-- Vous ôtes une àme en peine! Вы всегда должны томиться, это ваша судьба; еслибъ вы вдругъ почувствовали себя счастливымъ,-- это были бы ужъ не вы...
Онъ оставался къ ней совсѣмъ равнодушенъ; но никогда не могъ забыть ея взгляда и этихъ словъ. Онъ чувствовалъ, что она сказала правду, только, вѣдь, отъ такой правды не стало легче. Онъ продолжалъ испытывать невыносимый голодъ, томиться, ждать, погибать отъ своего мучительнаго одиночества...
Внезапная страсть къ Алинѣ, такъ щедро раздѣленная ею, накормила и напоила его, осуществила всю ту красоту, по которой изнывалъ онъ, наполнила собою его одиночество, дала ему, наконецъ, не призрачную, а живую жизнь. Преступная страсть! Значитъ жизнь -- преступленіе! И совѣсть его молчала...
Теперь, еще больше истерзанный, одинокій, голодный -- онъ очутился передъ старымъ соблазномъ.
Алина хорошо его знала, говоря, что еще неизвѣстно куда воображеніе унесетъ его. Онъ ужъ вьявь видѣлъ передъ собою далекія заглохшія аллеи своего Снѣжковскаго парка. Онъ ужъ переживалъ всѣ дни и минуты своего былого преступнаго счастья,
Когда, послѣ обѣда, онъ велъ ее подъ руку, черезъ слабо освѣщенныя комнаты, въ уютный уголокъ дальней гостиной, гдѣ теперь пылалъ каминъ, и куда она приказала податъ имъ кофе,-- она не могла не чувствовать трепетъ его руки. Лицо его оставалось холодно и строго.
-- А знаете ли, въ городѣ сегодня только и разговоровъ, что о вчерашней исторіи у Вилимской,-- говорила она. Эта маленькая княжна возбуждаетъ всеобщее негодованіе: скажите, что вы такое сдѣлали съ нею? что вы ей говорили?
-- Конечно, ничего,-- отвѣчалъ онъ, едва соображая, о чемъ это она говоритъ.-- Я обмѣнялся съ нею нѣсколькими самыми банальными фразами. Я видѣлъ ее въ первый разъ, и меня представилъ ей Вово.
-- А между тѣмъ вы играете главную роль во всемъ этомъ... vox populi... Впрочемъ, я вовсе не желаю васъ исповѣдывать... Лишній грѣхъ на вашей душѣ, и только. Я думаю, вы имъ и счетъ потеряли со времени нашей разлуки.
Онъ поднялъ на нее глаза и не опускалъ ихъ. Она выдержала его взглядъ.
Внесли кофе. Потомъ стало какъ-то особенно тихо, только потрескивали дрова въ каминѣ и мерцающія полосы теплаго свѣта ходили по комнатѣ.
Молча просидѣли они двѣ-три минуты и оба чувствовали что вотъ сейчасъ начнется послѣдняя ихъ битва.
-- Вы заговорили о моихъ грѣхахъ, кузина,-- самъ испугавшись своего глухого голоса, едва шевеля внезапно высохшими губами, прошепталъ Аникѣевъ:-- неужели вамъ интересно это? Или, можетъ быть, вы хотите мнѣ, какъ старому другу, исповѣдаться въ вашихъ?
Это былъ дерзкій и грубый вызовъ; но ихъ прошлое давало ему на него право. Развѣ не слыхалъ онъ отъ нея самыхъ важныхъ святыхъ и безумныхъ клятвъ, какія только, подобно вспышкамъ разряжающагося электричества, произносятся, между вздохомъ и поцѣлуемъ, въ иныя минуты! Онъ никогда не освобождалъ ее отъ этихъ клятвъ.
И теперь, когда она глядѣла на него прежними глазами, вспоминала о прошломъ и снова брала себѣ его душу -- онъ могъ требовать отъ нея отчета.
Главное же, она сама признала его право и нисколько не смутилась его грубостью. Онъ сказалъ именно то, что ей такъ хотѣлось отъ него слышать, безъ чего ей трудно было начать.
