У него были большие уши и дружелюбные глаза, его челюсти мерно жевали, и выглядел он не опаснее белки.
Мне он сразу весь понравился. Я облокотился о конторку и посмотрел на него, а он посмотрел на меня, кивнул и направил полпинты табачного сока в плевательницу у своей правой ноги. Раздался чавкающий звук шлепка в воду.
Я закурил сигарету и оглянулся в поисках пепельницы.
— Можно на пол, сынок, — сказал большой дружелюбный человек.
— Вы шериф Пэттон?
— Констебль и помощник шерифа. Я тут за весь порядок и закон в ответе. Правда, у нас выборы на носу, и на мое место метит пара хороших парней, так что я могу и вылететь из седла. Восемьдесят долларов в месяц, жилье, топливо и электричество — это вам не семечки, особенно в наших горных краях.
— Никто вас не вышибет, — сказал я. — У вас есть шанс стать знаменитостью.
— То есть? — безразлично спросил он, в очередной раз сокрушив плевательницу.
— При условии, что ваша юрисдикция распространяется на Малое Оленье озеро.
— Участок Кингсли. Само собой. Там какие-нибудь неприятности, сынок?
— В озере обнаружилась мертвая женщина.
Это здорово потрясло его. Он разомкнул руки и почесал одно ухо. Чтобы подняться, он взялся за подлокотники кресла и ловко вышиб его из-под себя ногой. Стоя, он оказался рослым и крепким. Это его жизнерадостность создавала впечатление упитанности.
— Я ее знаю? — обеспокоенно осведомился он.
— Мьюриэл Чесс. Думаю, вы ее знаете — жена Билла Чесса.
— Ну да, я знаю Билла Чесса. — Его голос чуть посуровел.
— Похоже на самоубийство. Она оставила записку, которую можно понимать так, что она просто уходит от него, а можно и как предсмертную записку. Вид у нее не из приятных. Судя по обстоятельствам, она долго пробыла в воде.
Он почесал себе второе ухо.
— И что же это за обстоятельства? — Теперь его глаза медленно и спокойно, но испытующе изучали мое лицо. Он был явно не из тех, кто первым делом хватается за полицейский свисток.
— Месяц назад они крупно поскандалили. Билл уехал на северный берег Пума-Лейка и долго не был дома. Когда он вернулся под утро, ее уже не было. Больше он ее не видел.
— Ясно. А вы кто же будете, сынок?
— Моя фамилия Марлоу. Я приехал из Лос-Анджелеса взглянуть на участок. У меня было рекомендательное письмо от Кингсли для Билла Чесса. Он показал мне места вокруг озера, и мы вышли на маленький пирс, тот, что построили киношники. Мы стояли у перил и глядели на воду, и тут из-под затонувшего настила, бывшего лодочного причала, выглянуло что-то вроде руки. Билл метнул туда тяжеленный камень, и тело всплыло.
Пэттон глядел на меня, не шелохнув бровью.
— Послушайте, шериф, может, нам лучше поехать туда? Этот парень чуть не спятил от шока, и он там совсем один.
— Какой у него запас спиртного?
— Когда я уезжал, оставалось совсем немного. У меня была с собой пинта, но он почти все выпил за разговором.
Пэттон подошел к бюро и отпер один из ящиков. Извлек три-четыре бутылки и проверил их на свет.
— Эта малышка почти что полная, — сказал он, похлопав по одной из них. — «Маунт-Вернон». Она его поддержит. Округ не дает мне денег на спиртное для помощи пострадавшим, поэтому приходится просто конфисковывать при случае. Сам-то я не употребляю. Никогда не понимал людей, которым нужно это зелье для поднятия духа.
Он сунул бутылку в левый задний карман, запер бюро и откинул перегородку в конторке. К дверному стеклу прикрепил табличку. Выходя, я взглянул на нее. Там стояло: «Вернусь через двадцать минут. Или позже».
— Я сгоняю за доктором Холлисом, — сказал он. — Тут же возвращаюсь и подбираю вас. Это ваша машина?
— Да.
— Тогда можете ехать за мной, когда я вернусь.
Он сел в машину, украшенную клаксоном, двумя красными мигалками, двумя противотуманными фарами, красно-белым пожарным щитом, новенькой сиреной воздушной тревоги на крыше, тремя топорами, двумя тяжелыми бухтами каната и огнетушителем на заднем сиденье, дополнительными канистрами с бензином, маслом и водой в крепежной раме на подножке, вторым запасным колесом, привязанным к первому на багажнике, торчащими из сидений выцветшими клочками набивки и сантиметровым слоем пыли поверх того, что осталось от окраски.
