Она намекнула, но не рассказала подробно про несчастливый конец своей сказки, который она обещала.
Но я была вполне способна понять, что произошло.
Ее жених и несколько его друзей напились, подстерегли ее на пути домой и изнасиловали, после чего, истекающую кровью, оставили умирать.
И тогда ее нашел Карлайл, разбитую и окровавленную, лежащую на середине улицы под неурочным апрельским снегом. Он принес ее домой и обратил — хотя, как заметила Розали, Эдвард возражал против этого (он думал, что она слишком заметна, — так объяснила Розали его поведение; а если до этого он встречал ее лично, то сомневаюсь, что она произвела на него благоприятное впечатление). Между ее криками (которые, как она сказала мне, никак не облегчают боль превращения), они объяснили ей, чем она становится; когда превращение закончилось, она поверила им.
Розали выбрала этот момент, чтобы сказать мне:
— Знаешь, а я ведь почти так же чиста как Карлайл. Лучше чем Эсме, и в тысячу раз превосхожу Эдварда. Я никогда не пила человеческой крови, — в ее голосе ощущалась гордость.
— Почти?..
— Я убила их, — сказала она самодовольно, и я поняла, о ком она говорит — о тех, кто напал на нее. Я не могла ее за это осуждать. — Но я была осторожна, чтобы не пролить их кровь. Я знала, что не смогу удержаться и не хотела, чтобы хоть что-то от них было во мне.
Она описала их смерть в подробностях, которые я сочла несколько излишними, хотя и не пыталась остановить ее. Рассказала, как оставила жениха напоследок, надеясь, что он узнает об остальных смертях и проживет последние дни в страхе. Учитывая, что она нашла его в комнате без окон, с дверьми, похожими на двери банковских хранилищ, а также то, что при нем было два вооруженных охранника — которых она тоже убила — так и вышло. Она украла свадебное платье, которое надела специально для этого случая, чтобы выглядеть более драматично. Но и в его случае она не пролила крови и не пила ее.
Теперь у меня была причина поверить в то, что все Каллены, за исключением Карлайла, раньше убивали людей. Был ли он единственным исключением? Если только он из всей семьи воздерживался, это тоже соответствовало бы утверждению “не все мы убивали людей”. Возможно, у семьи Денали дела обстояли получше. Но здесь был Карлайл, и ни Розали, ни Эдвард никогда не убивали под влиянием минутного импульса. И, по видениям Элис, я хорошо справлялась с ходом адаптации. Может быть, я справлюсь. Если не почувствую уверенности в том, что я в порядке, когда стану вампиром и познаю жажду, просто буду избегать непосредственных контактов с людьми.
— Надеюсь я не напугала тебя, — сказала Розали после того, как завершила свой подробный рассказ об убийстве семи человек (ее жених, четверо его друзей, двое охранников).
— Спасибо, что рассказала свою историю, — ответила я. — не думаю, что у меня есть серьезная причина бояться тебя, если ты об этом.
Розали кивнула.
— Понимаешь, почему я считаю, что ты должна остаться человеком? — спросила она.
Я задумалась над ее историей и над тем, какое отношение к моей ситуации, по мнению Розали, она имеет. Меньше всего было оснований полагать, что она ценит человеческую уязвимость, которую можно было наблюдать в ее истории. Не похоже, что она сожалеет о своих убийствах, за которые я едва ли могла ее винить. Так что получается…
— Вампиры не могут иметь детей? — я неуверенно сделала вывод. И у Розали никогда не будет любимых светловолосых детей, играющих на лужайке рядом с домом…
— Верно, — мягко сказала она. — Ты знаешь, откуда появился Эмметт? Я спасла его от медведя, который порвал его, и принесла домой к Карлайлу — я думала, что не смогу удержаться и не убить его, если попытаюсь обратить самостоятельно. У него темные кудри… ямочки… как у сына моей подруги. Я не хотела, чтобы он умер. Я ненавидела эту жизнь, и была достаточно эгоистична, чтобы просить Карлайла все равно спасти его. И мне повезло. Эмметт — это все, что я могла бы желать, если бы я знала себя достаточно, чтобы пожелать нужного мне. И я ему тоже нужна. Так что здесь… я признаю, это сработало лучше, чем я надеялась. Но мы всегда будем только вдвоем. Мы никогда не сядем вместе где-нибудь на террасе, седые и окруженные внуками.
