========== Пролог ==========
Утреннее весеннее солнце скользило по изысканному убранству будуара, рассыпалось хрустальными искрами на гранях флакончиков, которыми было уставлено трюмо розового дерева маркетри*.
Княгиня откинулась на подушки. Быстрые роды вымотали ее, но женщина не потеряла силы духа и веселого задора, ведь схватки начались на великосветском балу, прямо посреди модного вальса. Ярко-голубые глаза лихорадочно блестели, и княгиня повторяла в перерывах между нарастающими волнами боли, обращаясь к еще не рожденной дочери:
- Ну и удружила, голубушка! Охоча же будешь к танцам и гуляниям!
Раскрасневшееся лицо родильницы озарилось радостной улыбкой, как только она услышала тихий писк ребенка. Княгиня закрыла глаза, глубоко дыша, переживая небывалое счастье от исчезнувшей боли и нежность к крошечному существу. Комочек жизни шевелился, верещал под умелыми руками акушерки. Пышногрудая кормилица-итальянка журчала что-то ласково-умилительное.
Туго запеленутого в белую куколку, украшенного голубыми лентами младенчика поднесли к молодой матери, для любования. Кормилица поправила изящные кружева одеялка. Княгиня вдруг сдвинула тонкие черные брови в одну грозную линию.
- Отчего ленты не красные? Что за шутки?!
- У тебя мальчик, матушка, - ласково отозвалась пожилая нянюшка.
- Опять?! – княгиня поджала нижнюю губу и отвернулась от новорожденного, пристально рассматривая узор на голубом шелке стены.
Князь Борис Иммануилович Бахетов, граф Эльсан, курил в своем кабинете, дожидаясь добрых вестей из спальни жены. Породистое лицо, красивые руки, естественная изящность спокойной позы выдавали в нем аристократа. Гвардейский генерал, командир полка и образец для подражания выглядел сейчас задумчивым и совсем не грозным.
За дверью раздался знакомый топот. Князь не выносил тихих шагов, потому обул всю челядь в сапоги с деревянными подковками.
- Не мнись за порогом. Входи! – крикнул князь.
В кабинет ввалился денщик Гордей, в сопровождении Матрены Онисимовны, старой нянечки жены.
- Что княгиня? – быстро спросил мужчина.
- Четверть часа как разрешились благополучно, - нараспев оповестила няня.
Денщик сиял, как начищенный самовар. Князь глубоко вздохнул, пряча невольные слезы, и размашисто перекрестился на богатую икону Спасителя в красном углу.
- А ребенок?
Няня всплеснула полными руками.
- Запутался в пуповине. И задохнулся бы, сердешный, но кулачок подставил под петлю-то и спас сам себя, да с Божьей помощью. Никак счастливчик!
- Счастливчик… Мальчик? – встрепенулся князь.
- С наследничком поздравляем, - одновременно отозвались оба и поклонились в пояс.
Борис Иммануилович усмехнулся. Старший пятилетний сын рос здоровеньким сорванцом, но двух младенцев чета Бахетовых потеряла сразу после родов. В роду жены существовала легенда, по которой лишь один отпрыск мужского пола мог пережить свое двадцатипятилетие. Княгиня верила в темную историю и имела доказательства, что старое проклятие работает, а потому не желала больше иметь детей, приговоренных к ранней смерти с рождения. Мечтала о дочери и была уверена, что носит девочку. Приданое детское велела пошить сплошь розовое да красненькое. Но от судьбы не увернешься.
- Княгиня разочарована? – спросил мужчина после того, как нянюшка рассказала, как быстро и хорошо прошли роды.
- Сперва закручинилась матушка, но потом улыбнулась. На все ведь воля Божья. А Варвара наша Георгиевна светлой души человек, да и как младенчика-то не полюбить сразу?! – прижимая руки к груди, отозвалась Мария Онисимовна с доброй улыбкой на простоватом лице.
- Ну, поди к ней, - отослал князь няню, награждая золотым рублем за радостную новость.
Щедро налил денщику водки, добавил сверкающую тяжелую монету. Гордей приложился преданным поцелуем к холеной кисти князя и вышел следом.
Борис Иммануилович подошел к окну, посмотрел на прозрачно-чистое, безоблачное, ранневесеннее небо. Сад начинал просыпаться от зимней спячки. Окна еще не выставили, но князь ощущал, как природа исступленно дышит всеми порами, жадно насыщается солнечным светом и земными соками. Кто знает, может его новорожденному сыну достанется сколь-нибудь этой живительной силы.
