Тем не менее, как водится, бросается в глаза прежде всего то, что лежит перед глазами. В нашем случае это – внешние обводы Бомбы, ее корпус. И не Терлецкий брал «узел» Турбинера, чтобы вкомпоновать его в свой, а, напротив, Турбинер встраивал в общую конструкцию «узел» Терлецкого, приборы Кочарянца и т. д.
Так что формально Бомбу делал Турбинер – потому что он вел общую ее компоновку и, как считал он сам, вел «первую скрипку». К тому же, с февраля 1948 года Виктор Александрович стал начальником Терлецкого и официально – по предложению Турбинера три конструкторских сектора были преобразованы в единую структуру. И Турбинер возглавил конструкторский сектор в составе трех конструкторских отделов (№ 1 Н.Г. Маслова, № 2 Н.А. Терлецкого, № 3 С.Г. Кочарянца), отдела № 4 С.И. Карпова и группы нормализации и стандартизации Д.М. Урлина.
Конструкция собственно атомного заряда по-прежнему разрабатывалась в отделе Терлецкого, куда и был направлен Фишман по прибытии в КБ-11. К тому моменту, судя по всему, уже сформировался конфликт «Турбинер – Терлецкий», начавшийся как конфликт «НКС-1 – НКС-2».
Но это было лишь прологом! Практически одновременно с приходом Давида Абрамовича на «Объект» к атомным конструкторским работам был привлечен известный танковый конструктор Духов, один из ведущих участников танковой уральской эпопеи.
10 июня 1948 года в Москве, в Кремле, Председатель Совета Министров Союза ССР И. Сталин подписал, а Управляющий делами Совета Министров СССР Я. Чадаев контрассигнировал (скрепил) своей подписью Постановление СМ СССР № 1991-775сс/оп «Об укреплении КБ-11 руководящими конструкторскими кадрами». Буквы «сс/оп» означали «Совершенно секретно – Особая папка», а КБ-11 было многоликим в своих функциях сверхсекретным «Объектом», единственной задачей которого было тогда решение советской Атомной Проблемы.
Постановление предписывало Министру Вооруженных сил СССР Булганину откомандировать в распоряжение Лаборатории № 2 АН СССР Николая Леонидовича Духова на должность заместителя Главного конструктора КБ-11 с одновременным вводом его в Научно-технический совет при Лаборатории № 2 АН СССР по вопросам КБ-11.
Постановлением на Духова (а также на одновременно с ним направляемого на «Объект» капитана 1 ранга Владимира Ивановича Алферова) распространялись особые условия «в части оставления их в кадрах Советской Армии и материального обеспечения». В назначении Духова, очевидно, сказалось то, что его хорошо знал директор КБ № 11 Павел Михайлович Зернов. Знал еще с войны, с Урала.
Так сорокачетырехлетний конструктор тяжелых танков Духов волею судеб и распоряжением Сталина попал в первые советские «бомбоделы». И вскоре конфликт, начавшийся как конфликт «НКС-1 – НКС-2» и продолжившийся как конфликт «Турбинер – Терлецкий», окончательно оформился уже как конфликт «Турбинер – Духов»…
НИКОЛАЙ Леонидович Духов безусловно сыграл положительную роль в окончательном становлении КБ-11 и в создании того стиля работы в КБ, который во многом воспринял и культивировал впоследствии Давид Абрамович, поэтому рассказ о Духове – как и о других коллегах Фишмана – в этой книге вполне уместен.
Как создатель бронетанковой техники Николай Леонидович был к тому времени не только сложившейся, но и заслуженно признанной, крупной фигурой, Героем Социалистического Труда… За более чем полтора десятка лет до этого, после окончания в 1932 году Ленинградского политехнического института, молодого полтавчанина направили на
Кировский завод. Там он с головой ушел в тракторостроение, а затем его взял к себе знаменитый танковый конструктор Жорес Котин. И уже в 1938 году Духов назначается ведущим конструктором танка КВ («Клим Ворошилов»). А в 1939 году он впервые в своей жизни становится заместителем Главного конструктора. Пока что – «танковым».
