========== ПРОЛОГ ==========
Обнажена усопшего душа,
С другой душой к луне в закатный час несома.
Хоть и очищены они от скверны,
Их мощи обратятся в прах подземный,
Зажгутся звёзды у локтей и стоп,
И разум обретут, сойдя с ума.
И, утонув, поднимутся со дна.
Влюблённых нет, но их любовь жива.
И смерть не будет править никогда.
(Дилан Томас)
Шочикетцаль потянулась, входя в Зал Богов. Длинный наряд из свежих цветов стлался за ней шлейфом, источая благоухание весны. Богиня любви и наслаждений, она обожала платья, сотканные из цветочных лепестков умелыми руками небесных ткачих.
– Рад приветствовать тебя, сестрица, – послышался голос откуда-то из-за гигантской центральной колонны, на которой обычно появлялись картины из мира людей. Голос был вполне узнаваем, и Шочикетцаль поморщилась. Она не слишком любила своего брата-близнеца, но игнорировать его приветствие не было смысла.
– И мне приятно видеть тебя, старший брат, – сказала она, оправляя смявшиеся лепестки на груди. – Каковы твои новости?
– Их не слишком много, – улыбнулся Шочипилли, вытягиваясь на сотворенном из воздуха цветочном ложе, – но нынче я буду наблюдать за двумя красивыми парами. Не желаешь ли составить мне компанию?
– Влюбленные? – заинтересованно взглянула на него сестра. – Мужчины, как обычно?
– Кто же ещё? – хмыкнул Шочипилли, одаряя сестру коварной улыбкой. – Разве женщины способны испытать настоящую любовь? О нет, сестра моя, женские сердца подобны цветочной пыльце на сильном ветру.
Шочикецаль не стала спорить, обычно её споры с братом кончались размолвкой либо схваткой, в которой она не всегда выходила победительницей. Кроме того, она была слишком любопытна, чтобы отказаться от зрелища.
– А кто эти твои влюбленные? – спросила она, сотворив из воздуха изящный бокал, полный цветочного нектара. Шочипилли похлопал по краю своего ложа.
– Присаживайся, дорогая сестра, раздели со мной зрелище.
Колонна засветилась, и в ней замелькали события, лица людей, словно колонна не могла определиться, что показывать. Но вот Шочипилли взмахнул своей изящной рукой и мелькание замедлилось. Теперь в прозрачной поверхности возникали одно за другим четыре лица. Все молодые красивые мужчины, трое темноволосых и один с мягкой гривой цвета спелой пшеницы. Он казался самым миловидным и изящным из них. Один из темноволосых, гигант с синими глазами, положил ему руку на плечо. Шочикецаль фыркнула.
– Ну, здесь, скажем так, любовь не ночевала, братец. Этот человек не способен любить, сердце его холодно.
– Он влюблен в одну из твоих самок, – неприязненно заметил Шочипилли, – но я не мог не услышать зов сердца того, кто стоит рядом с ним.
– Насчет этого я согласна, – кивнула Госпожа Цветов, пригубив нектар из бокала, – сердце этого человека пылает страстью. Он, несомненно, влюблен в стоящего рядом, пусть это и безответная, безнадежная влюбленность.
– Взгляни на другую пару, – усмехнулся Цветочный Принц, сотворив себе блюдо с фруктами, которые очень любил. – Они тебе понравятся.
– О, какой милый, – одобрительно заметила Шочикецаль, глядя на мужчину с длинными локонами и хищным красивым лицом, – у него горячее сердце, и в жилах течет кровь наших братьев! Как забавно! Он совсем лишен этих глупых человеческих качеств: совести, стыда, сострадания. Впрочем, его спутник тоже приятен взору, хотя и не столь хорош собой, да ещё и переполнен всякими человеческими глупостями. Но брат мой, не кажется ли тебе, что эти мужчины не со своими парами?
– Что ты хочешь сказать? – поинтересовался Шочипилли, движением пальца очищая крупный сладкий плод. Его сестра встала с ложа и взмахнула рукой. Лица на колонне застыли, переливаясь всеми оттенками перламутра.
– Мне кажется, что золотоволосый мужчина был бы счастливее в объятиях того, кто сумеет оценить его любовь и страсть. Что думаешь ты, брат мой?
– Интересный подход, – задумчиво кивнул Шочипилли, – но эти мужи принадлежат к разным временам и разным народам. К тому же те двое, чьи сердца полны пламени, были оставлены умирать теми, кого любили.
