- Тебе уже рассказали, да?.. Ну ладно, сажайте его.
И снова непреодолимая сила с человеческими лицами двух санитаров. Его не просто посадили - ремнями зафиксировали руки, застегнули еще один на талии, пристегнули голову.
- Итак, Андрюша, - по-доброму продолжал доктор, подняв со стола пульт, - будем смотреть твое любимое. Гейское порно. С небольшим массажем.
Первый разряд тока ударил в поясницу, прошелся по всему телу. Включился темный экран, словно чей-то огромный глаз распахнулся посмотреть на эти мучения.
***
Не так страшна была боль, как унижение от случившегося. Андрей чувствовал, что произошедшее отвратительно сказалось на настроении, и испорчено оно надолго, и не хотелось ни есть, ни читать, ни в сад, только спать. Он подумывал о том, что наверняка так же чувствуют себя жертвы насилия, но ему это преподносилось как лечение, и жаловаться он не мог. Он ведь догадывался, что что-то такое они и попробуют сделать.
Календарь висел только на регистрации, за спиной медсестры. Для остальных дни сливались в одну жвачку, и Андрей пытался прикидывать - экзамены уже начались? Или закончились? Где-то там, за стенами больницы, существовал другой мир, и иногда Андрей начинал паниковать - как же институт, как же вступительные экзамены? Ведь не проведет же он в этом месте всю жизнь?
На "процедуры" водили через день. Не помогало сбегать или прятаться. Не помогало скандалить - получал разряд электрошока на месте, потом перед сеансом еще и кололи успокоительным. И некому было даже соврать, что вылечился.
Соседи по палате, молчаливые и державшиеся особнячком, между собой говорящие только шепотом и короткими диалогами, постепенно из безликих призраков становились реальными.
Самым странным был Эдуард, утверждавший, что он Эльвира. Андрею казалось, что вряд ли все ограничивалось электрошоком в лечении Эдуарда. Иногда его привозили в палату среди ночи на каталке, перекладывали в кровать. Он был в сознании, шумно дышал, иногда болезненно стонал, но на видимых участках тела утром не было никаких ссадин. Из чего Андрей решил, что Эдуарда не били. Еще был метод пряника, когда в палату к нему приходил его доктор, садился напротив и вполголоса, хотя слышали все, выговаривал: "Эдик, ну ты чего уперся? Тебе лечение совсем впрок не идет, я же вижу. Потому что ты сопротивляешься. Ты чего добиваешься? Чтобы тебя в настоящую психушку отправили? Я ведь могу. У тебя и диагноз будет шизофрения. Там есть Наполеоны, Сталины, а ты будешь Эльвирой. Но ты ж понимаешь, что ты мужик. Чего ты уперся, а? Тебе это место курортом покажется по сравнению с тем".
Стригли Эдуарда исключительно налысо. Вел он себя жеманно, по-женски. Как-то украл у медсестры помаду, чтобы накраситься. В тот день его в палату не вернули даже на ночь. Андрей даже боялся сначала, что этот человек с ним заговорит. А потом поймал в себе это чувство брезгливости, которое испытывал к ним медперсонал, и устыдился. Но заговорить с ним так и не решился.
У окна располагалась койка Александра. Александр, подтянутый спортивный мужчина лет сорока, не был геем. Андрей помнил его еще по тому времени, когда в доме был интернет. В тех роликах Саша выступал с трибун, говорил сурово и жестоко. Рассказывал о произволе полиции, о пострадавших товарищах, призывал что-то подписывать, не давал покоя чиновникам. Саша был вымирающим видом оппозиционера, и первым, кто заговорил с Андреем после его появления. Просто спросил имя и возраст. Подумал о чем-то, приложив пальцы ко рту, словно сигаретой затягивался, и отстал. Их общение сводилось на бытовой уровень, даже соседи по общаге наверняка больше разговаривают, чем они. Саша и с Эдуардом ходил курить. И хотя Александр оказался тут беспричинно, даже он к Эдуарду, которым часто брезговали свои, относился как к равному. И все же Саша отличался. И рядом с ним Андрей впервые ощутил какую-то свою неполноценность.
Четвертую кровать занимал подросток на два года младше Андрея, Егор. Андрей часто видел его, когда Егор в коридоре ходил за своим молодым доктором, всегда выглядевшим таким занятым, и уговаривал:
- Ну дядь Костя, ну я же здоров уже, вы же врач. Вы же понимаете. Ну не могу я больше среди пидоров этих, ну выпишите меня домой уже.
- Ну да, а через год снова к нам, знаем мы таких "здоровых", - возражал "дядя Костя".
- Да вы же сами говорили, подростковый гомосексуализм. Да возраст такой... Я ж и не дрочил на это, мне просто интересно посмотреть стало, а тут и ваши приехали. Ну дядь Костя, меня же и не лечат уже больше. Ну как я тут могу, а? Ой, изнасилуют они меня, и вы же будете виноваты, что не выписали вовремя.
Говорил Егор только с Александром, и то глухо, с пренебрежением, глядя исподлобья. Словно бы Саша радоваться должен был, что с ним вообще говорят.