Война для Духова, как и для Фишмана, для Гречишникова, была круглосуточной работой – он провел ее на Челябинском тракторном заводе (завод № 100), где строил танки. С 1943 года Николай Леонидович – Главный конструктор завода и в том же году удостоен звания Героя Социалистического Труда. Как вспоминал сам Фишман, там-то, в Челябинске, Гречишников и познакомил его с Духовым – в 1945 году.
С 1944 года Духов одновременно с работой на заводе возглавлял кафедру гусеничных машин Челябинского политехнического института, а после войны генерал-майор Духов опять возвратился к тракторам. Его заботой стал пахотный трактор С-80. В это время к Духову приходит широкая всесоюзная известность, его портреты печатаются в газетах и журналах. Однако длилось это недолго – Духова направляют в распоряжение «атомного» Первого главного управления, и он до конца жизни оказывается на строжайшем «секретном листе». Начинается «бомбодельный», самый тихий по публичной известности и самый громкий по глобальным результатам, этап профессиональной и человеческой судьбы и Духова, и его коллег военного времени, оказавшихся в КБ-11.
А ЧТО ЖЕ Турбинер?
Виктор Александрович Турбинер был опытным и знающим инженером. К моменту его подключения к атомным работам Турбинеру исполнилось 35 лет (он родился в 1910 году в Екатеринославе-Днепропетровске), и его конструкторская деятельность началась в 1933 году, параллельно с учебой в МВТУ имени Баумана. С 1937 года Турбинер – конструктор, затем – начальник сектора, а еще позднее – главный конструктор Опытного завода Наркомата авиационной промышленности СССР. По служебным делам ездил в тридцатые годы в США, а с 1945 года стал начальником специального конструкторско-технологического бюро Московского авиационного завода № 165. Приглашение его в КБ-11 было вполне логичным и оправданным. Как это происходило конкретно, сейчас установить трудно, но есть основание предполагать, что не обошлось без участия непосредственно Курчатова и Харитона – как-никак речь шла о принятии «в компанию» новой фигуры не последнего значения.
Так или иначе, вклад Виктора Александровича в решение Атомной Проблемы – бесспорен и реален, и это однозначно видно из ныне рассекреченных документов. Увы, вышло так, что десятилетиями о нем не знали даже новые поколения оружейников-конструкторов. Очевидно, сказалось сочетание целого ряда неоднозначных факторов. Но, зная дальнейшее развитие событий, сегодня можно сказать, что уход (или – точнее, «увод») Турбинера на второй план был обусловлен скорее объективными обстоятельствами, а не чьим-то волюнтаризмом.
Через много лет, в апреле 1992 года, выступая в Доме ученых РФЯЦ-ВНИИЭФ на Конференции по истории разработки первых образцов ядерного оружия, Юлий Борисович Харитон рассказывал:
«В самом начале 1946 года (скорее всего в датах Юлий Борисович был не совсем точен. – С.К.) мне в помощь был переведен с одного завода, изготовлявшего оборудование для горных работ (очевидно, еще один сбой памяти у почти 90-летнего Юлия Борисовича. – С.К.), главный конструктор этого завода Турбинер. Первое время он руководил конструкторскими работами.
В 1948 году было предложено перевести к нам более сильные конструкторские кадры. Для этого нас с Зерновым командировали на завод, где Главным конструктором танков был Духов. Ас завода, находившегося на Каспийском море, предложили директора завода Алферова. Мы должны были пригласить их перейти к нам. Они были соответственно проинструктированы, вопросов не возникало. Сразу было видно, это действительно конструкторы высокого класса. Турбинера постепенно как-то оттеснили, что закончилось его уходом от нас (Турбинер был откомандирован из КБ-11 в распоряжение Главка в 1951 году. – С.К.).
Правда, ему предлагали быть заместителем Духова, но он отказался. Я чувствовал, что поступили с ним как-то нехорошо, но сделать ничего не мог»…
После прибытия Духова и Алферова на Объект, научно-конструкторский сектор был вновь разделен, на этот раз на два подразделения – НКС-1 и НКС-2. Генерал-майор инженерно-танковой службы Духов стал заместителем Главного конструктора Харитона и начальником НКС-1. Капитан 1-го ранга Алферов принял НКС-2 тоже в ранге заместителя Главного конструктора.
