Я не знаю, что я ожидала и получила ли ожидаемое. Но была уверена, что хочу ещё.
========== Год четвёртый. ==========
Мне нравится переплетать свои ноги со здоровой ногой Пита и укладывать свою голову ему на плечо.
Пока он спит, я привыкаю к нему. К телу мужчины в моей постели.
Хоть я познакомилась с его телом ещё на первых играх, теперь всё иначе.
Мои шрамы на фоне обрубка Пита — ничто. Вольно-невольно, но в первое время я старательно отводила взгляд из-за тошнотворного зрелища. Это не культя Рубаки, и это не глубокий шрам, зашитый десятком швов. Стянутая кожей конечность требует особого ухода, и деликатного обращения. Я научилась.
Оказывается, действительно, ко всему можно привыкнуть. Так и я привыкла к протезу Пита. И теперь, когда он, уставший, оказывается в постели и мгновенно засыпает, я уже сама снимаю его искусственную ногу и укладываюсь рядом с Питом спать.
***
— Одну из комнат придётся сделать парилкой, — говорит Пит, вырисовывая план своего дома. — Холодными утрами хлеб долго поднимается, и я теряю уйму времени, выпекая его несколькими партиями: печи пусты, но хлеб ещё не готов. Думаю, придётся объединить эти две комнаты, — показывает он мне на листе бумаги два квадрата. — Тестомешалку тоже нужно заменить, новая занимает два на два метра. Ну, и лентообразная полоса — без неё уже никак.
Соответствующие выводы, до которых Пит ещё не дошёл, я делаю самостоятельно — для него самого в его доме не остаётся даже уголка.
— Переезжай ко мне, — слова звучат раньше, чем я успела обдумать их значимость и необходимость этого шага.
Мне хочется исправиться и сказать, что я не то имела ввиду, и сказала совсем не то, что хотела. Я хочу рассказать ему, что мой дом для меня одной — великоват, и второй этаж не составит для меня труда, именно поэтому могу уступить ему первый. Хочу объяснить, что в его переезде есть масса преимуществ для него самого: большинство его вещей уже перекочевали ко мне, поэтому переезд не будет утомителен и отягощающ; по утрам ему не придётся сломя голову нестись в свою ванну только потому, что его сменное бельё у него дома. Хочу сказать, что, в конце концов, мы всё равно уже вместе.
И ровно тысячу лет мы просыпаемся вместе,
Даже если уснули в разных местах.
Я хочу продолжить и сказать, что жители наверняка не будут возражать и вряд ли осудят, ведь нам с Питом уже второй десяток. К тому же, окружающие верят, что мы действительно помолвлена, а, значит, имеем официальное право на совместную жизнь. И я не намерена переубеждать их в ошибочности их выводов и собираюсь довольствоваться их полной неосведомленностью.
У нас по-прежнему будут свободные отношения. В которых никто никому ничего не должен, думаю я.
Только почему-то когда Пит не будет приходить на обед, я буду сама относить ему его порцию, когда будет опаздывать после работы, пойду за ним, и всё чаще начну оставаться помогать ему прибраться в пекарне.
Но у нас свободные отношения, и мы друг другу ничего не должны. Абсолютно.
========== Пятый. ==========
— Это тебя, — протягивает мне Пит телефонную трубку.
Готовая к любому из своих собеседников, будь то Энни, мама или доктор Аурелиус, хватаю стул и присаживаюсь рядом с аппаратом — кто бы не звонил, разговор обычно имеет свойство зудящей продолжительности.
Понимаю, что рано свернула в клубок свою подозрительность, когда слышу:
— Привет, Кис-Кис.
Гейл.
Объявился через столько лет.
Швыряю трубку, и уже с остервенением поднимаю и снова с силой бью им по аппарату несколько раз.
— Это была твоя бомба?
— Я не знаю. И Бити не знает, — говорит он. — Не всё ли равно? Ты всегда будешь думать об этом.
Он ждёт, что я буду отрицать, и я хочу отрицать, но это правда. Даже сейчас я вижу вспышку, которая воспламеняет её, чувствую жар огня. И я никогда не смогу отделить это мгновение от Гейла. Моё молчание — мой ответ.
Предатель.
