Онъ зналъ это,
-- Но... но, вѣдь, вашимъ поведеніемъ вы можете все испортить, Алина,-- уже совсѣмъ инымъ тономъ, внезапно стихая, протянулъ отъ.
-- Не безпокойтесь, не заботьтесь о моемъ поведеніи... Будьте увѣрены, я ни себя, ни васъ не уроню... Завтра мы получимъ приглашеніе -- вы знаете какое... а къ лѣту у васъ будетъ то, чего вы такъ пламенно желаете...
-- Алина... это вѣрно? Когда ты узнала?-- встрепенувшись, багровѣя и съ заблиставшими глгзами спрашивалъ «la bête».
Она будто не слышала его вопросовъ и продолжала:
-- Если же вы еще разъ позволите себѣ вмѣшиваться въ мои дѣла, я уѣду... возьму и уѣду... въ Петровское... за границу... куда вздумаю... Тогда безъ меня и устраивайтесь какъ знаете.
Проговоривъ это, Алина вернулась на свое прежнее кресло у камина и стала глядѣть въ огонь широко раскрытыми, неподвижными глазами. Въ ней ужъ не было ни отвращенія, ни стыда, ни гнѣва. На нее нашло тяжелое оцѣпенѣніе.
-- Только, Бога ради, будьте осторожны! Подумайте о себѣ, о себѣ подумайте!-- воскликнулъ «la bête» и быстро вышелъ изъ комнаты
XX.
Вотъ она и сидѣла, глядя въ огонь камина, и долго долго о себѣ думала среди невозмутимой, застывшей тишины своей уютной любимой гостиной. Впрочемъ, это были не мысли, а скорѣе ощущенія, смутныя, тревожныя, въ которыхъ то и дѣло сказывалась нежданная и совсѣмъ даже не подозрѣвавшаяся ею, внутренняя, неприкрашенная правда ея жизни.
Замирая отъ страсти, полная жаждой стараго «снѣжковскаго» счастья и оправдывая себя передъ Аникѣевымъ, объясняя ему свои поступки, Алина говорила искренно. Она сама была увѣрена въ томъ, что все это и было именно такъ, что въ словахъ ея заключается самая настоящая правда. Да все было сдѣлано ею ради любви къ нему, объ одномъ она думала -- о немъ, объ его счастьи. Она не задумываясь, готова была бы принять присягу, произнести какую угодно клятву, что все такъ именно и произошло, что таковы именно и были ея мысли и чувства.
А, между тѣмъ, такъ ли оно случилось въ дѣйствительности?
Конечно, Алина полюбила тогда Аникѣева безъ оглядки, пережила безумный припадосъ страсти въ старыхъ аллеяхъ великолѣпнаго, заросшаго парка, среди невозмутимой деревенской тишины.
Дѣтство Алины прошло одиноко, а юность скучно.
Мать у нея была неглупая, очень начитанная женщина, и даже сама напечатала двѣ недурныя повѣсти, о которыхъ въ свое время говорили. Она передала единственной дочери всѣ свои познанія, развала ея вкусы, возбудила въ ней потребности, несовмѣстимыя съ окружавшей ихъ провинціальной средою.
Какъ мать протомилась и проскучала всю жизнь, такъ и дочь, придя въ возрастъ, стала скучать и томиться. Въ губернскомъ обществѣ она скоро прослыла за гордячку, недоступную, холодную. Ее иначе и не называли, какъ «принцесса на горошинкѣ». Такъ оно и было за исключеніемъ однако, холодности. Она чувствовала себя самой настоящей принцессой, ко всѣмъ относилась свысока, даже съ презрѣніемъ, и ждала «настоящаго» принца. Крѣпкая, здоровая, не знавшая, что такое болѣзнь, полная бьющей ключемъ жизненности и хорошѣвшая съ каждымъ годомъ, она сознавала свою красоту и силу и спокойно, терпѣливо ждала счастья.