Андрей старался абстрагироваться от происходящего. Брал в библиотеке книгу за книгой, но дальше сотой страницы не уходил, они одна за другой начинали напоминать ему что-то неприятное, мерзкое. Словно эти книги бесчувственно с тумбочки смотрели, как его пытали, а сами что-то могли сделать, чтобы помочь.
Как-то ночью проснулся от чего-то странного - словно собака скулила. Приподнялся, осмотрелся - может, плачет кто. Свет в комнате не выключался, только становился более тусклым ночью. Всех соседей по палате было видно, и все они спали. Полежал еще, но скулеж не давал покоя. Вдруг кому-то плохо, может быть, даже животному. Так реагируешь на свистящий на кухне чайник - невыносимо, и заснуть не получалось - бухало в груди сердце, разыгрались нервы.
В коридоре был полумрак, но звук шел откуда-то дальше, к нему же прибавились и приглушенные голоса - неприятные, отпугивающие. "Во что я ввязываюсь? - подумал Андрей, направившись в сторону звука. - Чего только человек не сделает, чтобы ему спать не мешали". И все же надеялся на то, что ничего страшного не происходит. Скулит кто-то во сне. Или трахается с кем-то, выбравшись в подсобку.
И неизвестно, что могло бы произойти, если бы среди приглушенных голосов не разобрал глухое: "И чего сопротивляться? Тебе же должно нравиться, когда в тебя пихают что-то, да побольше".
Долгим движением скользнул обратно, к своей палате. Не прятаться, нет. Там явно был не один человек. Скорее всего санитары, и ничего хорошего они не собирались делать. Вернувшись в палату, трясти начал всех, громким шепотом звал, отчаянно, словно себе на помощь:
- Просыпайтесь! Просыпайтесь! Санитарный беспредел! Его спасать надо, давайте!
Егор накрыл голову подушкой и одеялом. Эдуард проснулся, моргал сонно, сел на кровати, но никуда не шел. Пока Андрей пытался его поднять, с места сорвался Саша. Бежал так, словно Андрей принес весть, что там его сын в опасности. И тишина в коридоре взорвалась громкими голосами, нагловатыми и хамскими, громким звуком падения. Плюнув на Эдуарда, Андрей побежал туда же.
Один из санитаров держал Александра, заломив руки за спину, другой размахивался старой посеревшей шваброй, чтобы ударить. Ни о чем больше не думая, Андрей схватился за швабру и, когда не смог вырвать, переломал, ударил противника обломком в лицо. Вырвался Саша, оглушив санитара затылком в переносицу. С пола поднимался парень, ровесник Андрея: растерянный, дрожащий. Он держался к стене ближе и еще сам не знал, бежать ему, пока можно, или помогать драться.
И тут в коридоре включился общий свет. Когда Андрей успокоился и решил было, что все позади, они подняли шум, и теперь их пришли спасти, его противник вернул ему удар: прямым в челюсть сбил на пол, потом досадливо ударил ногой в ребра и, подумав, прибавил еще два таких же удара, но слабее.
***
В больнице были одиночные палаты, вот они больше напоминали карцеры. Туалет был тут же, за дверью, но комната провоняла канализацией. Окна - закрашены белой краской на треть, как обычно делали в раздевалках. Выйти было нельзя, комната запиралась снаружи, завтрак принесли сюда, в столовую не выпустили. Но и терапии сегодня не было.
Есть Андрей побоялся - казалось, что вся санчасть наплевала ему в кашу.
Вскоре появился доктор - средних лет женщина. Красивая и ухоженная, всем своим видом призванная вернуть пациентам любовь к женскому полу. Она говорила с другими пациентами, иногда дружелюбно спрашивала о настроении и у Андрея. Хотя ему казалось, что всякий раз она не узнавала его, останавливала наобум.
- Андрей, я изучила вашу карту. Вы тут недавно, еще не успели во все правила вникнуть. Понимаете, Андрей... Нельзя нападать на медперсонал. Это ужасно. Вы же не звери.
- Я защищался.
- Он не пытался вас ударить.
- Но он пытался ударить не меня.
Она опустила на колени руки с ухоженными пальцами. Андрей сидел на кровати под окном, он нервничал так, словно оказался в полиции по обвинению в нападении на одного из сотрудников.
- Андрей, они санитары, - мягко возразила она. Словно с ребенком разговаривала - вот-вот за ремень возьмется, если не помогут слова. - Они тут для порядка. Они сорвались, это нехорошо. Но вы, Андрей, должны были бежать на пост, предупредить медсестру, дежурившую по вашему этажу. А так получается, что вы не справедливости хотели, а кого-нибудь ударить. И мне придется запереть вас тут.
- Как насчет тех санитаров? Разве наше существование не... не неприятно вам?
Она не понимала. Смотрела удивленно, чуть наклонив голову, ожидая, пока он объяснит.
- Они собирались изнасиловать его, - выпалил Андрей раздраженно, но на лице собеседницы появилось понимание.
- Вы об этом... Насколько я знаю, для этого хотели использовать швабру. Так что я не могу приписывать им гомосексуальные наклонности. Агрессию и отсталость в развитии, да. Отпуск на пару месяцев и перевод в другую часть - тоже. Но я не...