Вскакиваю со своего места и кидаюсь в дальний угол комнаты, будто недостаточно избавиться от звонка, нужно ещё увеличить расстояние между собой и телефоном.
Вновь звонок. Пит снимает трубку.
— Нет, Гейл, связь оборвалась не из-за помех на линии… — Пит кидает на меня укоряющий взгляд и, выдержав паузу, добавляет: — Думаю, лучше отложить этот разговор. Да, конечно.
— Поговорим? — обращается Пит уже ко мне.
— Если о нём, то нет.
— Вам с ним есть, что обсудить.
— Я так не считаю.
— Китнисс, прошло столько времени… Нужно отпустить, простить. Выслушать. Разобраться.
Пит продолжает свои нравоучения, а в моём сердце дыра, размером с тунгусский метеорит.
За баррикадами дети. От едва умеющих ходить малышей до подростков. Испуганные и обмороженные. Жмутся группами или оцепенело раскачиваются, сидя на земле. Живой щит из детей.
Планолет с эмблемой Капитолия материализуется в точности над забаррикадированными детьми. Десятки серебристых парашютов дождем падают на них. Даже в таком хаосе дети понимают, что находится в серебристых парашютах. Еда. Медикаменты. Подарки. Они поспешно их собирают, отчаянно пытаясь развязать веревки обмороженными пальцами. Планолет исчезает, проходит пять секунд, и около двадцати парашютов одновременно взрываются.
Пронзительные крики проносятся сквозь толпу. Окровавленный снег и разбросанные крошечные части человеческих тел. Большинство детей умирают мгновенной смертью, другие же лежат в агонии на земле. Некоторые бродят вокруг оглушенные и контуженные, уставившись в оставшиеся парашюты в их руках, будто в них все ещё может быть что-то ценное.
Группа белых униформ просачивается в образовавшееся отверстие. Медики. Я бы узнала эту форму даже во сне. Они суетятся вокруг детей, орудуя своими аптечками.
Сначала я вижу светлую косу на ее спине. Затем, когда она стаскивает с себя пальто, чтобы накрыть вопящего ребенка, я замечаю утиный хвостик ее выбившейся наружу рубашки. У меня та же реакция, что и в день, когда Эффи Бряк назвала ее имя на жатве.
Зову её по имени, пытаясь перекричать толпу. Я уже почти там, уже почти за баррикадой, мне даже кажется, что она слышит меня. Потому что всего на секунду она замечает меня, её губы произносят моё имя.
И в это самое время взрываются остальные парашюты…
Мне так больно, что, кажется, я способна на что-то ужасное. И, меньшее, что я могу сделать, это взорваться:
— Простить говоришь? Его?! А это мне вернет её? Если не ошибаюсь, у него-то вся семья уцелела! Как он вообще смеет сюда звонить?! Как у него наглости хватило решить, что я что-то забыла?! Это может по мнению такого бесчувственного убийцы, как он, прошёл достаточный срок, а лично для меня время давно остановилось! И последние крупинки моих песочных часов выпали когда моя сестры вспыхнула пламенем! Это, в конце концов, мой дом! И мне решать, с кем разговаривать и на чьи телефонные звонки отвечать!..
Пит молчит. Он долго и пристально смотрит на меня. Спокоен, хладнокровен. А потом направляется к выходу.
— Куда ты?
— В свой дом.
***
Смотрю то на часы, то на пекарню. Последний посетитель ушёл уже около часа назад. Питу давно пора закрыть свою лавочку и вернуться домой.
Понимаю, что больше не выдержу ни минуты, и направляюсь к нему.
— Помогу тебе убраться, чтобы ты быстрее закончил. И пойдём домой, — начинаю я с порога.
Пит ничего не отвечает, продолжая подметать рассыпавшуюся за день муку, сахар, яичную скорлупу.
Отскребаю с поверхности рабочего стола прилипшее тесто, тщательно мою его, насухо протираю тряпкой.
Наверное, из-за одолевающих меня мыслей, я чересчур медлительна, потому что неспешно развешивая полотенца сушиться понимаю, что Пит уже всё остальное давно закончил. И пристально смотрит на меня.