Она близко склонилась къ нему, опустила голову и въ то же время подняла на него свои чудные глаза, въ которыхъ отражалось пламя камина.
-- Я могу исповѣдаться не только передъ вами, но и передъ всѣми, потому что «такихъ» грѣховъ у меня нѣтъ...
-- Смотри мнѣ въ глаза, смотри!-- вдругъ прошептала она и прежде чѣмъ онъ могъ понять смыслъ этихъ словъ, крѣпко обняла его шею руками, пряча лицо на груди его.
Она уже знала теперь, навѣрное знала, что- онъ попрежнему въ ея власти и не найдетъ въ себѣ силу оттолкнуть ее.
-- Алина... вѣдь, это безуміе!-- разслышала она.
Что-жъ! или она ошиблась? Онъ силой разнялъ ея руки, отстранилъ ее и поднялся съ мѣста.
-- Зачѣмъ это?-- сверкая глазами, сказалъ онъ.-- Ты хороша, ты можешь опьянить кого угодно... Я человѣкъ... могу быть и звѣремъ... Ты хочешь посмотрѣть, правду ли я пѣлъ вчера, что «въ этой чашѣ отражается краса неба и ада»?..
Она поблѣднѣла; но щеки ея тотчасъ же покрылись румянцемъ. Ей даже пріятно было, что онъ ее оскорбляетъ; вѣдь, она знала и понимала теперь, глядя на него, сколько мученій принесла ему.
-- Нѣтъ, ты опять поторопился, Миша,-- кротко проговорила она, беря его за руки и заставляя сѣсть на прежнее мѣсто:-- ты и тогда не хотѣлъ ничего слушать, не хотѣлъ понять меня. Но ты долженъ, наконецъ, понять... Дай мнѣ сказать все, не перебивай меня... Ты мнѣ говорилъ тогда, что я вдругъ тебя разлюбила, что я испугалась скандала и продала себя за деньги, за положеніе въ обществѣ, за титулъ. Еслибъ это было такъ -- я не стала бы скрывать этого теперь отъ тебя, да и не говорила бы съ тобою. Но это неправда...
-- Неправда?!-- повторилъ онъ.
-- Я не о себѣ только думала, я спасала любовь твою, которая для меня была и есть все. Вѣдь, я ужъ не ребенокъ была, когда тебя полюбила... мнѣ минулъ двадцать одинъ годъ... жизнь, вспомни, не легкая выпала, надумалась, наплакалась, всего было!.. Мы встрѣтились съ тобою оба голодные, оба холодные... намъ обоимъ надо было такъ много... Мы не могли не полюбить другъ друга... Развѣ когда-нибудь, хотя въ мысли мимолетной, я могла упрекнуть тебя за мое паденіе?! Паденія не было, было счастье! Только тебя одного я могла любить, только тебя одного я любила въ жизни...
-- Алина, ради Бога не играй ты мною!-- почти простоналъ онъ, уже не скрывая своего безсилія, съ ужасомъ и невѣдомою надеждой вслушиваясь въ слова ея.
Она продолжала крѣпко сжимать его руку.
-- Когда прошелъ первый бредъ, когда, помнишь, ты уѣзжалъ на двѣ недѣли изъ Снѣжкова, я оглянулась, я обо всемъ, обо всемъ передумала... Я хорошо поняла тебя, и ужаснулась за наше счастье. Я знала, что если соглашусь: уѣхать съ тобой за границу, то все кончится очень скоро. Что-жъ? Я позора что ли испугалась? или того, что ты меня бросишь? Я знала, что насъ ждетъ проза, самая ужасная проза и въ концѣ-концовъ бѣдность. Ну, а твое счастье съ прозой и бѣдностью -- несовмѣстимо.
-- Поэтому надо было бросить меня, какъ собаку, а самой превратиться въ grande dame, продавъ себя... такому человѣку!..