- То есть они напали, и им отпуск? - возмутился Андрей.
- Послушайте. - Снова на губах появилась искусственная улыбка, но такая идеальная, что ее линейкой можно было замерять в учебники для эталона. - Вы поступили очень хорошо и благородно. Неправильно немного. Ваш поступок можно было бы назвать героическим, если бы вы обратились к сестре, а не полезли с кулаками. Но я учла ваш возраст и то, что вы тут недолго и еще не поняли так называемые негласные правила. Но по этим правилам я должна продержать вас тут какое-то время. Андрей! - она повысила голос, когда он отвернулся, заставила снова смотреть на себя. - Вы хороший парень, Андрей. Мне очень жаль, что вы оказались здесь. Я надеюсь, что вы поскорее вылечитесь и сможете вернуться к семье. Когда-нибудь на темной улице так же спасете красивую девушку и создадите с ней чудесную семью. Давайте вместе постараемся, чтобы такое счастливое будущее у вас и было.
***
Всю жизнь словно в океане жил, а тут в маленькое озеро попал. С затхлой водой, своими правилами. Сначала радовался, что больше никаких процедур с током, потом оказалось, что карцер - тоже своеобразная пытка. Попросил книгу, и ему принесли в растрепанной обложке один из женских романов, тошнотворных настолько, что лучше было прочитать новостную газету с ее приторным лицемерием. Но два дня не приносили больше никаких книг, хотя Андрей просил, врал, что прочитал. На неправде его не подлавливали, улыбались и все равно ничего нового не приносили. На третий день, готовый от скуки лезть на стену, прочитал и этот роман, к концу с досады швырнул о стену. И на следующий день ему вручили еще один такой же, даже обложки были похожи.
Всего лишь неделя карцера растянулась для него так, словно месяц там отсидел.
Кровать Александра пустовала. Егор отвернулся, стоило в палату войти, Эдуард заспешил курить. Кровать Саши не казалась пустой и освобожденной для нового пациента - тут оставались кружка, тетради, пачка сигарет полуоткрытая и нетронутая. Но заправлена была бережно, словно на ней давно никто не спал. Пришло осознание того, что натворил - Александру здесь не место. Люди вроде него сидели в тюрьме, а его запихнули сюда. После того "нападения" его дело вполне могли пересмотреть и перенаправить в настоящую тюрьму. И при мысли об этом неприятный холодок пробежал по позвоночнику. Андрею показалось, что все не так плохо с ними в больнице, все-таки вокруг люди, не звери. Он слышал о том, что происходило в тюрьмах. Оказаться там ему все равно что быть выброшенным в ад.
Вернулись и процедуры. На первом же сеансе после карцера ему не привязали руки, вышли за дверь санитары, чего раньше не случалось, как-то счастливее выглядел доктор. И на экране, на котором до этого показывали порно, появилась мама. Ком тошноты подкатил к горлу, рефлекторно дернулся, но разряда не было. Только видео с мамой, спокойной и грустной.
- Здравствуй, Андрей. Ты, наверное, себе всякой ерунды тогда напридумывал. Но мне объяснили, я была не права. Все равно, что выгонять тебя из дома, если бы у тебя вдруг туберкулез обнаружили... Или СПИД. Я правда надеюсь, что ты и их не подхватил. Они сказали, что это лечится. Шансы пятьдесят на пятьдесят, но надо, чтобы и ты тоже захотел вылечиться. Показали этот ваш санаторий... Не так все страшно, вы там гуляете. Столько пидоров в одном доме, чем только думают?.. Ты вот что, ты знай, я Сереже сказала, что ты заболел. Что нам к тебе нельзя, чтобы не заразиться. Сережа думал, что тебя посадили... Насчет себя не определилась, но Сережа тебя ждет. Да и я, куда я денусь... Ты давай только... Выздоравливай.
Андрей плакал, спрятав голову, опустив ее к коленям. Доктор гладил по спине так, словно понимал что-то.
- Ну-ну, - успокаивал он. - Видишь, как тебе повезло. Я тут давно работаю. Редко кого обратно ждут, часто просят наоборот никогда не выпускать.
"Повезло". Андрей никогда бы не подумал, что это слово может быть таким жестоким. Когда он уже успел успокоиться, втянуться в ритм больницы, привыкнуть к этому месту как к новому дому, его откопали из этой могилы. Отряхнули от земли, поправили волосы и бросили к матери. А гнить-то он от этого не перестал. Мама ждет не его, мама ждет того, кто выйдет отсюда "здоровым", и кем Андрею никогда не стать.
Утром в палату заглянул доктор, один из многочисленных, что сновали по больнице. Объявил, как детям:
- Сегодня будет прогулка в саду.
Радости не выразил никто - закряхтел Эдуард, словно его куда-то на каторжные работы отправляли. Отвернулся Егор.
- А почему раньше никто в саду не гулял? - просто так, в пустоту спросил Андрей, словно рыбацкую леску забрасывал. Эдуард, искавший тапки под кроватью, ответил: