Время
https://ficbook.net/readfic/3665496
Направленность: Гет
«Мы с Питом сблизились».
Пятнадцать лет, после которых двое детей.
Давно хотела разбить на этапы и развить события эпилога. На данный момент лучше всего с этим справилась Andina. В своей же работе я отмечу лишь яркие события каждого года.
Время — есть априорное формальное условие явления свободных пространства и времени…
Уже несколько лет лучшей из прочитанных мной работ по этому фэндому считаю «Краски».
========== Год первый. ==========
День за днём, за годом год
Время не назад, время только вперёд,
Час за часом, за минутой минута
Убегают зачем-то, куда-то, почему-то.
Мы заново учимся жить своими обычными жизнями.
Пит печёт. Сначала он это делал только для себя: проверял сохранившееся оборудование, рецепты, которые нашли свой кров в анналах его памяти, свою работоспособность, да и в целом, сумел ли он хоть в этом остаться прежним.
Потом, восстановив свой уровень до совершенства, он начал заглядывать к нам с Хеймитчем. Мне, в основном, нёс мои любимые булочки. Хеймитчу — свежий хлеб, чтобы совсем не отощал.
С увеличением производительности появились и первые клиенты. Жители дистрикта, привыкшие всё добывать своим трудом, отказывались получать свой хлеб бесплатно, поэтому был предложен бартер. Пит хоть и считал, что ни в чём не нуждается, тем не менее от предложения не отказался.
Я охочусь.
В отличие от Пита, в сохранности своих навыков у меня не было сомнений — тренировки довели мои способности до механической точности. Поэтому охотой я занималась скорее… для удовольствия. А если честнее, то чтобы отвлечься. Лес — единственное место, где мне не довелось побывать с Прим. Поэтому именно здесь я не чувствовала её отсутствия.
С подсказки сограждан я тоже включилась в бартер, и начала обменивать свои булочки на мясо. Приятное ощущение — не испытывать чувство долга.
Хеймитч напивается до чёртиков, пока ликёр не заканчивается, а потом просто валяет дурака, до прибытия следующего поезда. К счастью, дураки могут неплохо позаботиться о себе сами. Поэтому мы с ним редко видимся, ограничиваясь дежурным приветствием, во время редких, случайных встреч. Но знание того, что он где-то здесь, неподалеку, буквально в пару метрах, приятно согревает душу.
Мы не одни. Несколько сотен человек вернулись, ведь вопреки всему случившемуся, это наш дом. Дом, который у нас отобрали. В отличие от деревни победителей дистрикт был полностью разрушен, и жителям приходилось восстанавливать всё с фундамента. Жить в деревни они соглашались только на период, пока поднимали свой дом.
Так как шахты закрыли, все занялись земледелием. Во многом им помогали советы жителей соседнего дистрикта: что, когда, и в какой почве выращивать.
Земля оказалась плодородной, и уже первой осенью мы все дружно собрали наш первый совместный урожай. Что именно (или кто?) послужил хорошим удобрением — старались не думать.
Гнёт предыдущих лет сыграл свою роль, именно поэтому так или иначе жители стали более запасливы и у каждого под домом был свой погреб, содержимое которого предназначалось для чёрных дней. В его наступлении мало кто сомневался, хотя и пытался отогнать эти непрошеные мысли, как мог.
Капитолийские машины вырыли котлован для нового завода, на котором мы будем производить лекарства. Бывшие коллеги матери принимали активное участие в обустройстве здания, моя же мама ограничилась тем, что выслала свои тетради с записями и рецептом лекарств.
Несмотря на то, что никто не засеивал Луговину, она вновь зазеленела.
Здесь, как и прежде, чаще всего безлюдно. Поэтому я наслаждаюсь своим одиночеством, вспоминая старые времена. Со временем я убедилась, что уровень жизни может и был хуже, но тогда я была куда счастливей.
Потихоньку, по прошествии многих дней, я возвращаюсь к жизни. Я стараюсь следовать совету доктора Аурелиуса, просто жить, и удивляюсь, когда, наконец, она вновь приобретает смысл.