А счастье не приходило; мало того начались бѣды, настоящее горе. Мать перенесла сильное воспаленіе легкихъ, послѣ котораго ужъ не могла оправиться; у нея медленно развивалась чахотка. Отецъ задумалъ разбогатѣть, отдалъ весь свой небольшой капиталъ въ какое-то предпріятіе и скоро потерялъ все, безъ остатка. Человѣкъ онъ былъ матеріальный, внутри себя поддержки никакой не нашелъ, и такая неудача представилась ему гибелью. А разъ онъ сказалъ себѣ, что это гибель -- онъ, конечно, и погибъ. Его хватилъ параличъ, онъ просуществовалъ больше года въ состояніи безсмысленнаго, нѣмого и недвижимаго звѣря и, наконецъ, умеръ.
Пришлось собрать послѣднія крохи и переселиться въ деревню, въ старый мелкопомѣстный домикъ.
Здѣсь Алина, глядя на мать, совсѣмъ придавленную горемъ и быстро таявшую, собиралась съ мыслями, рѣшала и не могла рѣшить вопроса: что же теперь будетъ и откуда теперь можетъ придти судьба ея?
А судьба была очень близко и надвигалась съ двухъ сторонъ. Верстахъ въ двадцати съ одной стороны находилось Петровское, огромное старинное помѣстье богатаго рода Каташовыхъ, а въ пяти верстахъ съ другой стороны было Снѣжково, перешедшее послѣ матери въ собственность Михаила Аникѣева.
Старикъ Каташовъ, дряхлый нелюдимъ, умеръ безъ завѣщанія, и Петровское, вмѣстѣ съ большимъ, прикопленнымъ долгими годами богатствомъ, перешло по закону къ его единственному внуку сыну дочери.
Исторія этого внука была старой исторіей. Дѣдъ его давно проклялъ, и никто не смѣлъ произносить передъ нимъ его имени. Почему, за что проклялъ? Говорили, что еще юношей этотъ внукъ надѣлалъ самыхъ невозможныхъ гадостей и даже, кажется, обокралъ дѣда. Потомъ носились слухи, что онъ совсѣмъ спился, впалъ съ крайній, отвратительный развратъ. Наконецъ, не мало лѣтъ о немъ совсѣмъ ничего не было слышно.
Но вотъ онъ нежданно получилъ дѣдовское наслѣдство и появился сначала въ городѣ, а потомъ и въ Петровскомъ. Нѣсколько мѣсяцевъ только и разговору было что о князѣ. Въ виду такого крупнаго богатства, о прошломъ, конечно, можно было забыть, и отъ самаго князя зависѣло теперь достигнуть въ губерніи чего угодно.
Только въ томъ-то и дѣло, что князь оказался «невозможнымъ». Онъ представлялъ рѣдкое соединеніе физическаго уродства съ глупостью, грубостью и безтактностью. Онъ сначала вооружилъ противъ себя всѣхъ, а потомъ потребовалъ себѣ перваго мѣста, пожелалъ быть избраннымъ въ губернскіе предводители дворянства. Надъ нимъ смѣялись въ глаза и забаллотировали единогласно.
Онъ выходилъ изъ себя, полетѣлъ въ Петербургъ; но тамъ потерпѣлъ окончательное пораженіе. Онъ имѣлъ даже нѣсколько непріятностей благодаря тому, что весьма глупо и грубо предлагалъ взятки въ неподходящихъ мѣстахъ и неподходящимъ лицамъ
Между тѣмъ, послѣ долгихъ лѣтъ глубокаго паденія и всяческихъ униженій, въ немъ теперь клокотало честолюбіе -- единственная страсть, ему оставшаяся. Къ женщинамъ онъ не только была равнодушенъ, но и терпѣть ихъ не могъ. Отъ пьянства, едва не унесшаго его въ могилу, онъ отсталъ ради любви къ жизни и здоровью, которое теперь берегъ всѣми мѣрами.
Онъ рѣшилъ во что бы ни стало наверстать потерянное, проникнуть въ высшее общество и создать въ немъ себѣ блестящее положеніе. Неудачи, въ провинціи и въ Петербургѣ довели его до бѣшенства и отчаянія.
Онъ поѣхалъ въ свое Петровское и готовъ былъ вызывать чорта себѣ на подмогу. Чортъ не явился въ собственномъ образѣ, но выслалъ вмѣсто себя женщину: князь познакомился съ Алиной.