Итак, по отношению к бывшему начальнику НКС Турбинеру была проявлена несправедливость? На первый взгляд – да. Но далее Юлий Борисович признался:
«…я, честно говоря, впервые увидел, как ведется по-настоящему вся конструкторская документация. Это был совершено другой класс. Для пользы дела, конечно, большое значение имело привлечение к руководству Духова и Алферова»…
Духов действительно предлагал Турбинеру остаться его заместителем, но Виктор Александрович отказался в весьма резкой манере, что следует из позднейших воспоминаний самого Турбинера. Причем характерна и показательна – со слов Турбинера – мотивировка его отказа. Осенью 1948 года он заявил Духову в присутствии Зернова: «Все уже сделано моими сотрудниками и под моим руководством. Все вопросы создания первой атомной бомбы как по заряду, так и по изделию в целом, завершены. Доработок не требуется…»
Сказано это было, конечно, в сердцах – до испытания РДС-1 оставался год, и работы всем – конструкторам в том числе – предстояло выполнить немало. Внимательное изучение 8-томного издания РФЯЦ-ВНИИЭФ «История создания ядерного оружия в СССР 1946–1953 годы (в документах)» убедительно показывает и доказывает, что многие вопросы – конструкторские, технологические, смежные – к тому времени как раз решены не были\
Достаточно привести выдержку из выступления одного из заместителей Харитона, начальника научно-исследовательского сектора (НИС) профессора Кирилла Ивановича Щелкина, на совещании 11 октября 1948 года у начальника «Объекта» генерал-майора ИТС П.М. Зернова, где присутствовали также Ю.Б. Харитон, Л.В. Альтшулер, Е.И. Забабахин, А.Д. Захаренков, И.А. Терлецкий и другие.
Щелкин тогда заявил:
«Задержка с опытами на малых радиусах произошла из-за неотработанности заряда в конструктивном и технологическом отношениях».
А вот отрывок из «Краткого технического отчета» о работе отдела 25 за II квартал 1949 года от 15 июля 1949 года, подписанного заместителем начальника отдела Матвеевым:
«За отчетный период работа отдела проводилась по следующим направлениям:
1. Выяснение роли алюминиевой оболочки в конструкции центральной части на сглаживание неоднородностей во фронте ударной волны.
2. Проверка конструкции полюсного элемента…»
и так далее…
Это – работы весны и даже лета 49-го года! До первого испытания 29 августа оставались считанные недели, а окончательно все решено не было – вопреки уверенности Турбинера, высказанной им годом (!) ранее…
Возможно, дело тут было не только в ущемленном самолюбии Виктора Александровича, а в том, что в силу особой секретности даже Турбинера вряд ли очень-то пускали «внутрь» непосредственно заряда, и он не был в полной мере осведомлен обо всех сложностях и трудностях по этой части.
В описанной выше и ныне достоверно практически невосстанавливаемой коллизии отразились и какие-то черты времени, и особенности переходного периода в оружейной работе от первых экспромтов к новому – более основательному качеству ее. Любителям же отыскивать причины в развернувшейся «борьбе с космополитизмом» могу сообщить, что в атомной отрасли она место быть не имела. Но, похоже, новому уровню задач Турбинер не соответствовал, и его замена оказалась оправданной. Конечно, «лошадей на переправе не меняют», но тут ведь сменили не «рабочих лошадок» вроде Терлецкого или Гречишникова, а, так сказать, одного из «кучеров». Управляемость была не только не утрачена, а укрепилась – Духов не был новичком в проблеме реализации крупных инженерных проектов. И опыт он с собой принес ценный, в том числе – с точки зрения будущего.
ГЛАВНОЙ официальной конструкторской фигурой «Объекта» стал генерал-майор Духов. А вскоре по приказу начальника КБ-11 Зернова от 29 декабря 1948 года научно-конструкторский сектор № 1 получил – «в целях соблюдения государственной тайны» – наименование «сектор № 38». В этот «первый-тридцать восьмой» сектор входили отделы №№ 39–44 во главе с Н.Г. Масловым, Н.А. Терлецким, С.Г. Кочарянцем, А.П. Павловым и В.К. Лилье (оба – отдел № 42), С.И. Карповым и Д.М. Урлиным.