– Но разве ты не Бог Любви? – подняла тонкую бровку Принцесса Цветов. – И разве нет Промежуточных Земель, где проходят испытание слабые духом? Спаси их, брат мой, дай им шанс! Те, другие, их судьбы пока не завершены, но с теми, кто мертв, ты мог бы… ты мог бы помочь им обрести друг друга.
– На время или навсегда? – полюбопытствовал её брат.
– Зависит от того, как сумеют распорядиться своими чувствами эти смертные, – ответила Шочикетцаль. – И если сумеют распорядиться верно… мне уже очень давно нужен хороший возничий для Цветочной Лодки.
– Будь по-твоему, дорогая сестрица, – усмехнулся Цветочный Принц, поднимая руку.
========== 1. ==========
Закричала ночная птица где-то в черных, похожих на обугленные трупы деревьях. Путник поднял голову, вслушиваясь в этот крик и свист ветра. Затем двинулся в сторону скал, отделявших долину от моря. Лицо его было искажено болью, но боль эта была не страданием тела, хотя на несчастном живого места не было. Казалось, сама душа этого человека стонала и плакала. И пусть в его покрасневших глазах не было слез, сердце его истекало ими.
Его звали Оливье Левассер, и это было то, о чем никогда не следовало забывать. Оказавшись в этих бесплодных красных землях, по совету дамы, назвавшейся Цветочком, он сделал пометку на собственном теле – на руке чуть пониже локтя осколком обсидиана вырезал свое имя и имя того, кого должен был отыскать. Кровоточащие порезы следовало обновлять по мере заживания. Лишь так он мог сохранить память… и любовь. Обсидиановое острие вспороло подсохший разрез и тяжелой, болезненной волной на него накатило воспоминание о последнем дне, о мгновениях, ставших точкой невозврата…
Память. Он старался помнить каждое мгновение, каждый взгляд, каждое касание. Старался помнить лицо ангела, склоненное над ним. Старался помнить их первую встречу, ту, что поначалу не принял всерьез…
…– Кто вы и какого черта тут делаете? – пальцы Левассера сомкнулись на плече незнакомца.
Память подводила. Он не мог понять, как случилось так, что он медленно умирал под тяжестью мокрого песка, а потом вдруг оказался лежащим у погасшего костра. Грудь ныла, но дышать было уже намного легче. А рядом сидел ангел…
Светловолосый, странно одетый незнакомец был куда тоньше и слабее Левассера, но, видимо, ярость придала ему сил. Он буквально отшвырнул от себя пирата, так, что тот сел на песок, мотая головой.
– Вижу, благодарность вам несвойственна, – резко сказал светловолосый, сжимая камень, который подобрал с земли. – Поэтому идите своим путем, а я пойду своим.
Он двинулся было к тропинке между скал, но Левассер настиг его и схватил за плечо так крепко, что бедняга взвыл от боли.
– Стойте, – пират развернул его к себе и усмехнулся, глядя в испуганные голубые глаза, – не дергайтесь так. Меня зовут Оливье Левассер, а вас?
Светловолосый неприязненно поморщился, потирая слишком сильно сдавленное плечо.
– Не все ли вам равно? – огрызнулся он, делая ещё шаг к тропе.
– И куда вы направляетесь? – ответил вопросом на вопрос Левассер.
– Куда бы ни направлялся, это не ваше дело, – раздраженно ответил светловолосый. – Я спас вам жизнь, но, видимо, спасение жизни – лишний повод отнять мою собственную. К счастью, вы не первый неблагодарный скот на моем пути. Поэтому просто убирайтесь и оставьте меня в покое.
Он устало опустился на большой валун у тропинки и посмотрел на горящее небо. И заглянув ему в глаза снова, даже бывалый и безжалостный морской волк содрогнулся от той боли, что плескалась в них.
– Что с вами? – тихо спросил Левассер, опускаясь на одно колено рядом с валуном. – На вас лица нет.
– Оставьте меня в покое, уходите! – светловолосый обхватил себя за плечи, словно пытаясь защититься. – Разве вам недостаточно того, что вы живы?
Левассер задумчиво смотрел на него. Он не улыбался больше, просто не мог после того, что увидел в светлых глазах. На краткий миг он словно вернулся в собственную юность и в кошмар первых дней с Оллонэ. Сердце сдавила ледяная рука.
– Похоже, я ваш должник, месье, – мягко произнес он, – вставайте, здесь довольно опасно. Идемте.