Мы задались целью забыть всё, что никак не удавалось забыть, создать новый мир в пустоте, раз ничего, кроме пустоты, от прежнего мира не осталось.
========== Год второй. ==========
Совсем не знак бездушья — молчаливость.
Гремит лишь то, что пусто изнутри.
Уильям Шекспир
Пит.
Мы общаемся. По вечерам, закончив с обыденными делами, мы сидим вместе на улице. Мы сближаемся, но оба сохраняем определённую дистанцию: он не зовёт меня в свой дом, я, в свою очередь, не приглашаю в свой. Кажется, нас обоих это устраивает.
Мы разговариваем. О разном. А чаще всего молчим. Не могу сказать за него, но меня эта тишина не тяготит. Даже более того, она умиротворяет. Не уверена, является ли это показателем какой-то привязанности, но рядом с ним я чувствую уют. Будто мы оба на своём месте.
Когда он или, чаще всего, я, начинаем замерзать, мы тихо прощаемся и расходимся по домам. Своеобразным ритуалом стало для меня заходить в дом, и наблюдать в окно, как Пит, прихрамывая, входит в свой, включает свет, предполагаю, что пока его мне не видно, он снимает верхнюю одежду и разувается, проходит на свою кухню и уже в окно машет мне на прощание. Тихо шепчу ему: «Спокойной ночи», и ложусь спать.
Конечно, я не могу видеть, как обустроен его дом, но всё чаще представляю, каким он мог бы быть. Только самое необходимое, никаких излишеств. В чём я уверена, так это в том, что второй этаж не обжит. Думаю, это из-за трудностей с ногой, но об этом с ним не говорю.
Я видела его протез пару раз. Разумеется, на расстоянии, но острое зрение помогло зафиксировать всё до мельчайших деталей. Пит не пожалуется, но я знаю, что ему неудобно. Иногда больно. Нудящая фантомная боль.
Пару раз я замечала, что иногда Пит забывает об отсутствии одной своей конечности. Но когда он, не подготовившись, поднимает мешок с мукой, я вижу как предательски кривятся черты его лица.
Я знаю, что виновата перед ним. Но я ничего не могу исправить. А пустое «прости» — мало что изменит.
Однажды я делюсь с ним идеей по поводу книги, и со следующим поездом прибывает большая коробка пергаментных листьев из Капитолия. Теперь наши совместные вечера обретают смысл и становятся куда более плодотворными.
Мы намерены писать обо всем, что считаем важным, о фактах, которые были скрыты от гласности, восстанавливать справедливость там, где о ней никогда не слышали и где она казалась навсегда утерянной.
Семейная книга о растениях служит нам вдохновением и отдушиной. Место, где мы записывали все те вещи, которые нельзя доверить памяти.
Страница начинается с изображения человека. Например, с фотографии, если мы можем её найти. Если не находим, тогда с наброска или рисунка Пита. Далее, написанная самым аккуратным почерком, следует детальная информация, которую было бы преступлением забыть. Леди, лижущая Прим в щёку. Смех моего отца. Отец Пита с печеньем. Цвет глаз Финника. Что Цинна мог сделать с обычным куском шёлка. Боггс, перепрограммирующий Голо. Рута, вставшая на цыпочки, со слегка расставленными руками, словно птица, собирающаяся взлететь. Ещё и ещё…
Моя гостиная частично стала творческим уголком Пита. Все принадлежности для рисования он доверчиво предпочитал оставлять здесь. Я же, в свою очередь, к его очередному приходу наводила порядок, готовила новые, чистые листы, вымытые и высушенные кисточки, вновь красиво разложенную пастель и краски.
Мы переворачивали влажные от слёз страницы и обещаем жить достойно, чтобы их смерти не оказались напрасными. Учимся ценить то, что имеем, отказываться от того, что нам не принадлежит. Человек устает. Пока тратишь время пытаясь вернуть то, что у тебя отняли, теряешь ещё больше. Так что потом просто учишься накладываешь жгут на рану, чтобы меньше кровоточила. В любом случае никогда не знаешь, какое ещё худшее несчастье могло бы с тобой случиться, не случись этого. Мы были слишком молоды для одной войны и слишком стары для другой. Можно быть патриотом и всё же считать что кое-какие вещи обходятся чересчур дорого. Спросите матерей, отцов, братьев и сестёр, чем они заплатили и что получили взамен. Всегда переплачиваешь. Особенно за обещания. Не существует такой вещи как дешевое обещание. Сама увижу, если уже не увидела.
