двигателем внутреннего сгорания. Внешнюю сравнительную простоту зарядов не раз отмечали и сами их конструкторы. Но к этой обманчиво простой конструкции предъявляется целый комплекс требований, характерных только для нее! Причем сами эти требования – особенно на первых порах – не всегда были очевидны, и не только формулировка их, но само осознание необходимости выдвижения тех или иных требований представляли собой отдельную проблему. Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что – точнее не скажешь… Характерной деталью может быть история с зачеканиванием сусальным золотом шлица на винтах в РДС-1, о чем в своем месте будет рассказано.
Особенно сложно оказалось определить суть компетенции НКС № 2 Николая Александровича Терлецкого. Как раз он-то – еще как сотрудник НИИ-6 – и начинал первым возиться со сферическими сборками в Софрино. И еще в НИИ-6 он был связан с созданием конструкции так называемой фокусирующей системы заряда – по заданию Ю.Б. Харитона.
По всему выходило так, что самую оригинальную и трудно дающуюся «изюминку» конструкции делал Терлецкий и его люди, в том числе – Гречишников. Хронология тут простая… С лета 1946 года Терлецкий начал – как потом говорили в Сарове— «корчевать пни» взрывом под Софрино… С зимы 1947 года он занимается этим уже в Сарове, а в мае 47-го под начало к нему приходит, в числе других, такой выдающийся уже тогда конструктор, как Гречишников, и разворачивается в полной мере напряженная и кропотливая работа по заряду.
Это – НКС-2 Терлецкого, отвечающего непосредственно за заряд. И из конструкторов только Терлецкий и его люди знали физическую схему заряда – для остальных она была таинственным «черным ящиком».
А был и НКС-1 Турбинера, отвечающего за корпус бомбы. Тогда, в конце сороковых годов, у стратегического ядерного оружия мог быть только один носитель – авиационный, а конкретно – тяжелый бомбардировщик Туполева Ту-4. Соответственно, ядерный боеприпас мог быть тоже лишь одного типа: авиационная бомба. Собственно, КБ № 11 и делало ее, включая баллистический корпус, систему автоматики подрыва и прочее. И в постановлении Правительства, подписанном Сталиным, говорилось о бомбе.
Но «сердцевиной» ее был, конечно, сам заряд.
То, что этот заряд будет установлен в некую авиационную бомбу РДС-1, было ясно с самого начала. Поэтому разработка баллистического силового корпуса, подвеска заряда в нем, общая компоновка изделия, проблемы сброса с носителя, то есть, то, чем занимался сектор Турбинера, были очень важными составляющими общей задачи. Но, все же, – не самыми «мутными», не самыми непонятными, не самыми пионерскими.