За ветровым стеклом, в правом нижнем углу на белом картоне печатными буквами было написано:
ИЗБИРАТЕЛИ!
ОСТАВЬТЕ ДЖИМА ПЭТТОНА В КОНСТЕБЛЯХ.
ОН СЛИШКОМ СТАР,ЧТОБЫ РАБОТАТЬ.
Он развернул машину и поехал вниз по улице, подымая клубы белой пыли.
Он остановился перед белым каркасным зданием, через дорогу от железнодорожных складов, вошел и вскоре вышел с человеком, который уселся на заднем сиденье, рядом с топорами и канатами. Констебль Пэттон вернулся вверх по улице в своей служебной машине, я пристроился за ним. Мы прокладывали себе дорогу по главной городской магистрали сквозь дамские брюки, шорты, шейные платки, спортивные майки, французские матросские фуфайки, бугристые коленки и багряные губы. Выбравшись из городишка, мы въехали на пыльный холм и остановились перед каким-то коттеджем. Пэттон слегка нажал на клаксон, и в дверях появился человек в выцветшем синем комбинезоне.
— Собирайся, Энди. Есть работа.
Человек в синем комбинезоне мрачно кивнул и нырнул в дом. Вскоре он предстал перед нами в какой-то пижонской светло-серой шляпе и втиснулся за руль машины Пэттона, в то время как сам Пэттон сел рядом. Энди был лет тридцати, темный, гибкий; выглядел он, как и все местное население, грязновато и голодновато.
Пока мы добрались до Малого Оленьего озера, я проглотил столько пыли, что ее хватило бы для замеса большой партии детских куличиков. У жердяных ворот Пэттон вышел, пропустил нас, и мы спустились к озеру. Там Пэттон вышел опять, подошел к кромке воды, и посмотрел в сторону пирса. Голый Билл Чесс сидел на настиле пирса, спрятав голову в ладонях. На мокрых досках рядом с ним лежал продолговатый предмет.
— Можно проехать чуть подальше, — сказал Пэттон.
Мы доехали до самого конца озера и гурьбой спустились к пирсу. На полпути доктор остановился, мучительно откашлялся в носовой платок и вдумчиво исследовал его. Это был угловатый человек с унылым болезненным лицом и глазами навыкате.
Предмет, который когда-то был женщиной, лежал на досках, лицом вниз, с веревкой под мышками. Одежда Билла Чесса валялась рядом. Он сидел, вытянув вперед свою плоскую, покрытую рубцами, изувеченную ногу и положив голову на колено второй ноги. Он не шелохнулся, не взглянул на нас, когда мы подошли к нему сзади.
Пэттон достал из заднего кармана свою пинту «Маунт-Вернона», отвинтил колпачок и протянул ее Чессу.
— На, Билл, подкрепись.
В воздухе стоял жуткий тошнотворный запах. Казалось, Билл не замечает его так же, как Пэттон или доктор. Человек, которого звали Энди, достал из машины бурое одеяло и набросил на тело. Потом, не говоря ни слова, ушел под сосну, и там его вырвало.
Билл Чесс сделал затяжной глоток и сидел, прижав бутылку к голому согнутому колену. Он начал говорить бесцветным деревянным голосом, ни на кого не глядя, ни к кому в частности не обращаясь. Рассказал про ссору и про то, что случилось потом. О причине ссоры он промолчал, о миссис Кингсли не упомянул даже вскользь. Рассказал, что после моего ухода достал веревку, разделся, вошел в воду и достал «это». Вытащил на берег, взвалил на плечи и отнес на пирс, сам не зная почему. Потом опять вошел в воду. Нам не нужно было объяснять, почему.
Пэттон сунул в рот кусок табака и молча жевал его с отсутствующим видом. Потом стиснул зубы, наклонился и сдернул одеяло. Осторожно перевернул тело, словно опасаясь, что оно развалится на куски. Предвечернее солнце блеснуло на ожерелье из крупных зеленых камней, частично ушедших в разбухшую шею. Матовые, грубо обработанные, они были похожи на мыльный камень или на фальшивый нефрит. Золоченая цепочка с застежкой в виде орла, украшенной мелкими бриллиантами, соединяла концы ожерелья. Пэттон разогнул свою широкую спину и высморкался в коричневый платок.
— Что скажете, доктор?