Наконец-то к нам присоединяется Хеймитч, отдавший дань двадцати трём годам, на протяжении которых он был вынужден быть ментором. Он о многом рассказывает, но о ещё большем — молчит.
Дополнений становится меньше. Со временем мы понимаем, что ходим по кругу. Давние воспоминания, не стёртые временем. Примула, высохшая между страницами. Странные кусочки счастья, такие, как фотография новорождённого сына Финника и Энни.
Бывает, что мы с ней созваниваемся. Всегда звонит она. Про меня же решили, что если отвечаю, то и этого достаточно. Ограничение в виде запрета выезжать за пределы своего дистрикта работает только за меня. Другие же не приезжают ко мне по многим причинам: маленький ребёнок, новая должность, восстановление дистриктов, отнимающее уйму времени. Меня всё устраивает. Мне достаточно тех, кто уже рядом.
Иногда Пит остаётся ночевать в моём доме. Я раскладываю для него диван, сама же поднимаюсь к себе. Но по утрам неизменно мы просыпаемся в одной кровати: либо я теснюсь на его диване, либо он ютится в моей постели. Мы укладываемся, Пит подсовывает мне под голову свою руку и обнимает, словно защищает даже во сне. Меня давно никто так не обнимал; с тех пор, как умер отец и я отдалилась от матери, ничьи руки не внушали мне такого чувства безопасности.
Приступы днём, кошмары ночью — Пит всё ещё боится потерять меня.
Наверное, наши страхи и кошмары не так уж плохи, если помогают нам сблизиться.
========== Год третий ==========
Я разбужу Пита тем, что сама проснусь. Мне снятся переродки и дети. Ещё лежим в кровати и произношу его имя. Словно чтобы убедиться, что он здесь. Его руки всегда рядом, чтобы успокоить меня. И его губы. Внутри меня разгорается обжигающее чувство; оно разливается из груди по всему телу, по рукам и ногам, до самых кончиков пальцев. Жаркие поцелуи не утоляют — наоборот, распаляют желание. Это чувство опять приходит ко мне, голод, который охватил меня на пляже.
В какой-то момент отчетливо понимаю, что поцелуй более продолжителен, чем бывало раньше. Я знала, что это всё равно когда-нибудь произошло бы. Поэтому не отталкиваю и не подавляю, а наоборот, всеми своими мыслями и движениями прошу его продолжать.
Я не знаю, что нужно делать, но, по-моему, знаний Пита вполне достаточно. Он предусмотрителен, аккуратен, не тороплив.
Я хочу, сама не знаю чего. Действительно ли это то, в чём я нуждаюсь? Это то, что утолит меня? Но так ли это на самом деле?..
А как на счёт Пита? Он испытывает те же чувства? То же необъятное желание, что одолевает меня уже не в первый раз?.. Наверное, об этом не говорят, поэтому нам и не представился случай.
Прохладный воздух кольнул мою кожу, освобождённую от одежды. Пит смотрит на меня, ждёт ещё какого-то знака. Что я должна делать? Сказать?
Ещё раз произношу его имя, призывая к себе. Он всё понимает, раздевается сам и снова нависает надо мной.
Догадываюсь, что совершила нечто непоправимое, когда Пит резко отстраняется от меня. Мы останавливается.
Холод. Жуткий металлический холод между ног. Его протез. Я совсем забыла.
Стетоскоп. Он тоже холодный, ты знаешь об этом, ты готовишь себя к этому, но всё равно, когда он соприкасается с твоей кожей, ты вздрагиваешь и морщишься. Как человек, который встаёт под ледяной душ, прекрасно зная, что он ледяной, всё равно, попав под струю, вздрагивает от холода, словно это было для него полной неожиданностью.