— Прости, — охрипшим от молчания голосом прошу я. Не знаю, услышал ли он меня, но повторять не собираюсь: извинения — не мой конёк. — Это наш дом, Пит. Наш с тобой. Я… я сорвалась. Ты не виноват…
— Я понимаю, Китнисс. Я всё понимаю, — и вот я уже в его крепких и сильных объятиях. И всё, что я могу — разрыдаться в ответ.
Я нахожусь в этой ловушке дни, годы, может быть, целые века. Мёртвая, но не умершая.
Проходит много времени, прежде чем я соглашаюсь поговорить с Гейлом. Пит звонит. Сам набирает номер и терпеливо слушает длинные гудки.
«Китнисс, каждый из нас должен попробовать начать новую жизнь. У каждого человека есть альтернатива — либо смириться и бездействовать, либо пытаться сделать хоть что-нибудь. Пусть не хватит сил. Но попытка похвальна. Гейл пытается жить с этим. Пытается исправить то, что натворил, создав новую ячейку общества. Не знаю, сработает ли его способ, но он ждёт. Ждёт от тебя флажок, чтобы вступить на новую мирную тропу», — раз за разом прокручиваю в голове слова Пита, но когда находясь на приличном расстоянии слышу низкое: «Алло!», понимаю, что есть вещи, которые сильнее меня.
— Передай ему мои поздравления, — еле сдерживая подступившие слёзы, прошу я Пита. — И… И пусть больше никогда нам не звонит.
После давящей тишины Пит набирает в грудь побольше воздуха, но голос на том конце не даёт ему ничего сказать, перебивая:
— Я всё слышал, Пит. Спасибо.
И короткие гудки.
Этот занавес был тяжелее многих других, и опускался он очень долго.
Может когда-то я и говорила, что принадлежу Гейлу, а он — мне. Но, как выяснилось позже, то, что мне нужно, чтобы выжить — это не страсть Гейла, разожжённая гневом и ненавистью. Во мне этого более чем достаточно. Что мне нужно, это одуванчики весной. Ярко-желтые, которые означают возрождение, а не разрушение.
========== Шестой ==========
И как те, кто меня ещё помнит маленьким
На моих глазах превратились в стареньких,
И в глазах тех, кто глядя на меня рос,
Я, как их дядя, вижу тот же вопрос.
Тысяча вопросов без тысячи ответов,
Никогда бы не подумал, что со мной случится это.
Наше время ждет нас за углом,
По дороге на поминки или в роддом.
Всё лето лили дожди…
Вся осень была холодной и слякотной…
И только перед тем, как Сэй уйти, наступила пора золотой, яркой осени… и простояла ещё неделю после.
Потом листья на деревьях как-то враз облетели… голый лес перестал гореть на солнце… Всё утихло и погрузилось в ожидание…
Похороны Сэй дались мне нелегко. К смерти, даже естественной, нельзя привыкнуть. Потому что наступает она всегда внезапно.
Сэй всю жизнь была самостоятельной: никого не обременяла, никому не досаждала. Даже смерть её была в выходной и в ясную погоду — и своим уходом она никому не усложнила жизнь.
А на обратном пути настиг меня невероятный восторг любования… Осень светилась такими красками, что не передать… Этот восторг и благодарение были сильнее всего… сильнее горя, сильнее меня…
На одной из последних встреч, ещё при жизни, Сэй призналась, что была слишком сурова к себе. Сказала, что это признак старения. Попытка примириться с самим собой. Я согласилась с ней, что в старости мало чего хорошего, но она добавила, мол, кое-что всё-таки есть, и я спросила, что именно. И она ответила: недолго длится. Я почему-то ждала, что она улыбнется, но она не улыбнулась.
Интересно, она была когда-нибудь была счастлива? А что такое счастье? А я считаюсь счастливой?..
Пит всё чаще упоминает в своих словах желание стать отцом. Я пыталась злиться, игнорировать, объяснить…
Сэй заговорила и про это.
Она хотела ребёнка.
Что это значит — хотеть ребёнка?
Она проснулась однажды утром и поняла пустоту внутри себя. Поняла, что может пренебречь своей жизнью, но не жизнью, которая будет после неё. Она не могла это объяснить.
Потребность возникла раньше, чем объяснение.
Это случилось не вопреки её воле, но и не по её воле. Это не зависело от неё. Она хотела ребёнка.
— Ты тоже захочешь, — обратилась она ко мне. — Придёт время.
Я промолчала. Время-то может и придёт, но это не означает, что Пит всё ещё будет рядом.
Думаю, Сэй готовилась к этому разговору. Было такое ощущение. Вроде как готовилась уйти туда, откуда дорога назад окажется очень долгой. Да и куда они все возвращаются?..
Ведь на твоих глазах подрастают дети,
Эти умирают, чтобы те рождали этих.
Самый лучший круговорот,
Это время не назад, это время вперед.
========== Седьмой ==========
Подумать можно, день такой
Дрожит, боясь начаться…
Каждый раз при телефонном разговоре с матерью отвечая о своей жизни «рутина рутин», рядом оказывается Пит со своим предложением разнообразить нашу жизнь.
Но я непреклонна.
Умышленно он это делает, или так получается, но в пекарне всегда дети, которым в иной раз позволено даже больше, чем мне. Я вижу, как Пит смотрит на них, как с ними играет, как он смеётся. Только я считаю, что мы оба не готовы.
У Пита всё ещё бывают моменты, когда он хватается за спинку стула и держится до тех пор, пока вспышки пережитого ужаса не проходят. Кажется, он не задумывается о возможных генетических последствиях.
Очень часто я ловлю себя на мысли, что люди наивны. Стоит ситуации хоть немного стабилизироваться, они с легкостью оставляют своё тёмное прошлое и быстро справляются со своими страхами и потерями.
Я так не могу. Не хочу. Забывать мёртвых — это предательство.
Иногда мы с Питом ругаемся. Он говорит, что нельзя жить с грузом прошлых потерь, что нужно идти дальше. Только зачем куда-то идти, если там нет тех, ради которых начинала свой путь?
Милая Прим. Именно она разожгла пламя. А я была всего лишь орудием. Если бы не Прим, которая не почувствовала надежду, разве я бы двинулась с места? Если бы знала, чем всё закончится, неужели бы я затеяла эту игру? Я бы пыталась выжить на арене? Ответ очевиден.
Не понимаю, как Питу удаётся так легко смириться со смертью своих родных. Его способность довольствоваться тем, что есть — проявление чего-то нездорового. А с другой стороны, если бы он не был тем, кто он есть — легко прощающий, забывающий, весёлый и отзывчивый, — был бы он со мной?..
Каждая улыбка Пита — словно объятие. Должно быть, вот в такие моменты ему кажется, будто он делает что-то стоящее.
Не могу сказать, что завидую его способности предавать всё забвению, но очень часто мне хочется стереть себе память. Наверное, не так уж ужасно жить выбирая, что правда, а что — нет, чем знать, что всё, случившееся с тобой — действительно было.
— Хорошенький, правда? — спрашивает Пит, присаживаясь рядом, когда мы остаёмся наедине. Ему в радость услышать от меня что-нибудь в адрес новорожденных детей, на именины которых он готовит угощение, будто от моих слов это становится нашей реальностью.
— Это была девочка, — отвечаю я.
— Да, — говорит он. Почти жалобно. Он бы сам хотел такую же. Вечеринка, на которую его не пригласили. — Может, и у нас скоро будет, — застенчиво говорит он, подразумевая только меня. Я должна вознаградить, оправдать питание и заботу, как муравьиная матка. Он полагается на меня. Надеется, и я — носитель его надежды.
Его надежда — проще простого. Он хочет детские праздники с гостями, пиром горой и подарками, он хочет баловать ребятенка на кухне, гладить ему одежду, совать плюшки, пока никто не видит. А я должна обеспечить его этой радостью. Я бы предпочла неодобрение — его я больше заслужила.
Иногда мне кажется, что Пит придумал меня.
========== Восьмой ==========
Расскажи мне про свои сны,
расскажи что видишь ты
Закрывая глаза.
Разбивая на осколки, —
правда что в этом толку? —
чужие голоса.
Пит проснулся в холодном поту. Сегодня ему снилась не я, именно поэтому он торопливо покидает моё общество и направляется в ванную.
Я остаюсь лежать, не меньше Пита истекая потом. Снятся ли нам одни и те же сны? Если нет, то чем они отличаются?..
Сердце по-прежнему бьётся учащенно. Вижу, как в ванной загорается свет, а потом постепенно меркнет и исчезает — Пит закрыл дверь.