— О чем? — огрызнулся лупоглазый мужчина.
— О причине и времени смерти.
— Не валяйте дурака, Джим Пэттон.
— Значит, ничего не можете сказать?
— Глядя вот на это? О Господи!
Пэттон вздохнул.
— По всему похоже, что утонула, — признал он. — Но никогда ведь не знаешь. Бывают случаи, когда жертву зарежут или там отравят, а потом топят, чтобы сбить с толку.
— И много у вас тут было таких случаев? — ехидно осведомился доктор.
— Единственное убийство чистой пробы, которое у меня здесь было, — сказал Пэттон, наблюдая за Биллом Чессом краем глаза, — это Папаша Мичэм, на северном берегу. Была у него избушка в Лысом каньоне, а летом он мыл золотишко на своей заявке, что на старом прииске в долине рядом с Колокольным Верхом. Поздней осенью он как-то долго не попадался людям на глаза, потом был сильный снегопад, и у него осела на одном скате крыша. Ну мы и наведались туда подправить ее, думали, Папаша спустился на зиму вниз, никому не сказав об этом, — за ними, за старыми старателями, такое водится. И что же вышло? Папаша-то вовсе и не думал спускаться с гор. Лежал он в постели, и собственный его топорик был всажен ему в затылок чуть ли не по самую рукоятку. Так мы и не узнали, кто это сделал. Видно, кто-то решил, что у него где-нибудь припрятан мешочек с золотом, намытым за лето.
Пэттон задумчиво посмотрел на Энди. Человек в пижонской шляпе пощупал у себя во рту зуб, после чего сказал:
— Как же это мы не знаем, кто это сделал? Гай Поуп это сделал. Только вот Гай успел умереть от воспаления легких за девять дней до того, как мы нашли Папашу Мичэма.
— За одиннадцать дней, — сказал Пэттон.
— За девять, — сказал человек в шляпе.
— Это же шесть лет тому назад было, Энди. Ладно, сынок, пусть будет по-твоему. И как же ты вычислил, что это сделал Гай Поуп?
— В коттедже Гая мы нашли примерно три унции мелких самородков вместе с песком. Только у Гая на заявке сроду не бывало ничего крупнее песка. А у Папаши сколько раз попадались самородки весом с пенни.
— Н-да, вот так оно и бывает, — сказал Пэттон и одарил меня загадочной улыбкой. — Как ни старайся, а человек всегда что-то упускает из виду.
— Фараонский ваш треп, — с отвращением сказал Билл Чесс, натянул штаны и сел, чтобы надеть туфли и рубашку. Одевшись, он встал, поднял бутылку, от души напился и заботливо поставил ее на доски. Потом выбросил кисти своих волосатых рук навстречу Пэттону.
— Я, мужики, уже вижу, что вы об этом думаете. Наденьте на меня наручники, и дело с концом, — сказал он свирепым голосом.
Игнорируя его, Пэттон подошел к поручням и посмотрел вниз.
— Чудное место для тела, — заметил он. — В эту сторону течения не должно быть — если б оно и было, так в сторону плотины.
Билл Чесс опустил вытянутые руки и спокойно сказал:
— Она сама это сделала, дурачье вы безмозглое. Мьюриэл плавала как рыба. Она поднырнула подальше под настил и вдохнула воду. Только так. По-другому у нее бы ничего не вышло.
— А у меня в этом такой уверенности нет, — мягко возразил ему Пэттон. Глаза у него были пустые, как новехонькие блюдца.
Энди покачал головой. Пэттон взглянул на него с лукавой усмешкой:
— Что, Энди, опять что-то не так?
— За девять дней, говорю я тебе, — мрачно сказал человек в шляпе. — Я опять пересчитал.
Доктор вскинул руки и пошел прочь, схватившись за голову. Опять откашлялся в платок и опять принялся изучать его со страстным вниманием.
Пэттон подмигнул мне и сплюнул через перила.
— Давай, Энди, перейдем к этому делу.
— Ты когда-нибудь пробовал утащить тело на шесть футов в глубину?
— Нет, Энди, чего не было, того не было. А что, если это сделано с помощью веревки?
Энди пожал плечами:
— Если использовали веревку, будет видно на трупе. Если ты сам себя этим выдаешь, какой смысл прятать труп вообще?
— Вопрос времени, — сказал Пэттон. — Парню еще нужно было принять меры.
Билл Чесс что-то прорычал в их сторону и потянулся за бутылкой. Глядя на бесстрастные лица этих жителей гор, я никак не мог понять, что у них на уме.