— Ты молода, Белла, — внезапно сказала она с жаром, быстро переключаясь с ностальгии по тому, чего у нее никогда не было и не могло быть. — Ты не знаешь, чего ты захочешь через десять лет. Через двадцать. Через сто. Не надо, не надо так ударяться в крайности и делать необратимый выбор уже сейчас. Понимаешь? У тебя есть все, чего я хочу — я бы отдала все, чтобы быть тобой и иметь твой выбор, но ты выбираешь неправильно!
Я медленно кивнула. Я никогда особо не задумывалась о детях. Они казались чем-то вроде туманной будущей возможности, которая могла бы быть реализована при некоторых благоприятно сложившихся обстоятельствах. Но Розали была права: как бы хорошо я себя не знала сейчас, я не могла знать, чего захочу в двадцать или в тридцать лет — в независимости от того, человеком я буду или вампиром. И судя по всему, превращение в вампира делало невозможным беременность, которую многие женщины желали столь сильно, что, если не могли забеременеть сами по медицинским показаниям, то тратили тысячи долларов на…
Ох.
Существовало же очевидное решение.
— Карлайл — врач, — ответила я. — Он может взять у меня несколько яйцеклеток до моего обращения и заморозить их. Позже, когда я стану вампиром и если я захочу детей, я просто прибегну к суррогатному материнству. Ты права, Розали, я не знаю, не сменю ли свое мнение по поводу этой идеи. Ты права, что я молода и на самом деле не думала об этом, хотя должна была. Отлично, что ты поделилась со мной своей историей и помогла мне понять, насколько это важно. Теперь,у меня есть выбор, и я могу составить план, в который войдет получение необходимых мне в будущем ресурсов. И когда-нибудь, возможно, я смогу сделать тебя тетей.
Розали выглядела совершенно ошарашенной. Не знаю, почему. Она же училась на врача — конечно, я не знаю, насколько давно это было, но с тремя врачами в семье они иногда должны были обсуждать достижения медицины за последние десятилетия. Существование самой технологии не могло так ее ошеломить. Возможно, ее еще никто никогда не благодарил за хороший совет, и это ее так поразило? Возможно, то, что, несмотря на вампиризм, у меня будет возможность иметь детей, обидело ее?
А потом Розали бросилась ко мне и до того, как я успела закричать или выскочить из кресла от шока или ужаса, она обняла меня.
Это было крепкое объятие, хотя и очень осторожное — не думаю, что у меня потом будут синяки. С удивлением, но уже без страха, я обняла ее в ответ. Она была холодной и жесткой, но почему-то ее все равно было приятно обнимать.
— Спасибо, — прошептала она мне на ухо.
— Пожалуйста, — ответила я на автомате, в замешательстве — за что она меня благодарит? Она отпустила меня и уселась обратно, в ее глазах светилось некое странное удовлетворение.
— Ты позволишь мне помочь? — спросила она. — С яйцеклетками? У меня… у меня не может быть своих детей.. но если ты позволишь мне помочь… пожалуйста, Белла…
— Разумеется, — согласилась я. Вероятно, с ней мне будет удобнее, чем с Карлайлом — я не знаю точно, как проводится данная процедура, но было бы странно, будь это менее интимно, нежели стандартный гинекологический осмотр.
Розали обняла еще меня еще раз, немного крепче и быстрее. Она отпустила меня, улыбаясь настолько красиво, что я задумалась, как я могла подумать, что она красива, когда хмурится, если она может выглядеть так, как сейчас.
— Спасибо, — выдохнула она, поднялась и взлетела вверх по лестнице.
*
Спустя полминуты после ее ухода вернулся Эдвард. Он спустился медленно, словно прогуливаясь, и выглядел до нелепого смущенным. Когда он добрался до стола и сел за него, он все еще выглядел озадаченным.
— Как ты это сделала? — восхищенно спросил он.
— Сделала что?