-- Положимъ, въ концѣ-концовъ твоя жена согласилась бы, на разводъ, положимъ, мы нашли бы возможность обвѣнчаться... Что-жъ было бы дальше? Мы превратились бы въ супруговъ, не обезпеченныхъ и въ то же время вѣчно стремящихся къ поэзіи, красотѣ, роскоши. Въ концѣ-концовъ мы только бы измучили, истерзали другъ друга. Можетъ быть наша любовь и не умерла бы, я думаю даже, что нѣ;ъ, но умерло бы счастье этой любви, и она превратилась бы въ жалкаго больного уродца, надъ которымъ бы мы вѣчно терзались, отравляя себя и доходя до отчаянія... Ну, скажи же мнѣ, что это только мои фантазіи, что въ моихъ словахъ нѣтъ правды!
-- Если въ нихъ правда, мы съ тобою очень жалкіе люди.
-- Можетъ быть; но разъ мы таковы, что-жъ тутъ дѣлать! Да и не унижай себя напрасно. Настоящій художникъ, такой какъ ты, все же выше самаго великаго мѣщанина! Но, вѣдь noblesse oblige... злая завистливая волшебница является со своимъ роковымъ подаркомъ, и этотъ ея подарокъ родившемуся художнику -- вѣчная жажда и голодъ, вѣчная неудовлетворенность души, погоня за убѣгающимъ счастьемъ. Или ты забылъ, какъ пѣлъ мнѣ про это въ Снѣжковѣ? Да я-то помню, я никогда не забуду этой твоей легенды. Ты довелъ меня до слезъ тогда! почти до припадка этою своею легендой. И я поняла, тебя слушая, до какой степени ты несчастенъ, и я поклялась тогда дать тебѣ сколько можно счастья... я навсегда отдалась тебѣ съ той минуты.
-- Ты бредишь, Алина, или жестоко издѣваешься надо мною...
Она покачала головой и еще крѣпче сжала его руку.
-- Такъ зачѣмъ же ты ушла отъ меня, зачѣмъ заставила прожить эти тяжкія шесть лѣтъ, зачѣмъ умерла для меня и до сегодня не вставала изъ гроба?
Въ его словахъ прозвучала такая боль, что и у нея защемило сердце.
-- А вотъ именно для того, чтобы могъ настать сегодняшній день,-- такимъ ласкающимъ шопотомъ говорила она:-- этотъ день не могъ наступить раньше, поэтому я и не звала тебя... Только теперь я всего достигла, теперь я могу быть поэзіей твоей жизни...
Ея голосъ дрогнулъ, изъ глазъ брызнули слезы.
Онъ глядѣлъ на нее какъ безумный.
-- Миша, ихъ нѣтъ, этихъ шести лѣтъ... Наше время вернулось, только я спокойна теперь за будущее... я твоя, какъ всегда... и ты одинъ для меня въ мірѣ... тебѣ холодно -- я согрѣю тебя, ты усталъ -- отдохнешь у моего сердца... Миша, жизнь моя, или ты ужъ не вѣришь мнѣ... или ты ужъ меня не любишь?!
-- Если ты лжешь... все равно -- лги, только не дай мнѣ проснуться!
Онъ привлекъ ее къ себѣ, впиваясь въ губы прежнимъ безумнымъ поцѣлуемъ.
-- Peut-on entrer?-- послышался за дверью громкій, скрипящій голосъ!
Они вздрогнули, быстро отстраняясь другъ отъ друга.
Они оба совсѣмъ даже забыли о самомъ существованіи этого человѣка. Но онъ о себѣ напомнилъ.
Онъ вошелъ красный, потирая руки, отвратительно осклабляясь и сверкая вставными зубами.
-- А, Михаилъ Александровичъ, chèr cousin, вотъ и вы, наконецъ, въ нашемъ гнѣздѣ... По лицу вижу, что вамъ хорошо намылили голову... Алина на это мастеръ!-- проскрипѣлъ онъ.
XIX.
Аникѣевъ поднялся при этихъ словахъ и съ дрожью отвращенія отвѣтилъ на крѣпкое пожатіе красной и холодной руки князя. Онъ чувствовалъ себя въ положеніи уставшаго нищаго, заснувшаго по дорогѣ возлѣ канавы. Въ яркомъ снѣ привидѣлись ему всѣ райскія утѣхи. Онъ входилъ, по пышнымъ коврамъ, въ пиршественный залъ, полный неземной музыки и благоуханій. Онъ ужъ ощущалъ вкусъ сочныхъ блюдъ и чудныхъ напитковъ... И вдругъ ударъ грома надъ его головой -- онъ очнулся и видитъ, что во время сна свалился въ канаву, что барахтается въ зловонной, отвратительной тинѣ.