– Куда?
– Здесь недалеко есть небольшая харчевня, где на ночь можно снять комнату.
– У меня нет денег.
– Это неважно. Идемте. Переночуем там, а завтра утром отправитесь домой.
– У меня нет дома, – устало сказал светловолосый.
На сей раз Левассер взял его за руку чуть выше локтя осторожно, помогая встать. Сердце заколотилось от мягкого, теплого аромата каких-то благовоний, смешанного с легким, едва различимым запахом пота.
– Я скоро ухожу в море, но постараюсь вернуть свой должок жизни. Однако я всё ещё не знаю вашего имени.
– Луис. Луис Рамон.
Левассер кивнул, помогая ему встать с валуна.
– Идемте, Рамон. А то в темноте ноги побьем, пока доберемся. Дорога тут каменистая.
Дорога и правда была каменистая и виляла между скал и кривых раскидистых деревьев, чьи тени напоминали хищно скрюченные пальцы чудовищ. Красноватый туман клубился на дне ущелья, по которому пролегала тропа. Они одолели уже больше половины, когда очутились возле крутого спуска.
– Обопритесь об меня, – сказал Левассер, спрыгивая вниз и протягивая руки. Видимо, боясь разбиться или сломать ногу в густом багровом сумраке, Рамон положил ладони на его плечи и Левассер снял его с уступа так легко, будто тот ничего не весил. Смущенный Рамон уперся руками в грудь Левассеру, пытаясь отстраниться.
– Отпустите меня, – тихо сказал он, – я сам… справлюсь…
Левассер хрипло вздохнул и нехотя разжал объятия. Да что с ним такое? В конце концов, перед ним всего-навсего мужчина, а не прелестная мадемуазель. Пират нервно усмехнулся собственным мыслям. Они не смутили его, но порядком обеспокоили.
– Да… идемте.
Они шли молча, вслушиваясь в вой ветра между скал. Левассер то и дело придерживал Рамона за руку чуть выше локтя, помогая обходить опасные места.
– Вы странно одеты, – сказал он, пока они поднимались по довольно отлогому пригорку к небольшому строению, крытому дощатым настилом. – Никогда не видел такого.
– Вы тоже, – Рамон, казалось, только сейчас сообразил, что казалось ему таким странным, – вы одеты, как одевались сто лет назад.
Он остановился, недоверчиво глядя на Левассера.
– Что это за место? Кто вы? Ведь не может же быть, что…
Он замолчал, с ужасом глядя на француза.
– Чего не может быть? – Левассер с любопытством уставился на своего спутника. – Говорите, Рамон!
– Вы – Левассер, пират! – Рамон едва шевелил побелевшими губами. Глаза его казались омутами страха на тонком красивом лице.
– Можно и так сказать, – улыбнулся Левассер, – вижу, вы слышали обо мне.
– Да… – Рамон попятился и сел на каменистую землю, сжав виски руками. – Господи, этого не может быть! Не может!
– Чего именно? – Левассер был само терпение.
– Вы жили почти сто лет назад! Я читал в хрониках про ту эпоху. Боже, что за безумие здесь творится?
– Сто лет назад? – Левассер нахмурился, глядя на Рамона сверху вниз. – Черт подери, парень, что за бред ты несешь?
Испанец стиснул виски с такой силой, словно желал раздавить себе голову. Он сидел на земле, покачиваясь и сжимая голову в ладонях. Левассер опустился на колено, обхватил его за плечи и сильно тряхнул.
– Очнитесь, Рамон! Посмотрите на меня!
Рамон открыл глаза, всё ещё полные ужаса.
– Откуда бы вы ни пришли, – Левассер серьезно посмотрел на него, – это ничего не меняет. Держитесь рядом со мной, и все будет в порядке.
Он не мог сказать, почему вдруг взялся опекать этого чужака. Быть может, тому виной были события на берегу. Левассер не отличался особой благодарностью, но ему нравилось думать о себе, как о человеке, знакомом с таким понятием, как честь. И всё же было что-то ещё, в чем он не мог, пока не желал признаться даже самому себе. То, как замирало сердце при виде изящного незнакомца. То, что пират Левассер ощутил, держа его в объятиях. Все эти бабы были слишком мягки и жалки для него, слишком переменчивы и слабы. Всё, что было им нужно – его член. В Рамоне же чувствовалось, несмотря на мягкость, очень яркое мужское начало, сила воли, мужество. Тесно переплетенные с мягкостью и изяществом, свойственными слабому полу, они производили сногсшибательное впечатление. Впервые в жизни Левассер понимал, что идущий рядом с ним человек идеален.
========== 2. ==========
«Меня зовут Луис Рамон»
Отняв от губ горлышко опустошенного меха, он поднял голову, глядя на бескрайние скалистые пустоши вокруг. Тусклое черно-багровое солнце клонилось к закату. Налетевший ветер принес тяжелый серный запах с источника. Спуск в долину был тяжелым, но дрова почти кончилось, да и воды совсем не осталось. Нужно было запастись на ночь.
– Меня зовут Луис Рамон! – рыданием вырвалось из горла. Ободранную щеку защипало от слез.
Израненная, покрытая подсохшей кровью и гноем нога плохо подчинялась, но он кое-как доковылял до кустика и принялся ломать высохшие ветви. При везении дров должно хватить до утра, когда посереет небо и призраки ночи уберутся в свои норы. Эти кусты, покрытые серными отвратительными шишками, горели очень медленно, отвратительно смердели, но давали хороший жар. И на них можно было вскипятить воду, чтобы промыть гноящуюся рану на ноге, или приготовить еду - сморщенные черные плоды, росшие прямо на камнях и обломках скал. Обычно серные кусты попадались в ущельях, но этот вот, поди ж ты, вырос на открытом пространстве. Да ещё такой развесистый.
Луис принялся ломать стебель, выкручивать его, шипя от боли в исцарапанных руках. Кучка ветвей рядом росла. Затем он снял кожаный пояс, превратив его в веревку для дров. С трудом взвалил на плечо свою вязанку и поплелся за водой.
Источник смердел серой, но его вода неплохо заживляла раны, хотя и была горькой, точно полынь и вызывала вспышки памяти. Он набрал полный мех и заткнул пробкой.
Шатаясь от усталости, поднялся в пещеру, где прятался от чудовищ, появлявшихся по вечерам. На теле ещё не зажили раны, оставленные их когтями и зубами, а лицо… он боялся смотреться в черно-алую гладь источника и прикасаться к саднящему, истерзанному ошметку на месте левой щеки.
Нестерпимо хотелось пить. Он переждал немного, пытаясь подготовиться к тому, что ждало его, затем все-таки, сделал глоток, другой, третий. Он знал, что последует за этим. Волна памяти, душная, заставляющая биться от боли, нахлынула и расколола саму его суть. Он словно находился на границе между прошлым и будущим, голый, душевно освежеванный, испытывающий всю остроту чувств и эмоций, всю остроту душевной боли.
– Меня зовут Луис Рамон! – застонал он, вцепившись в мех и задыхаясь.
…Губы Левассера на его плече, гибкое мускулистое тело, словно защищающее его от жестокого внешнего мира. Биение его сердца.
– Иди ко мне, Лу… ты – всё, что мне нужно…
Он зарыдал, глядя, как угасает во мраке лицо того, кого сам он любил больше жизни.
Воспоминания теснились, рвались к нему, обрушиваясь одно за другим. Под их тяжестью он заскулил и сжался в комок в углу пещеры. Он хотел бы помнить лишь плохое, но проклятая память услужливо подсовывала то прекрасное и радостное, что довелось ему испытать за недолгие недели жизни с Левассером. Слишком яркие, слишком сладостные были те дни…
И день, когда впервые он очутился на берегу бескрайнего моря и нашел умирающего человека…
…Боль была мгновенной, а потом не было ничего. В громадной тоскливой и удушающей пустоте он пребывал целую вечность. Но и эта пустота была благословением для истерзанной души. В ней тонула, растворялась память, отчаяние уходило далеко-далеко, осыпаясь пеплом. И, в конце концов, остались лишь неверные смутные грезы, полусны, полубред о высоком человеке в черной маске. Но и это далекое воспоминание сгинуло в небытие.
Он очнулся от того, что рядом кто-то стонал. Тело казалось совсем невесомым, и вместе с тем он не смог с первого раза даже пошевелиться. По щеке что-то пробежало, и он дернул головой, чтобы стряхнуть это. Попытался разлепить веки и тут же снова зажмурился – в глаза попал песок. Пахло морем, гниющими водорослями, недалеко слышался плеск волн. Это вызвало в какой-то части помраченного рассудка вначале ужас, а потом странное облегчение. И вместе с облегчением пришло осознание того, что он жив. Он, Луис Рамон, алькальд Лос-Анджелеса.