И теперь в число их младших коллег входил Давид Абрамович… Разница в служебном положении Фишмана и Духова была тогда, конечно, велика, но чувство общего, старого, путиловского а потом уральского товарищества не могло не существовать. Тем более, что связующим звеном тут был Гречишников. Поэтому можно предполагать, что «вписался» Давид Абрамович в работу быстро и без того чувства некой внутренней неуверенности, которое знакомо каждому, кто хоть раз в жизни начинал что-то заново и всерьез.
Здесь делали советское атомное оружие, а по сути – создавали и новую науку, новые подходы к взаимоотношениям ученых, инженеров и производственников. И это – получалось! Кадры действительно решали все!
Удивительного в том ничего не было – активное ядро коллектива КБ-11 было из той когорты питомцев сталинской эпохи, которая оказалась мощнейшим личностным фактором социалистического преобразования России из лапотной в индустриальную. Это были люди из тех, на кого страна могла рассчитывать абсолютно, и кто это доверие оправдывал полной мерой.
Сталин принял Россию с сохой, а оставил ее с атомной бомбой. И роль Сталина в ликвидации атомной монополии США первостепенна – в первые годы работ по «урану» Сталин лично просматривал и подписывал все основные документы. Это – так! Огромна роль в решении Атомной проблемы Лаврентия Павловича Берии и Игоря Васильевича Курчатова… Но ведь были же и те их младшие товарищи и соратники, которые практически совершали этот переход от сохи к бомбе, которые создавали могучую материальную базу могущества Державы.
А у этих младших соратников были свои товарищи, своя опора… И ряд выстраивался так: Сталин… Берия… Курчатов… Харитон… Духов… Терлецкий… Гречишников…
С августа 1948 года замыкающим в этот славный строй встал Фишман.
И в новом деле ему предстояло сделать многое.
КАК МЫ УЖЕ знаем, на предприятии Давид Абрамович встретился со своим давним коллегой и другом Владимиром Федоровичем Гречишниковым, с которым работал во время войны на танковом заводе № 76 в Свердловске. Становление Гречишникова на новом месте – уже как конструктора ядерных зарядов – к тому времени закончилось, и он руководил конструкторской группой в отделе Терлецкого, куда был назначен и Фишман. Забегая вперед, скажу, что позднее, в 1952 году, Гречишников стал начальником отдела, а Фишман – начальником одной из конструкторских групп.
С этими двумя именами, к слову, связан один позднейший трагикомический эпизод, в котором отразились некоторые уродства того времени… Начало пятидесятых годов… Обстановка в стране достаточно накалена, и вот один из «бдительных» работников технического отдела конструкторского сектора обнаруживает на подкладке демисезонного пальто Давида Абрамовича… иностранную (!?) этикетку.
Все понятно: заслан!
В политотдел «Объекта» (где, увы, одиозные личности имелись) покатилась бумажная «телега». И одному Богу известно, куда бы могла «увезти» она судьбу Фишмана, если бы не Гречишников… Владимир Федорович засвидетельствовал, что пальто Давид Абрамович выменял в Свердловске на буханку хлеба, а буханку получил на заводе в премию за успешную разработку оснастки для испытаний танковых дизелей.
Однако теперь под ударом оказался уже Гречишников – он нажил в политотделе недругов. Через какое-то время в отделе Гречишникова возник конфликт: беспартийный Фишман был назначен заместителем начальника отдела, с чем не соглашался секретарь партбюро. Владимира Федоровича вызвали на заседание политотдела. Как назло, именно в тот день проводил важное совещание заместитель Харитона Кирилл Иванович Щелкин (впоследствии Трижды Герой Социалистического Труда). Совещание затянулось, Владимир Федорович активно дискутировал, горячился и напрочь забыл о партийном вызове. Спохватился уже в восьмом часу вечера, заторопился, но тут замороченный долгим обсуждением Щелкин умудрился, совершенно нечаянно, конечно, прищемить Гречишникову дверью пальцы. Ни в какой политотдел Гречишников не попал и был – «за неуважение к политоргану», единогласно исключен политотделом из рядов ВКП(б). Владимира Федоровича это совершенно ошарашило, но что делать…