Не разъ, въ мучительныя, лихорадочныя ночи, на Аникѣева наплывали самые безобразные кошмары; но всякій ужасный кошмаръ былъ пріятенъ въ сравненіи съ тѣмъ, что случилось.
Сразу все замерло: ни страсти, ни ревности, ни злобы -- ничего не осталось, кромѣ ощущенія гадливаго ужаса -- и къ этому самодовольному уроду, сверкавшему предъ нимъ вставными зубами, и къ Алинѣ -- уже спокойной, ласково небрежной и скучающей, а прежде всего -- къ самому себѣ.
И въ то же время онъ старался внимательно, соображая, слушать болтовню «la bête», отвѣчать ему, и въ свою очередь задавать ему вопросы. Только онъ былъ неестественно блѣденъ, только глаза его поминутно вспыхивали, а то никакому самому тонкому наблюдателю не пришло бы въ голову, что въ сердцѣ этого лѣниваго и насмѣшливо бесѣдующаго человѣка кипитъ цѣлый адъ.
Алина время отъ времени бросала на него мгновенные, тревожные взгляды; но онъ ея не замѣчалъ, хоть и глядѣлъ на нее и переговаривался съ нею.
-- Я безъ церемоніи, Михаилъ Александровичъ,-- вдругъ объявилъ «la bête»:-- мнѣ надо быть въ концертѣ, я заѣхалъ домой только переодѣться... А ты, Алина, у тебя сегодня никого нѣтъ? ты никуда не ѣдешь?
-- Никуда,-- устало откидываясь на спинку кресла скучающимъ тономѣ протянула она:-- меня весь день что-то ломаетъ...
-- Богъ съ тобою... что ты! ужъ не инфлуэнца ли?-- слишкомъ тревожно воскликнулъ «la bête», а между тѣмъ скосилъ глаза, подозрительно и насмѣшливо оглядывая всю фигуру жены.
-- Такъ вы сдѣлайте такую милость, останьтесь съ ней часокъ-другой въ видѣ сидѣлки!-- вдругъ повернулся онъ къ Аникѣеву.
Онъ ужъ, очевидно, и не хотѣлъ скрывать насмѣшки. Осклабляясь во все лицо, оттопыривая нижнюю губу и щуря глаза, онъ вызывающе глядѣлъ то на жену, то на гостя.
Аникѣевъ не могъ больше выдержать.
-- Нѣтъ, мнѣ пора,-- сказалъ онъ, вставая: -- меня ждутъ дома по неотложному дѣлу.
-- Останьтесь,-- спокойно произнесла Алина.
-- Извините, хоть мнѣ и очень не хочется, но долженъ ѣхать,-- ей въ тонъ отвѣтилъ Аникѣевъ, взялъ ея руку и поднесъ ее къ губамъ.
Она изумленно взглянула на него и тотчасъ же опустила глаза.
Она увидѣла по лицу его, что настаивать опасно, и поняла его состояніе.
Князь проводилъ гостя до передней, просилъ «не забывать» -- и вернулся къ женѣ. Онъ засталъ ее на томъ же креслѣ, въ той же позѣ, съ откинутой головой и застывшимъ лицомъ.
-- Что-жъ, ты въ самомъ дѣлѣ, нездорова?-- спросилъ онъ.
Она подняла на него глаза, потомъ закрыла ихъ и ничего не отвѣтила. Князь постоялъ передъ нею, раскачиваясь своимъ короткимъ круглымъ туловищемъ на тонкихъ ногахъ, потомъ глупо и противно не то фыркнулъ, не то хрюкнулъ, взглянулъ на часы, и вдругъ спокойно, заложивъ нога-на-ногу, разлегся въ креслѣ.
-- Отчего же вы не идете переодѣваться?-- спросила Алина, не открывая глазъ.