Еще въ Петербургѣ его повѣренный, человѣкъ понимающій, неоднократно ему доказывалъ, что только женитьбой на очень красивой, умной и ловкой женщинѣ онъ можетъ утвердиться въ обществѣ, устроить «домъ» и достигнуть «положенія». Князь; по своему обычаю, хрюкалъ и гримасничалъ на это. А между тѣмъ мысль запала, и онъ, въ своемъ деревенскомъ уединеніи, перевертывалъ ее во всѣ стороны.
Увидя красавицу Алину, эту «принцессу на горошинкѣ», онъ сказалъ себѣ: «Вотъ была бы княгиня... такихъ въ Петербургѣ не сыщешь!» Это-то онъ могъ сообразить, что она гдѣ угодно будетъ на мѣстѣ, что она умна, ловка и хорошо воспитана. Главное же -- бѣдна, а когда мать умретъ -- куда-жъ ей? Жениховъ нѣтъ, въ гувернантки не пойдетъ...
Князь зачастилъ было въ маленькій домикъ, сталъ подъѣзжать со своими намеками сначала къ матери, а потомъ и къ самой Алинѣ. Но онъ былъ слишкомъ отвратителенъ, а Алина, конечно, не знала, что бракъ съ нимъ можетъ быть только «фиктивнымъ» бракомъ. Она очень ловко отстранила его слишкомъ частыя посѣщенія. Однако, онъ все же появлялся время отъ времени и, упрямый по своей природѣ, не терялъ надежду. Онъ ждалъ смерти матери Алины.
Такъ стояли дѣла, когда, среди зимы, пріѣхалъ въ Снѣжково Аникѣевъ. Онъ тотчасъ посѣтилъ своихъ родственницъ, съ которыми не видался лѣтъ десять. Алина сразу произвела на него потрясающее, именно потрясающее, впечатлѣніе. Мало ли какихъ женщинъ и дѣвушекъ встрѣчалъ онъ, мало ли къ кому изъ нихъ влекло его болѣе или менѣе горячее, мимолетное желаніе. Но это было совсѣмъ не то. Послѣ перваго свиданія съ Алиной онъ возвращался въ Снѣжково опьяненный ею до отчаянія и до экстаза. Въ немъ проснулись два существа: голодный звѣрь и еще болѣе голодный, умирающій съ голоду, истинный художникъ.
Очнувшись, онъ хотѣлъ бѣжать, бѣжать назадъ, въ Петербургъ, отъ этого отчаянія, отъ этого соблазна. Онъ и побѣжалъ, но не въ Петербургъ, а къ Алинѣ.
Они поняли другъ друга очень скоро. Черезъ мѣсяцъ ихъ уже охватилъ слѣпой, всепожирающій эгоизмъ страсти, весь міръ сосредоточился въ ихъ двухъ существахъ, а все остальное исчезло. Весна прошла въ мучительной и сладкой идилліи, которую уничтожилъ пріѣздъ въ Снѣжково Лидіи Андреевны.
Дѣло было не совсѣмъ такъ, какъ разсказывала она madame Бубеньевой. Алина показалась въ Снѣжковѣ всего разъ, а затѣмъ уѣхала съ матерью верстъ за пятьдесятъ въ монастырь и прожила тамъ два мѣсяца. Аникѣевъ бродилъ какъ тѣнь, исхудалъ, потерялъ сонъ и аппетитъ и, наконецъ, повинился предъ женою въ любви своей, въ своемъ несчастіи.
Уже нѣсколько лѣтъ ихъ бракъ, и совершенно не по его винѣ, имѣлъ только внѣшній видъ брака. Онъ умолялъ теперь Лидію Андреевну дать ему разводъ, причемъ, конечно, бралъ вину на себя и предоставлялъ женѣ значительное обезпеченіе. По она объ этомъ и слышать не хотѣла.
Она очень спокойно и съ презрительной миной сказала ему:
-- О разводѣ ты и не мечтай! Что ты безсовѣстный фантазеръ, это давно знаю... Нашелъ такую же безсовѣстную дуру -- ну, и любитесь сколько угодно. Только чтобы все было шито и крыто. Я еще мѣсяцъ пробуду въ Снѣжковѣ,-- это мнѣ такъ надо,-- а потомъ уѣду. Вотъ ты и оставайся тогда со своею красавицей, только смотри -- отъ любви не одурѣй совсѣмъ, продай хлѣбъ во-время, собери всѣ деньги и привези ихъ мнѣ. Если же вздумаешь на нее тратить -- тогда берегись: разговоръ у насъ будетъ совсѣмъ ужъ другой...
