Доктор ушел, сердито бросив через плечо:
— Может, ты захочешь устроить похороны за мой счет? Так ты скажи, не стесняйся.
— Ну это уже не разговор, — вздохнул Пэттон.
8
Гостиница «Голова индейца» в Пума-Пойнте представляла собой коричневое здание, расположенное на углу против нового танцевального зала. Я припарковал машину перед гостиницей и воспользовался ее туалетом, чтобы умыть лицо и руки и вычесать из волос сосновые иголки, прежде чем пройти в примыкающую к холлу закусочную. Помещение было битком набито особями мужского пола в блейзерах и винных парах, а также особями женского пола в раскатах пронзительного смеха, ярко-красных ногтях и грязи на костяшках пальцев. Менеджер этого заведения, второсортный «крутой парень» при жилетке без пиджака и жеваной сигаре бдительно слонялся между столиками. Возле кассы какой-то блондин, сражаясь с небольшим приемником, пытался поймать последние известия с фронта, но приемник был насыщен атмосферными помехами не меньше, чем мое картофельное пюре — водой. В дальнем углу зала пятичленный оркестр народных инструментов, обряженный в плохо сшитые белые пиджаки и пурпурные рубашки, пытался пробиться сквозь шум ссоры у бара, посылая фальшивые улыбки в густой сигаретный туман и гул пьяных голосов. Лето, этот ласковый сезон, было в полном разгаре в Пума-Пойнте.
Я торопливо проглотил нечто под названием «дежурное меню», выпил и даже сумел удержать в желудке напиток, который они выдавали за бренди, и вышел на главную улицу. Солнце еще светило вовсю, но уже загорелись первые неоновые вывески, и вечер закачался, закружил свою карусель под жизнерадостную перекличку автомобильных гудков, детских криков, стука шаров в кегельбанах, веселых щелчков мелкокалиберок в тирах, взбесившихся музыкальных автоматов — и все это под резкие лающие раскаты быстроходных катеров на озере, спешащих с таким видом, будто они состязаются наперегонки со смертью.
Худощавая, серьезного вида молодая шатенка в темных брюках сидела в моем «крайслере», курила и разговаривала со стилягой-ковбоем, расположившимся на подножке автомобиля. Я обошел машину и сел за руль. Ковбой поплелся прочь, подтягивая на ходу свои джинсы. Девушка осталась в «крайслере».
— Меня зовут Берди Кеппел, — жизнерадостно сказала она. — Днем я работаю косметологом, а вечером — в нашей газете «Знамя Пума-Пойнта». Простите, что я села в вашу машину.
— Ради Бога, — сказал я. — Вы хотите просто посидеть или желаете, чтобы я отвез вас куда-нибудь?
— Вы можете проехать немного вниз по этой дороге, там будет спокойнее, мистер Марлоу. Если вы, конечно, будете так любезны и согласитесь побеседовать со мной.
— Неплохой виноград растет у вас здесь в горах, — сказал я и включил двигатель. Я проехал вниз мимо почтового отделения, до угла, где сине-белая стрелка с надписью «ТЕЛЕФОН» указывала на узкий проезд к озеру. Я свернул в него, проехал мимо телефонной конторы — то есть бревенчатого коттеджа с крошечным огороженным газоном перед ним, — миновал еще один маленький коттедж и остановился перед огромным дубом, раскинувшим свои ветви над дорогой и еще на добрые пятьдесят футов в сторону от нее.
— Так нормально, мисс Кеппел?
— Миссис. Но вы называйте меня просто Берди. Меня все так зовут. Здесь замечательно. Рада познакомиться с вами, мистер Марлоу. Я вижу, вы приехали из Голливуда, этого грешного города.
Она протянула крепкую смуглую руку, и я пожал ее. Хватка у нее была железной, как и полагается человеку, который ежедневно в поте лица своего обрабатывает жирных клиенток.
— Я разговаривала с доктором Холлисом о бедной Мьюриэл Чесс, — сказала она. — И подумала, что вы можете сообщить мне какие-нибудь подробности. Как я поняла, это вы обнаружили тело.
— В действительности его обнаружил Билл Чесс. Я просто оказался рядом с ним в тот момент. Вы разговаривали с Джимом Пэттоном?
— Нет еще. Он поехал вниз, в Сан-Бернардино. К тому же, вряд ли Джим станет со мной откровенничать.
— Ему предстоят перевыборы, — сказал я. — А вы как-никак представительница прессы.
— Джим плохой политик, мистер Марлоу, да и меня трудно принимать всерьез как представительницу прессы. Наша газетенка — в сущности, любительская затея.
— Итак, что вы хотите узнать? — я предложил ей сигарету и зажег для нее спичку.
— Может, просто расскажете, как все это произошло?
— Я приехал сюда с рекомендательным письмом от Дерека Кингсли, чтобы ознакомиться с его земельными владениями. Билл Чесс показал мне участок, разговорился со мной, сказал, что жена ушла от него, и показал записку, которую она оставила. У меня была с собой бутылка, и он живо ее уговорил. Настроение у него было отвратительное. Спиртное помогло ему расслабиться, но он чувствовал себя одиноко и жаждал излить кому-нибудь душу. Вот так это и получилось. Я видел его впервые. Возвращаясь кружным путем, мы дошли до самого конца озера, вышли на пирс, и тут Билл заметил руку, выглядывавшую из-под затопленного причала. Так было найдено тело покойной Мьюриэл Чесс. Вот, пожалуй, и все.
— Со слов дока Холлиса я поняла, что она долго пробыла в воде. Сильно разложилась и все такое.
— Да. Возможно, она там пробыла целый месяц — с того самого дня, как ушла от Билла. По крайней мере, он так полагал. У нас нет оснований думать иначе. Такие записки пишут самоубийцы.
— Никаких сомнений у вас не возникло, мистер Марлоу?
Я покосился на нее. Задумчивые темные глаза глядели на меня из-под распушившихся каштановых волос. Медленно, постепенно начинало смеркаться — всего лишь изменение в качестве света, не больше.
— Я думаю, у полиции всегда возникают сомнения в таких случаях, — сказал я.
— А ваше мнение?
— Мое мнение немногого стоит.
— Ну а все-таки…
— Я познакомился с Биллом Чессом только сегодня днем, — сказал я. — Мне он сразу показался вспыльчивым, да он и сам не считает себя святым. Но, по-моему, он любил свою жену. И у меня в голове не укладывается, что он мог околачиваться здесь целый месяц, зная, что она гниет в воде под этим пирсом. Выходить из своего дома на солнечный свет, глядеть на эту нежно-голубую воду и мысленно видеть, что скрывается там, под ее поверхностью, представлять себе, что с ней там делается. И знать, что это твоих рук дело…
— И у меня в голове не укладывается, — тихо сказала Берди Кеппел. — И у любого другого тоже. И все же мы отдаем себе отчет, что такое случалось и еще случится не раз. Вы действительно интересуетесь земельными участками, мистер Марлоу?
— Нет.
— А можно спросить, чем вы занимаетесь?
— Я бы не хотел говорить об этом.
— Ну, это все равно что сказать, — заметила она. — К тому же док Холлис слышал, как вы называли Джиму Пэттону свои имя и фамилию. А у нас в редакции есть лос-анджелесский телефонный справочник. Я никому ничего не сказала.
— Очень мило с вашей стороны, — сказал я.
— Более того — и не буду говорить, — сказала она. — Если только вы сами этого не захотите.
— Как я должен за это расплачиваться?
— Никак. Ровным счетом никак. Я не считаю себя таким уж хорошим газетчиком. И мы не станем печатать ничего, что могло бы доставить неприятности Джиму Пэттону» Джим — это соль земли. Но у вас есть какие-то свои соображения, не так ли?
— Не спешите делать ошибочные выводы, — сказал я. — Меня совсем не интересовал Билл Чесс.
— И Мьюриэл Чесс тоже?
— А почему меня должна интересовать Мьюриэл Чесс?
Она аккуратно загасила сигарету в пепельнице под приборной доской.
— Ладно, это ваше дело, — сказала она. — Но у меня есть небольшая информация, которая, может быть, даст вам пищу для размышлений, — если, конечно, она вам не известна. Недель шесть тому назад здесь побывал полицейский из Лос-Анджелеса, по фамилии Де Сото, верзила с отвратительными манерами. Он нам не понравился, и мы не стали с ним откровенничать. Мы — это три сотрудника нашего «Знамени». У него была с собой фотография, и он сказал, что разыскивает женщину по имени Милдред Хэвиленд. По полицейским делам. Это была обычная фотография, увеличенный моментальный снимок, не полицейское фото. Он сказал, что, по его данным, эта женщина находится где-то здесь. Фотография сильно походила на Мьюриэл Чесс. Волосы казались рыжеватыми и были уложены не так, как она носила их здесь, и брови были выщипаны в узенькие дуги, а это сильно меняет внешность женщины. И все равно она была очень похожа на жену Билла Чесса.
Я побарабанил по дверце машины, помолчал и спросил:
— И что вы ему сказали?
— Ничего мы ему не сказали. Во-первых, мы не были уверены. Во-вторых, нам не понравились его манеры. В-третьих, даже если бы мы были уверены и нам бы понравились его манеры, мы вряд ли стали бы натравливать его на нее. С какой стати? Любой из нас совершал поступки, в которых потом раскаивался. Возьмите к примеру меня. Я была когда-то замужем — за профессором классической филологии в Редлендском университете. — Она пренебрежительно засмеялась.
— За вами тоже могла бы числиться какая-нибудь история, — сказал я.
— Еще бы. Но здесь, в глубинке, все мы просто люди.
— Этот самый Де Сото приходил к Джиму Пэттону?
— Конечно, я в этом уверена. Джим ничего об этом не говорил.
— Он вам показывал свой полицейский знак?
Подумав немного, она тряхнула головой.
— Не припомню. Мы просто и не подумали усомниться в его рассказе. Он держался как настоящий крутой полицейский из большого города.
— По мне, так это скорее свидетельствует об обратном. Кто-нибудь говорил Мьюриэл об этом типе?
Она заколебалась. Долго глядела в ветровое стекло, потом повернула голову ко мне и кивнула.
— Я ей сказала. Наверное, это было не мое собачье дело, да?
— А она что?
— Ничего. Рассмеялась странным таким смущенным смешком, как будто я неудачно пошутила. И ушла. Но мне показалось, что в глазах у нее промелькнуло какое-то странное выражение. Вас все еще не интересует Мьюриэл Чесс, мистер Марлоу?
— С какой стати? Я сроду не слыхал о ней, пока не приехал сюда несколько часов тому назад. Честно. И о женщине по имени Милдред Хэвиленд тоже никогда не слыхал. Отвезти вас назад в город?
— О нет, спасибо, я прогуляюсь. Тут идти всего ничего. Очень вам признательна. Я хочу надеяться, что Джим не попадет в затруднительное положение. Да еще в таком скверном деле, как это.
Выбираясь из машины, она поставила одну ногу на землю, тряхнула головой, рассмеялась:
— Говорят, я очень неплохой косметолог. Надеюсь, что это так. Но интервьюер из меня никакой. Доброй ночи.
Я пожелал ей доброй ночи, и она ушла в наступавший вечер. Я сидел, глядя ей вслед. Вот она дошла до главной улицы, свернула, скрылась из виду. Тогда я вышел из «крайслера», перешел через дорогу и направился к избушке телефонной компании.
9
Ручная олениха с кожаным собачьим ошейником прогулочным шагом пересекала передо мной дорогу. Я похлопал ее по ворсистой шее и вошел в телефонную контору. Девчушка в брюках сидела за столиком и возилась с книгами. Она сообщила мне тариф связи с Беверли-Хиллз и дала мелочь для телефона-автомата. Будка находилась на улице, она прислонялась к фасаду избушки.
— Надеюсь, вам здесь понравится, — сказала девчушка. — Здесь очень тихо, очень спокойно.
Я закрылся в будке. За девяносто центов можно было разговаривать с Дереком Кингсли пять минут. Он был дома, и нас быстро соединили, но разговору здорово мешали атмосферные помехи в горах.
— Нашли что-нибудь? — судя по голосу, опять звучавшему энергично и самоуверенно, он уже принял не меньше трех бокалов виски с содовой.
— Даже слишком много, — сказал я. — И совсем не то, что нам нужно. Вы один?
— Какая вам разница?
— Для меня — никакой. Но я знаю, о чем буду говорить. А вы не знаете.
— Хорошо, выкладывайте, что бы там ни было, — сказал он.
— У меня был долгий разговор с Билли Чессом. Ему там одиноко. Жена ушла от него месяц тому назад. Они поцапались, он уехал и напился, а когда вернулся домой, ее уже не было. Она оставила записку в том смысле, что ей лучше умереть, чем жить с ним дальше.
— По-моему, Билл слишком много пьет, — произнес голос Кингсли очень издалека.
— Когда он вернулся, обеих женщин уже не было. Он понятия не имеет, куда уехала миссис Кингсли. Лейвери был там в мае, но больше не появлялся. Это же признает и сам Лейвери. Конечно, он мог опять появиться в то самое время, когда Билл уехал, чтобы напиться, но это выглядит маловероятно, и им пришлось бы уезжать в двух машинах. Поначалу я подумывал, что миссис К. и Мьюриэл Чесс могли уехать вместе, но оказалось, что у Мьюриэл есть своя машина. Эта версия и так немногого стоила, но дальнейшие события и вовсе ее опрокинули: Мьюриэл Чесс вообще никуда не уезжала. Она нырнула в ваше частное озеро и вынырнула только сегодня. Я присутствовал при этом.
— Господи Боже мой! — ужаснулся Кингсли. — Вы хотите сказать, что она утопилась?
— Это возможно. Записка, которую она оставила, вполне могла быть предсмертной запиской. Ее можно прочесть и так, и эдак. Тело застряло под старым затонувшим причалом, вы знаете — под пирсом. Именно Билл заметил выглянувшую из-под досок руку, когда мы, любуясь сверху на воду, стояли на пирсе, и вытащил труп. Его арестовали. Бедняга совсем ошалел.
— Господи Боже мой! — повторил Кингсли. — Еще бы. И как вы думаете, это похоже на то, что он… — Тут Кингсли умолк, потому что телефонистка на линии вмешалась и потребовала еще сорок пять центов. Я опустил две монеты по двадцать пять, и нас опять соединили.
— Похоже на что?
Внезапно очень ясный голос Кингсли сказал:
— … что он убил ее?
— И даже очень. Джиму Пэттону, тамошнему констеблю, не нравится, что записка не датирована. Оказывается, Мьюриэл уже уходила от него однажды из-за какой-то женщины. Похоже, Пэттон подозревает, что Билл мог сохранить старую записку. Во всяком случае, они увезли Билла вниз, в Сан-Бернардино, для допроса. Туда же доставили тело для судебно-медицинской экспертизы.
— А что думаете об этом вы? — медленно спросил он.
— Ну, Билл ведь сам обнаружил тело. Он не обязан был приводить меня на этот пирс, и она могла бы оставаться в воде еще очень долго, если не навсегда. Записка может выглядеть старой, потому что Билл таскал ее в бумажнике и время от времени извлекал, думая о жене. И в прошлый, и в этот раз она вполне могла не иметь даты. Я бы сказал, что записки такого рода чаще не датируют, чем датируют.
В подобной ситуации люди, которые их пишут, склонны спешить и мало заботятся о датах.
— Наверное, тело здорово разложилось. Что они могут теперь обнаружить?
— Я не знаю, каким оборудованием они там располагают. Полагаю, они могут выяснить, умерла ли она от утопления. И есть ли какие-нибудь следы насилия, не ликвидированные воздействием воды и разложения. Они могут сказать, не была ли она предварительно застрелена или заколота. Если подъязычная кость в глотке сломана, они могут предположить, что ее задушили. В этом деле для нас самое главное то, что мне придется сказать, зачем я туда приезжал. Мне придется свидетельствовать при дознании.
— Это плохо, — прорычал Кингсли. — Очень плохо. Что вы собираетесь делать сейчас?
— По дороге домой загляну в «Прескотт-отель» и попытаюсь что-нибудь там выяснить. Ваша жена была дружна с Мьюриэл Чесс?
— Кажется, да. Кристэл довольно легко сходится с людьми, за исключением определенных периодов. Я практически не знал Мьюриэл Чесс.
— А такое имя: Милдред Хэвиленд — вам знакомо?
— Как, как?
Я повторил.
— Нет, — сказал он. — По какой причине я должен его знать?
— На каждый мой вопрос вы тут же отвечаете мне вопросом, — сказал я. — Нет, нет у вас причины знать Милдред Хэвиленд. Особенно, если вы практически не знали Мьюриэл Чесс. Я вам позвоню завтра утром.
— Да-да, пожалуйста, — сказал он и, поколебавшись, добавил, — очень сожалею, что из-за меня вы влипли в эту историю, — потом поколебался еще, сказал «Спокойной ночи» и положил трубку.
Тут же раздался еще один звонок, и телефонистка на линии грубым голосом заявила мне, что я опустил пять центов лишних. Я сказал ей, что я бы мог сунуть в это отверстие еще кое-что. Ей это не понравилось.
Я вышел из будки и вздохнул полной грудью. Ручная олениха с кожаным ошейником загородила проход в изгороди в конце дорожки. Я попытался сдвинуть ее с дороги, но она уперлась в меня боком и не двигалась с места. Тогда я перешагнул через изгородь, вернулся к «крайслеру» и опять поехал в Пума-Пойнт.