— Ты для Розали сейчас лучший человек на свете. Я не слушал разговор — включил музыку и постарался отключиться от ваших голосов и мыслей — думал, что это личный разговор — а сейчас ее мысли забиты размышлениями о синтетических гормонах и детской одежде, я не знаю, что случилось, но она обожает тебя, и сейчас она счастливее, чем была когда-либо на протяжении последнего десятилетия — или двух. Что ты сделала?
— Я не ожидала, что она так сильно отреагирует, — ответила я. — Просто выслушала ее историю и решила, что ее проблему стоит обдумать, так что я поблагодарила ее и сказала, что попрошу Карлайла заморозить несколько моих яйцеклеток до моего обращения. Потом она попросила разрешить ей мне помочь, а получив мое согласие убежала вверх по лестнице, — рассказала я, а потом добавила, вспомнив: — Еще она меня обнимала.
У Эдварда на лице снова появилось такое выражение — мешанина из чувств, которые борются за право управлять изгибом его губ и бровей. Думаю, я могла различить там ошеломление и огорчение, но точно сказать не могу, поскольку там явно было больше эмоциональных составляющих.
— Ты не перестаешь меня удивлять, Белла, — сказал он мне.
— Благодарю, — ответила я. — Есть еще что-либо, что я должна знать?
Он замолчал и принял задумчивый и торжественный вид. Я терпеливо ждала, когда он представит свои аргументы.
— Ты знаешь, что потеряешь вкус к человеческой еде, а кровь животных в этом плане относительно ужасна, — начал он. — Ты знаешь, что будешь постоянно испытывать жажду — твое горло будет гореть, постоянно, вечно, ты будешь хотеть пить. Ты знаешь, что, возможно, несколько лет не сможешь лично видеться с родными. Ты знаешь, что это, возможно, нарушит твои планы относительно учебы, и что малейшее ослабление контроля рядом с человеком приведет к его убийству. Ты знаешь, что даже с использованием замораживания яйцеклеток ты не сможешь сама вынашивать свое дитя. Ты знаешь, что тебе придется переезжать каждые несколько лет, чтобы тебя не раскрыли. Ты знаешь, что тебе навсегда останется 17 лет — ты не узнаешь, какой могла бы стать, если бы выросла. Ты знаешь, что тебе придется следовать законам Вольтури, нравятся они тебе или нет, или они убьют тебя. Не знаю, говорил ли тебе кто-либо, но вампирам куда сложнее помнить то, как они были людьми. Ты знаешь, что я верю в то, что ставший вампиром навсегда теряет возможность получить истинную жизнь вечную, вместо этого он будет жить до тех пор, пока не попадет в огонь или не будет разорван на столь мелкие клочки, что не сможет восстановится. Ты знаешь, что обращение занимает три дня невероятной боли — в течение которых, могу добавить, очень часто обращаемый умоляет о смерти, — он перечислил все это монотонным, безэмоциональным голосом (убрать эмоции явно стоило ему немалого труда), словно бы он думал, что эмоции абсолютно бессмысленны для того, кто при принятии решений делает упор на логику.
— Ты знаешь, — ответила я, когда он закончил, — что если меня не обратят — я умру. Ты знаешь, что я могу заболеть гриппом. Упасть со скалы. Подвергнуться нападению пятерых отморозков. Попасть в лапы к медведю. Могу получить повреждение мозга и никогда больше не стать собой. Могу потерять свои конечности в аварии или ослепнуть из-за генетического дефекта, внезапно всплывшего, когда мне будет двадцать…
Эдвард выглядел так, словно каждая моя фраза была для него как удар ножа.
— Ты знаешь, что я уязвима, — подвела я итог, вместо того, чтобы продолжать перечислять более ужасные варианты судьбы, которые могут настигнуть человека. — И если Вольтури когда-либо обнаружат мое существование, они убьют меня — и, возможно, всю вашу семью — если я не буду вампиром или меня не получится быстро обратить в вампира. Я уже должна следовать их законам, хочу я того или нет. Я уже стою перед потерей всего, что люблю — будучи человеком — какой бы исход ни был реализован. И это может случиться в любой момент; я запросто могу не дожить до седых волос, — я перевела дыхание, — у меня есть записи о том, что со мной происходило. Я смогу перечитать их, будучи вампиром, и вспомнить все почти так же ясно, как делаю сейчас. Я жила достаточно далеко от одного из своих родителей, сколько я себя помню — если я буду жить далеко от обоих, это будет хуже, но ненамного. И мне известно, что твои представления о загробной жизни, насколько я могу судить по твоим объяснениям и по интерпретации Карлайла, не очень-то вразумительны.