— Тут что-то было сказано про записку, — рассеянно произнес Пэттон.
Билл Чесс порылся в бумажнике и извлек на свет сложенный листок линованной бумаги. Пэттон взял его и неторопливо прочел.
— Даты здесь вроде бы нету, — заметил он.
Билл Чесс угрюмо покачал головой.
— Нету. Она ушла месяц назад, двенадцатого июня.
— Она уже однажды уходила от тебя, верно?
— Угу. — Билл Чесс пристально посмотрел на него. — Я тогда выпил и остался с одной потаскушкой. В прошлом декабре, как раз перед первым снегом. Ну, она ушла, вернулась через неделю, вся расфуфыренная. Сказала, ей невмоготу было оставаться после этого, поэтому она погостила, мол, у приятельницы, с которой когда-то работала в Лос-Анджелесе.
— Как ее звали, эту ее подружку? — спросил Пэттон.
— Она мне не сказала, а я не выспрашивал. По мне, что бы Мьюриэл ни делала, все было хорошо.
— Само собой. А тогда, Билл, она не оставляла записки? — небрежно спросил Пэттон.
— Нет.
— Эта вот записка… — Пэттон поднял руку с листком, — она выглядит не больно новой.
— Я носил ее с собой целый месяц, — проворчал Билл. Чесс. — Кто тебе сказал, что она уже уходила от меня?
— Я уже позабыл, — сказал Пэттон. — Сам знаешь, как оно бывает в городишке вроде нашего. Тут только слепой ничего не заметит. Разве что в летнее время, когда приезжие кишмя кишат.
Все помолчали, потом Пэттон безразлично произнес:
— Ты говоришь, двенадцатого июня она ушла? Или ты только думал, что она ушла? Ты вроде говорил, что дачники за озером тогда еще были здесь?
Билл Чесс поглядел на меня, и лицо его опять потемнело.
— Ты лучше его спроси, он мастер совать нос в чужие дела. Или он тебе уже все выложил на блюдечке?
Пэттон даже не покосился на меня. Разглядывая горный хребет далеко за озером, он мягко сказал:
— Мистер Марлоу и вовсе ничего мне не рассказывал, Билл, — только о том, как тело вынырнуло из воды и кто это был. И что Мьюриэл ушла, как ты считаешь, и оставила записку, которую ты ему показывал. Вроде бы ничего дурного в этом нет — или как?
Вновь наступила тишина. Билл Чесс уставился на прикрытый одеялом труп, лежащий в нескольких футах от него. Он стиснул кулаки, и тяжелая слеза скатилась по его щеке.
— Миссис Кингсли была здесь, — сказал он. — Она уехала отсюда в тот же день. На других дачах никого не было. Перри и Фаркары в этом году вообще не показывались.
Пэттон молча кивнул. Какая-то заряженная пустота повисла в воздухе, словно что-то невысказанное было очевидно для всех и это незачем было произносить.
И тогда Билл Чесс яростно сказал:
— Да забирайте же меня, сучьи вы дети! Конечно, это моих рук дело! Я ее утопил. Она была моей женой, и я любил ее. Я подлец, всегда был подлецом и останусь подлецом, и все равно я любил ее. Вам, мужики, этого, может, не понять. Даже и не пытайтесь. Забирайте меня, чтоб вас!..
На это никто ничего не сказал.
Билл Чесс посмотрел на свой литой загорелый кулак, злобно размахнулся и изо всей силы ударил себе в лицо.
— Ты, паскудный сукин сын, — выдохнул он хриплым шепотом.
Из его носа потекла кровь. Он стоял, а кровь стекала на его губу, в уголки рта, на кончик подбородка. Первая капля лениво упала на рубашку.
— Придется мне, Билл, свезти тебя вниз для допроса. Сам понимаешь. Мы же тебя не обвиняем ни в чем, но там, внизу, с тобой захотят поговорить.
— Переодеться можно? — тяжело выговорил Билл.
— Само собой. Сходи с ним, Энди. И посмотри, не найдется ли чего, чтобы завернуть вот это.
Они ушли по тропке вдоль берега. Доктор кашлянул, посмотрел на гладь озера и вздохнул.
— Давай отправим тело в моем санитарном автомобиле, а, Джим?
Пэттон покачал головой.
— Нет, док. Округ у нас бедный. Я думаю, ее можно свезти вниз дешевле, чем в твоей карете.