Князь был прагматичным человеком и радовался появлению сына. Хоть старший наследник Борис рос здоровым и умным, но все же - единственный ребенок при нынешней смертности… В мистификацию генерал не верил и семейную легенду рассматривал, как одну из немногочисленных причуд супруги. А двум сыновьям можно будет передать и обширные владения, и титулы: старшему – князя Бахетова, следовавшему по женской линии, поскольку княгиня Варвара Георгиевна была последней представительницей старинного татарского рода, а младшему – графа Эльсан, ведущего свое происхождение от внебрачного сына прусского короля.
Четкой походкой военного князь вышел из кабинета. Надо было повидать жену и новорожденного младенца. Назвать его Иммануилом, что означало - «с нами Бог». Уже давно мужчин рода Эльсан нарекали Борисами и Иммануилами, и всегда эти имена приносили удачу. Двух умерших малюток княгиня называла сама, и ничего хорошего из этого не вышло. Теперь, когда Варвара Георгиевна наверняка имела в мыслях лишь женское имя для предполагаемой дочери, князь собирался настаивать на своем варианте.
В спальне княгини царила умиротворяющая тишина. Нянечка и старая графиня Эльсан - недавно прибывшая из своего французского шато мать Бориса Иммануиловича, расположились у пышной постели, шепотом переговариваясь. Кормилица с новорожденным на руках размеренно покачивалась рядом с колыбелькой. Младенец спал.
- Благодарю, душа моя, за сына, - приложился князь к изящной шелково-белоснежной ручке супруги. Варвара Георгиевна подняла на мужа взгляд ласковых, голубых, как небо за окном, глаз.
- Вы желали еще одного мальчика, дорогой друг, - княгиня улыбнулась.
Князь провел пальцами по ухоженным усам, что означало высшую степень довольства.
- Если Вы не против, я хотел бы назвать нашего маленького счастливчика Иммануилом.
* Маркетри - фр, стиль мебели, отличающийся мозаикой из разноцветного дерева
========== Часть 1. Борис ==========
Судьба играла с маленьким наследником рода Бахетовых в одну лишь ей известную игру. До шести лет Иммануил переболел всеми детскими недугами, пару раз оказавшись на тонкой грани между жизнью и смертью, лишь оспа счастливо миновала подмосковное княжеское имение, по непонятной логике обогнув широкой дугой еще пару деревень поблизости и уйдя эпидемией на север. Домашний доктор пожимал плечами, а матушка Варвара Георгиевна тихо радовалась, что младшенькому не грозила смертельная опасность и некрасивые отметины на лице и теле. Если бы Иммануил знал, сколько раз фортуна отводила его от гибели, то не удивлялся бы кажущемуся равнодушию окружающих к своим болезням.
Но первым жизненным впечатлением была обида: на прекрасную и так редко бывавшую в детской комнате матушку, на строгого подтянутого отца, на румяного веселого брата. И обида на себя, слабого, в прохладной и шуршащей от крепко накрахмаленных простыней постели. Тихое тиканье часов. Стук спиц от сидящей у кроватки нянюшки, ее же монотонный шепот – счет петель. Нянечку подменял дядька Иван Иваныч, молодой мужик из прислуги, бывший полотер, но приставленный к маленькому князю из-за аккуратности и редкой для крестьянина эрудиции. Приукрашенные истории дядьки, почерпнутые из читанных вслух в людской «Московских ведомостей», да неторопливые сказки нянюшки стали для Иммануила первыми уроками русской речи. Порой ребенок находился в своей комнате неделями, одна болезнь проходила, настигала другая.
Смену сезонов Иммануил воспринимал, как некое волшебство: кажется, только что лето радовало жарой и сладко-цветочным ветерком из окон, а вот уже вдруг – ломящиеся от местных плодов столы и шумный переезд из имения в столицу, а потом – в Москву. И, снова внезапно, через горячечный бред очередного недуга - холод и промозглость Петербурга или снежная круговерть боярской Москвы, балы и приемы, которые запоминались ослепительной красотой матушки Варвары Георгиевны, шлейфом ее духов, блеском ее знаменитых украшений и шелестом ее изысканных шелковых нарядов. Княгиня появлялась в детской до своего отъезда на светское торжество, наклоняясь, ласково целовала сына в бледную щеку, пристально смотрела в глаза.
- Как ты себя чувствуешь, друг мой? – спрашивала, слегка грассируя.
- Прекрасно, - неизменно отзывался Иммануил, как бы ни был болен. – Возьмите меня с собой.
Матушка смеялась серебристым смехом и осторожно трепала черноволосую макушку.
– Твое время еще придет, дорогой. Выздоравливай.
Князь-отец наблюдал младшего сына на расстоянии, не позволял лишних эмоций, видя постоянную опасность для здоровья, словно боясь своей любовью привлечь беду. Но после того, как мальчик раз за разом справлялся с болезнями, упрямо вставал с постели, наперекор всему улыбался, поправлялся, Борис Иммануилович заметно смягчился и начал включаться в процесс воспитания - участвовал в общих беседах и уделял личное время наравне со старшим сыном.
Цвела весна. Иммануилу минуло семь лет. Семья обосновалась в подмосковном имении, и маленький князь целыми днями играл в обширном ухоженном фруктовом саду. Как-то дядька Иван Иваныч отвлекся на разговор с садовником, а подвижный мальчишка с неожиданной для его тщедушности ловкостью забрался на раскидистую яблоню, вслед за шкодливым котенком. Котенок легко пробежался по толстой ветке, перепрыгнул на соседнюю грушу и по ней – на землю, а Иммануил остался на суку. Одно неловкое движение – и ветка с треском подломилась, мальчик полетел вниз. Садовник громко вскрикнул, Иван Иваныч бросился к дереву. И не миновать бы Иммануилу увечий, но тут кстати подвернувшаяся ветка зацепила подол его матроски. Мальчишка ухватился руками за сук, рубаха с треском порвалась, подбежавший дядька подхватил маленького князя. Иммануил даже не успел напугаться, и бледные трясущиеся губы пестуна его лишь позабавили.
Когда маленький князь вернулся в комнаты, все уже знали о происшествии. Матушка нюхала соли. Отец мерил шагами гостиную. Окинул взглядом спокойного Иммануила, его испорченную курточку и перекошенного от пережитого страха Ивана Иваныча. Дядька, впрочем, тут же получил от князя оплеуху за скверный надзор за отпрыском.
- Счастливо ты отделался, сокол мой, - обнимая своего любимца мягкими руками, прошептала нянечка.
Борис Иммануилович посмотрел в окно, пряча улыбку в усы.
Ранней осенью следующего года, ознаменовавшегося перенесенной скарлатиной, Иммануил снова дал отцу повод поразмышлять о превратностях судьбы. Тем золотистым утром они вдвоем совершали конную прогулку по подернутому прохладным туманом полю. Иммануил легко сдерживал гнедого арабского трехлетка по кличке Savage – гордость бахетовской конюшни - которого недавно доверили попечению младшего князя. Сам Борис Иммануилович заметил возросшую симпатию между весьма своенравным жеребцом и сыном и, вопреки категоричному мнению супруги, разрешил недолгие прогулки верхом.
Из-под копыт шмыгнули полевки, лошади встрепенулись и перешли с неторопливой рыси в галоп.
Князь машинально сел глубже в седло, прижал внутренний шенкель и отклонился назад. Его вороная Джессика моментально подчинилась настроению хозяина, однако горячий Savage почувствовал неопытность маленького всадника и понес, устремившись к перелеску. Борис Иммануилович направил свою лошадь вслед. Мальчишка пока держался в седле, но князь понимал, что сил не хватит надолго. Он уже видел, как сын заваливался набок, судорожно хватался за повод, и жеребец забрал вправо, следуя невольной команде. Князь сквозь зубы выдохнул ругательство - он никак не поспевал на помощь. Savage, будто играясь, вскинул круп. Князь даже зажмурился, не желая лицезреть трагедию, но Иммануил сделал красивый кульбит, перелетел через своего коня и приземлился на одинокий стог сена, невесть как оказавшийся у кромки леса. Из-под смеженных ресниц Борис Иммануилович заторможенно наблюдал, как подскакивал мальчишка на упругой сухой траве, как медленно скатывался по пологому плотному склону, как размахивал руками и что-то кричал остановившемуся жеребцу.
Когда вороная кобыла со своим седоком неторопливой рысью приблизилась к стогу, маленький князь уже смеялся, поглаживая виноватую морду умного араба. Savage прядал изящными ушами, фыркал, сдувая легкие соломинки с темного сукна. Иммануил отряхивался, отмахивался от ласки жеребца. Кажется, он не получил при падении ни ушиба, ни царапины. Князь отпустил повод. Гневная тирада о нерасторопности одного и своеволии другого моментально испарилась из головы, оставив лишь одну мысль – этот мальчик определенно очень нужен провидению или Богу для каких-то грандиозных целей.
Иммануил рос странным, диким, экзотическим цветком. Из-за частых болезней система воспитания дала сбой, ребенка беспрестанно баловали и берегли. Впрочем, ум младший Бахетов имел острый и изворотливый. В моменты относительного здоровья изголодавшийся по знаниям мальчик схватывал на лету уроки, выучивая играючи и помногу, но стоило ему насытиться информацией, как добиться толку становилось невозможно, не помогали ни увещевания домашних учителей, ни упреки матушки, ни розги отца. Пожалуй, реакция на физическую расправу ставила Бориса Иммануиловича в тупик, когда сын не только не раскаивался, но и явно провоцировал своей дерзостью очередное наказание. «Странный характер, - рассуждал сам с собой князь, - но оригинальный. И позиции свои мальчишка держит насмерть. Древняя ханская кровь…»
Так же упорно, как в раннем детстве с недугами, Иммануил боролся с препятствиями, что готовила жизнь. Отстаивать свою точку зрения стало для него главной задачей. Младший отпрыск Бахетовых был готов на любые хитрости, уловки или лишения, только бы добиться желанной цели, будь то новая вещица или действие. Довольно долго Иммануила не могли определить в гимназию. Наделенный цепкой памятью и обширными знаниями мальчик нарочно проваливался на вступительных испытаниях во всех учебных заведениях, испытывая при этом мстительное удовольствие. В конце концов, уставший князь-отец, всыпав интригану розог по первое число, пристроил его в престижную гимназию Уревича, что на Лиговском, где высококвалифицированные педагоги имели большой опыт по усмирению аристократов. Покапризничав и поскандалив для порядка, Иммануил приобрел в гимназии приятелей, полюбил некоторые предметы и начал учиться более-менее ровно.
Борис Иммануилович продолжал украдкой изучать сына, вмешиваясь лишь иногда и в крайнем случае. Он замечал в отпрыске зерна здравого смысла и чрезмерной гордости и считал, что со временем эта жгучая смесь создаст интересную личность. Со всей прямотой военного он порой оглушительно ругался за исключительные проделки или непозволительные выходки, но сам в душе похваливал Иммануила за отчаянную смелость.
Княгиня Варвара Георгиевна видела в младшем сыне талант творческий. Сама щедро одаренная природой, ослепительно красивая, музыкальная и умная аристократка чувствовала в ребенке отголоски своих способностей.
Характер Иммануила был соткан из противоречий. Эгоистичный и злопамятный, он искренне сочувствовал чужому горю, пусть даже оно случалось у давнего врага. Нервный и чуткий, тонко воспринимающий музыку и литературу, обладающий врожденным чувством гармонии, не желал обучаться ни одному из видов изящных искусств, если это требовало усилий. Ценнейшая коллекция музыкальных инструментов, собранная отцом, так и оставалась невостребованной. Напрасно матушка просиживала часы у фортепьяно, пытаясь собственноручно обучить младшего сына простейшим гаммам. Зато внезапно Иммануил заинтересовался уроками пения, что давал Варваре Георгиевне опытный педагог-итальянец, и быстро освоил певческую грамоту. У мальчика оказался редкий голос, гибкий и не по возрасту чувственный - чудесное сопрано с серебристым оттенком тембра. Итальянец восхищенно тряс кудрявой головой и всеми силами старался приобщить дивного ребенка к пению. Уроки были веселыми, задания – необременительными, и вскоре Иммануил распевал модные романсы и неаполитанские песенки. Точные науки вызывали у молодого князя гримаску отвращения, равно как и размышления о будущем поступлении на военную службу. О физическом развитии речи быть не могло, долгое время Иммануил казался слабым и чахлым, но неожиданно легко освоил выездку и к шестнадцати годам держался в седле, как пришитый, напоминая о далеких предках-кочевниках.