Объяснила все это Лидія Андреевна и вышла изъ комнаты, оставивъ его въ настоящемъ столбнякѣ. Онъ долго не могъ придти въ себя; но когда пришелъ, то понялъ, что, вѣдь, иначе она говорить не могла и не могла остановиться ни на какомъ иномъ рѣшеніи. Она ужъ давно перестала съ нимъ церемониться и очень часто, во время ихъ объясненій, снимала маску.
Этотъ второй мѣсяцъ былъ еще хуже перваго. Лидія Андреевна дѣлала свое дѣло. Она выказывала полнѣйшее и спокойное призрѣніе къ Аникѣеву и въ то же время по нѣскольку разъ въ день находила предлоги косвенно, намеками, конечно, не называя, оскорблять Алину. Она очевидно вызывала Аникѣева на бѣшенство, на припадокъ, на грубую сцену. Онъ понялъ это и сталъ отъ нея скрываться. Такъ прошло недѣли двѣ...
Но ей было скучно, она принялась его преслѣдовать и въ то же время явно, съ подчеркиваніемъ, отстраняла отъ него Соню. Онъ почувствовалъ, что не отвѣчаетъ за себя, что начинаетъ ненавидѣть эту женщину.
-- Объ одномъ только прошу,-- шепталъ онъ, блѣдный какъ смерть, стуча зубами:-- оставьте меня, не говорите со мной!
-- Нѣтъ, отчего же не говорить!-- отвѣчала Лидія Андреевна, пристально и зло глядя ему прямо въ глаза:-- я вовсе не хочу, чтобы гувернантка и прислуга на насъ пальцами показывали. Надо соблюдать приличія -- это мое единственное условіе.. Кажется, я немногаго требую!
Наконецъ, она уѣхала.
Когда Алина, вернувшись изъ монастыря, увидѣла Аникѣева, она его не узнала. Онъ имѣлъ видъ не только совсѣмъ больного человѣка, но и помѣшаннаго.
XXI.
Теперь ужъ никакая сила не могла ихъ оторвать другъ отъ друга. Бѣдная мать Алины все видѣла, все понимала и, прежде всего, понимала свое безсиліе. Что могла она? Въ ихъ любви, вмѣстѣ съ опьяненіемъ и блаженствомъ, было столько муки! Значитъ, больной матери оставалось только окончательно истерзать единственную любимую дочь своими жалобами, безплодными совѣтами и слезами.
Къ тому же она сама не въ силахъ была смотрѣть на Аникѣева, какъ смотрѣла бы на всякаго другого въ такихъ обстоятельствахъ; она сама поддалась его обаянію, почувствовала его неотразимость для такей дѣвушки, какъ Алина.
Безсонными ночами, запершись въ своей укромной спаленкѣ, эта несчастная мать задавала себѣ все одинъ и тотъ же вопросъ: «что-жъ теперь будетъ?». Отвѣта не было, не могло быть. Она плакала, плакала неслышными, горькими, материнскими слезами, кашляла, дрогла въ чахоточной лихорадкѣ, слабѣла съ каждымъ днемъ и прислушивалась къ приближенію смерти...
Какъ непрерывная, волшебная мелодія протекали для Аникѣева съ Алиной деревенскіе дни и ночи. Ненасытная страсть, поэзія, музыка, пѣніе, недоговоренныя мысли, смѣняющія одна другую причудливыя мечты... Незамѣтно надвигавшаяся теплая, душистая, грустно ласкающая осень...
Однако, и осень эта стала холодной и дождливой. Старый паркъ умиралъ, и жутко становилось въ его облетѣвшихъ, влажныхъ, покрытыхъ сухою листвой, аллеяхъ...