-- Успѣю,-- произнесъ онъ и опять хрюкнулъ:-- не безпокойтесь, я не стану мѣшать вашимъ мечтаніямъ, я уѣду... Если вы покинуты вашимъ интереснымъ гостемъ -- это не моя вина: я предлагалъ ему остаться... Но вотъ онъ сбѣжалъ, и я хочу вамъ сказать нѣсколько словъ, моя прекрасная княгиня...
Она открыла глаза, но на него все же не взглянула.
Онъ продолжалъ:
-- Я хочу вамъ сказать, что вы самымъ... неблаговиднымъ образомъ нарушили наше условіе...
Алина выпрямилась.
-- Я никогда не обѣщала вамъ, что не буду принимать Михаила Александровича,-- сказала она: -- къ тому же, вѣдь, онъ былъ здѣсь съ вашего вѣдома, вы сами вчера ничего не имѣли противъ него.
-- Я и сегодня ничего не имѣю; но вы такъ стремительны, вы такъ, очевидно, спѣшите наверстать потерянное время, что слишкомъ ужъ неосторожны. Вмѣсто меня, могъ войти кто-нибудь другой... лакей, ваша горничная, всѣ могли увидѣть то, что я увидѣлъ.
Она невольно вздрогнула, и отвратительное чувство возмущенія, соединеннаго со стыдомъ, защемило ей сердце.
-- Оставьте меня,-- прошептала она не своимъ голосомъ:-- передъ вами я не отвѣтственна и никакихъ объясненій не желаю...
-- Ого-го!-- перебилъ «la bête»:-- нѣтъ, извините меня, княгиня, разъ вы носите мое имя, и разъ между нами договоръ... Что жъ это съ вами такое случилось? шесть лѣтъ, шутка сказать! держались на своемъ пьедесталѣ и вдругъ -- «dis moi, Venus, quel plaisir trouves tu...» старый Парисъ явился... Ого-го!
Этотъ тонъ, это «ого-го!» подняли въ Алинѣ такое бѣшенство, какого она еще никогда не испытывала. Она встала и направилась къ двери; но князь, въ то время какъ она проходила мимо него, поймалъ ея руку и не выпускалъ. Она поневолѣ должна была остановиться, вся пылающая, съ искаженнымъ лицомъ, силясь освободить руку, которую сжимали, какъ клещи, костлявые, холодные пальцы.
-- Пустите же меня!-- почти задыхаясь, крикнула Алина.
-- Ma belle enfant, не горячитесь!-- проскрипѣлъ «la. bête», поднимаясь съ кресла.
Онъ выпустилъ ея руку, но сталъ такъ, чтобъ она не могла пройти къ двери.
-- Вы очень хорошо понимаете, что я вовсе не намѣренъ читать вамъ нотацій или обращаться къ вашимъ высокимъ чувствамъ,-- продолжалъ онъ, стараясь придать себѣ видъ горделиваго достоинства, выпячивая губу и становясь въ позу: -- нашъ бракъ, какъ это называется... фиктивный, между нами заключено условіе, и если я, со своей стороны, его исполняю -- я требую того же и отъ васъ.
-- Ничего не можете вы требовать,-- задыхаясь отъ презрѣнія къ нему, чувства гадливости и въ то же время отъ жгучаго стыда, проговорила Алина.
-- Вотъ какъ!-- взвизгнулъ князь.-- Прежде у васъ со мною былъ иной тонъ... Я спасъ васъ отъ позора, отъ нищеты, далъ вамъ такое положеніе, какого вамъ и во снѣ не снилось...
Теперь Алина ужъ не порывалась уйти. Она окинула своего мужа уничтожающимъ взглядомъ и зло усмѣхнулась.
-- Вы возвращаетесь къ прошлому,-- медленно произнесла она;-- и, кажется, желаете показаться моимъ благодѣтелемъ. Однако, я слишкомъ щедро заплатила вамъ за ваше имя и все остальное. Вспомните-ка, что вы были и что вы теперь, князь!.. князь, котораго даже въ порядочный трактиръ не впускали... Что-жъ, это полученное вами наслѣдство дало вамъ что ли теперешнее ваше положеніе?! Вы отлично знаете, что все, все дала вамъ я!