Я остановилась на секунду, подумала и медленно проговорила:
— Карлайл никогда никого не убивал. Ты и Розали никогда не убивали спонтанно — и я совершенно искренне не считаю, что буду хладнокровно убивать людей. Сколько человек убили Эмметт, Элис, Эсме и Джаспер?
— У Джаспера счет может идти на тысячи, — жестко сказал Эдвард. — Он прожил восемь лет как обычный вампир. К нашей семье он присоединился позже, когда встретил Элис. Счет Элис похож на мой или чуть хуже; она не видела, как присоединяется к нашей семье, вплоть до сороковых, и до тех пор она инстинктивно как могла старалась прожить на крови животных. Эмметт убил двоих, о которых я рассказывал тебе раньше, и срывался еще с полдюжины раз. Эсме совершила только одну ошибку.
— А твои друзья из Денали? — я безжалостно продолжала допрос.
— Все они съели множество людей. Их семья пришла к вегетарианскому образу жизни независимо от нас, — ответил Эдвард. — И каждый из них значительно старше Джаспера, или даже Карлайла. Я не буду удивлен, если кто-то из них съел больше людей, чем все в нашей семье вместе взятые.
Я поджала губы.
— Но Карлайл никогда не допускал ошибок, и никогда не принимал решение убивать, как делали ты или Розали, за исключением приступа жажды.
Эдвард кивнул.
Я внезапно предположила:
— Знал ли Карлайл, что вампиры существуют, до того, как самому стать одним из них?
Эдвард выглядел потрясенным.
— Да — сказал он, моргнув. — Он жил в середине шестнадцатого века. Отец его был англиканским пастором, и принял его помощь при охоте на одаренных, которых называли ведьмами или колдунами, и оборотней — и вампиров. Карлайл был обращен вампиром, попавшим в его ловушку — тот убил двух других мужчин и убежал с третьим; Карлайл думает, что вампира слишком мучила жажда, чтобы он мог соображать ясно, и что он не хотел никого обращать, но в крови Карлайла было уже полно яда, так что он спрятался в погребе с гнилой картошкой, чтобы отец не нашел его. Когда обращение завершилось, он испытывал к себе такое отвращение, что пытался несколько раз убить себя — прыгал в океан и прочее в том же духе, но, конечно, для вампира это все была ерунда. Он избегал людей, и в конце концов обнаружил, что может жить кровью животных.
— Кто-либо из вас или из семьи Денали до обращения подозревали, что вампиры существуют, или нет? Исключая Элис — я знаю, что у вас нет информации по ней, — спросила я, потом схватила карандаш и бегло записала ведьм и оборотней как темы для будущих вопросов.
— Нет, — ответил Эдвард, немного подумав.
— Итак, — сделала вывод я, — все выглядит крайне плохо, если брать выборку из всех существовавших когда-либо вампиров. Единственным примером, у кого нет жертв, является Карлайл. Которого мы также знаем, как единственного человека, который имел представление о вампирах до того, как был укушен. Теперь отметим следующее. Я собираюсь сделать осознанный выбор, и не собираюсь спешить. Элис видела, как я необычно хорошо адаптируюсь — что соответствует гипотезе о том, что вампиры, которые знали, кем они собираются стать, ведут себя не так, как “обычные” вампиры. Они знают, чего ожидать, и могут противиться инстинктам, которые у “обычных” вампиров заставляют их относится к людям как к ходячей закуске.
Я продолжила, подходя к последнему, наиболее пугающему пункту. Если честно, я хотела бы полностью переработать свою модель вампиризма. Забыть о “тяжести” обращения. Попробовать притвориться, что эти три дня будут просто скучными — что я буду парализована, но не буду испытывать боль. Но при этом я не была бы честна сама с собой. Я не смогу принять наилучшее решение, если буду притворяться, что боли не существует, когда на самом деле она есть.