Хлѣбъ былъ проданъ, и даже очень выгодно. Лидія Андреевна настоятельно требовала, чтобы Аникѣевъ непремѣнно самъ привезъ деньги въ Петербургъ. Она грозила, въ случаѣ отказа, своимъ появленіемъ. Это было не особенно страшно: Аникѣевъ зналъ, что поздней осенью она въ деревню не поѣдетъ ни за что въ мірѣ. Но, дѣйствительно, неотложныя дѣла требовали его присутствія въ Петербургѣ -- главное же онъ рѣшилъ снова, и на этотъ разъ окончательно, требовать отъ жены развода. Вѣдь, не могъ же онъ такъ оставлять Алину.
Онъ уѣхалъ -- и вотъ тутъ-то все совершилось. Алина очнулась отъ припадка страсти, увидѣла себя, увидѣла свою больную мать, увидѣла въ безнадежномъ, отчаянномъ взглядѣ матери, что тайны нѣтъ. Да развѣ она думала о томъ, чтобы скрывать свою тайну -- она до сихъ поръ ни о чемъ не думала, а только любила.
Ну, и довольно, гроза налетѣла -- и пронеслась. Алинѣ стало жутко.
Когда Аникѣевъ былъ здѣсь,-- не могло даже представиться, какъ это будетъ безъ него. Теперь его нѣтъ. Онъ вернется, но когда? А вдругъ совсѣмъ не вернется? вдругъ «не вернется» -- если и не теперь, то, все равно, хоть чрезъ годъ, чрезъ два, чрезъ пять лѣтъ?!.
Сѣрое, безпривѣтное небо, порывы вѣтра, безконечный дождь, обливающій стекла маленькихъ оконъ, отъ которыхъ невыносимо дуетъ, низенькія комнатки съ закопчеными потолками и старой мебелью, кашель матери, ея тихіе, сдерживаемые стоны.
Алина запиралась у себя и плакала по часамъ, а до сихъ поръ, съ самаго дѣтства, она никогда не плакала. Когда останавливались слезы, она, опять-таки по часамъ, сидѣла у подоконника, прижавшись лбомъ къ холодному стеклу и безсмысленно глядѣла широко раскрытыми, немигавшими глазами прямо предъ собою, на ненастное небо, на пожелтѣвшую траву, на косогоръ, по которому извивалась грязная дорога. Распустившаяся коса ея тяжело спускалась съ кресла, плечи нервно вздрагивали подъ сѣрымъ пуховымъ платкомъ, на прелестномъ поблѣднѣвшемъ лицѣ блуждало страдальческое, жалкое выраженіе...
А дождь лилъ, вѣтеръ завывалъ, отъ окна и отъ пола дуло, такъ что ноги стыли въ теплыхъ, подшитыхъ толстою байкой ботинкахъ. А изъ сосѣдней комнаты раздавался мучительный кашель матери, ея тихіе стоны .
Въ одинъ изъ такихъ дней и часовъ Алина увидѣла, что по косогору спускается маленькая карета, вся забрызганная грязью. Тоска и это мертвое уединеніе были такъ невыносимы, что даже пріѣздъ безобразнаго и глупаго князя заставилъ встрепенуться, превратился въ радостное событіе. Князь никогда еще не былъ встрѣченъ такъ радушно, съ такимъ искреннимъ удовольствіемъ. Онъ торжествующе потиралъ себѣ руки, показывая во всю ширину громаднаго рта вставные зубы, и скрипѣлъ:
-- Пріѣхалъ навѣдаться, живы ли! вѣдь, теперь, въ такую погоду, деревня -- это смерть, могила!.. Вонъ барышня какъ поблѣднѣла!.. да, не мѣсто вамъ здѣсь, не мѣсто... все равно, какъ если бы роза въ темномъ, холодномъ подвалѣ... А въ Петербургѣ теперь -- сезонъ, балы, театры, концерты, жизнь... А заграницей... вотъ я именно въ позднее осеннее время въ Біарицѣ купался... теплынь... на небѣ ни облачка... океанъ...
Онъ не могъ не видѣть, что его вовсе некраснорѣчивые разсказы производятъ на Алину подавляющее впечатлѣніе. Соблазнъ былъ грубый, избитый; но и такого даже соблазна оказывалось за глаза довольно въ эти осенніе, безнадежные дни.
И князь продолжалъ подливать масла въ разгорѣвшееся воображеніе Алины.