Наверное, то же сделала и я.
В следующую минуту Пит уже натягивает свою одежду. Я же постаралась взять себя в руки.
«Я всё равно не хочу детей», — мои слова звучат глупо, неуместно. Я совсем не то хотела сказать. Точнее, это, но иначе. — «Я пока не знаю, что нужно делать, чтобы их не было», — пытаюсь оправдаться перед ним. «Всё у нас будет», — хочется мне его заверить, но вместо этого вырывается жалобное:
— Ты останешься со мной?
«Всегда».
***
Доктор Аврелий. Я сказала ему, что не хочу детей.
Он не спросил, к чему я это, не случилось ли у меня чего непредвиденного; ни о чём не спросил. Есть два рода людей, которые не задают много вопросов. Одни слишком тупые, другим же не надо спрашивать, чтобы всё понять. Не трудно догадаться, каким был мой доктор.
Пит перестал ко мне приходить. Понимаю, что отчасти в этом есть и моя вина. Поэтому сама иду к нему.
Он печёт. В его доме — идеальный порядок. Гостиная переоборудована под помещение, где он готовит, а маленькая кухня вместила в себя три огромные печки.
— Там уже просто не осталось место для меня, — смеётся Пит, заметив мою заинтересованность. Смеётся только губами, но не взглядом и сердцем.
Я обидела его. Я понимаю.
— Чем могу помочь?
Пит не отказывается, и велит разложить готовую выпечку, остывающую в задней части дома.
Иду осторожно, рассматривая всё вокруг себя.
Боже, где же он спит? Здесь есть склад, кабинет с бумагами, ещё одна комната с разными целлофанами; вот эта комната, через которую дверь на задний двор — здесь и остывает выпечка. А где спальня?
Теперь понятно, почему творческие принадлежности остаются у меня. Здесь им просто не оставили места.
Осторожно раскладываю всё по коробкам, и жду дальнейших указаний. Пока Пит отсутствует, натыкаюсь и на его спальню. В самом конце дома, торцевая, рядом с ванной. Чисто, прибрано, аккуратно. В этом весь Пит.
Он предлагает мне чай, и скромно уведомляет, что обеденный стол тоже отсутствует, поэтому располагаемся за рабочим столом, где он обычно раскатывает тесто.
Он стелет несколько слоев бумаги, чтобы не промочить деревянную поверхность, и предлагает мне самой выбрать что-то из сладкого.
Моих булочек нет, поэтому я останавливаю свой выбор на молочных коржах с глазками, выложенными глазурью, и миндальным орешком вместо рта. Пит наблюдает, как я зубами делаю из печенья молодой месяц.
— Доктор Аврелий прислал мне таблетки, — говорю я Питу, спустя некоторое время. Он непонимающе смотрит на меня, и я продолжаю: — От детей.
Пит сверлит меня взглядом и коротко кивает.
Потом мы прощаемся, и я ухожу.
Я бы хотела, чтобы он последовал за мной, но гордость не позволяет вечно его упрашивать. А сам он не идёт.
***
Мы снова вместе.
В этом нет ничьей заслуги, а если уж если и стоит кого поблагодарить — так это наши кошмары. Питу нужно просыпаться и видеть меня, а мне, просыпаясь с криком от ночных кошмаров, нужна надежда на то, что жизнь продолжаеттся, независимо от наших потерь. Что всё наладится. И только Пит может дать мне это.
Снова утешающие поцелуи, горячие объятия, доверчивый шёпот.
И мой взгляд, просящий чего-то большего. И Пит, когда-то бросивший мне горелый хлеб, снова спасает меня.
Всё происходит так неожиданно, но так слаженно. Будто разгоряченная печь дальше сама знает, что нужно делать, когда в ней оказывается противень.
Ты не думаешь о том, как и что делать. Потому что в конечном итоге выясняется, что всё, сделанное тобой — правильно.
И эти чувства… неописуемы. Это как при сильном голоде закинуть в себя горячую булочку. Ты не помнишь, была ли она сладкой или солёной, потому что получаешь ожог от исходящего жара.