Присев к столу, я пролистал свое «дело». Там уже было подшито несколько страниц убористого шрифта.
— Фантастика! — только и смог вымолвить, просмотрев быстро.
Там говорилось, что меня должны были оштрафовать контролеры, но для этого пришлось бы проехать до конца, до последнего остановочного пункта. Таким образом, я опаздывал на работу и меня увольняли, как не прошедшего испытаний. В злобе я бил стекла в автобусе, и меня пытались задержать уже за хулиганство. Я убегал и оказывал всяческое сопротивление. В общем, выходило, что мое «дело» уже можно было передавать в суд.
— Но ничего же этого не было!
— Не было, не было… Потому и не было, что мы, милиция, сработали быстро! Мы идем теперь не на шаг, а на пять шагов впереди преступников. И вот вы — как раз и есть наш объект. Вы — преступник по всем расчетам. Вот проценты соответствия ваших возможных действий. Вот статьи, которые могли быть нарушены… Ну?
— Что?
— Как ребенок просто. В камеру и в суд или все же договоримся?
Я удивленно переводил взгляд с него на своего друга. Это как же? Он вот так, в открытую, при свидетелях, предлагал мне дать ему взятку, что ли?
— Э-э-э… Сколько?
— Десять тысяч. По совокупности, сами понимаете.
Друг молча вытащил из бумажника две купюры, положил их на стол.
— Дело забираем?
— А нафиг оно мне теперь? — хохотнул капитан, бережно укладывая деньги в карман кителя. — Забирайте, забирайте. И не попадайтесь мне больше! Я же мог и на всю катушку, знаете!
Ничего не понимая, совершенно ошарашенный, я вывалился на крыльцо.
— Слушай, ты же адвокат! Мы же могли его за коррупцию! Это же статья верная!
— Отстаешь от жизни, — хмуро ответил друг. — С коррупцией они покончили в позапрошлом месяце. Так и объявил их министр по телевидению. Все, понял? Нет больше коррупции. И жаловаться больше не на что. Зато они теперь идут на пять шагов впереди преступников… Черт! И нафиг я учился-то на адвоката? Пора уходить в милицию…
День шестой
— Ну, вот, — сказал он. — Вот так, значит.
— И что это? — спросил Гавриил, выглядывая из-за плеча.
— Не что, а кто. Это че-ло-век. Так я его назвал.
— Его зовут че-ло-век?
— Нет, звать его… Ага. Звать его — Адам. Адам — он человек. Есть рыба, разные гады, животные, птицы летающие и нелетающие. А Адам — человек. Я его сам слепил. Из глины.
— Какой-то он грубый, шершавый… Какой-то он несовершенный.
— Ну, так он же будет развиваться. Учиться. Размножаться.
— Размножаться? И все будут вот такие? Корявые, шершавые, — архангел посмотрел сверху, поморщился. — Дурные…
— Не дурные! Он просто еще мало знает. Он еще как ребенок.
— Ребенок? Вот это — ребенок? О, боже…
— Здесь я, — откликнулся он, тоже смотря сверху на свое творение. — Понимаешь, есть такая вещь — эволюция. Вот они и станут гладкие, красивые, умные.
— Они? Твой Адам — один! И какая может быть здесь эволюция?
— Хм… Действительно. Как-то я не подумал. Ну-ка, успокой его. Займемся делом.
Времени еще не было. И сказать, сколько его прошло, пока он отодвинулся от стола, было невозможно. Миг ли пролетел? Вечность ли?
— Ух, ты…
— Да, вот так вот.
— Ни фига себе!
— Нравится?
— Можно потрогать?
— Ну, только если очень, понимаешь, очень осторожно.
— Гладенько как! Красиво. Это что?
— Это не что, а кто. Это женщина. Звать ее — Ева.
— Женщина! Это новый вид, да? А из чего ты ее сделал, что она такая красивая? Такая гладкая, такая приятная наощупь?
— Из кости вырезал.
— Ты мастер!
— А то!
— И что теперь будет?
— Ну, что будет… Вот Адам, а вот Ева. Это два человека…
— Постой! Но ты сказал что Адам — человек, а Ева — женщина?
— Кхм. Ну, да, сказал. В общем, они оба — люди, человеки. Только Адам мужчина, а Ева — женщина. Ну, как вот рыбы, гады разные — парами. Так и человеки — парами. Понял?
— Не понял… Это как? Какими такими парами? Они же разные! Адам этот — грубый, угловатый, шершавый… А Ева красивая, гладкая, изящная, тонкая. Не получится у них ничего! Разные они!
— Да, разные. Только никуда она не денется даже от такого грубого и шершавого, — с некоторой грустью сказал он. — Кость-то, из которой я ее вырезал, от него взята. Так что — никуда она не денется. Ну, ладно, читай, что там дальше-то?
— И благословил их Бог, и сказал им Бог: плодитесь и размножайтесь, и наполняйте землю, и обладайте ею, и владычествуйте над рыбами морскими и над зверями, и над птицами небесными, и над всяким скотом, и над всею землею, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле.
— Ну, вот. Благословляю, значит. Плодитесь и размножайтесь. А ты не подсматривай, не подсматривай. Пусть исполняют. Прямо сейчас пусть и исполняют.
— Такая красивая — и такой…, — с сожалением сказал Гавриил, захлопывая книгу.
— Ну, ладно, уговорил. Запиши там для памяти: да возлюбит мужчина женщину, да прилепится к ней, да станет ее защитой и опорой, ее радостью, ее…
— Помедленнее, пожалуйста, я записываю!
— Тьфу, ты. Все настроение сбил. Что там получилось? Ага, ага, так. Ну, добавь еще, чтобы цветы хоть раз в год дарил. Пусть будет. А то забудут же. А она действительно красивая.
Восьмое марта
Дурак… Ну, дурак же… Что его понесло вечером домой? Да еще таким вечером? Говорили же друзья, предупреждали, останавливали. А он, дурак распоследний, вырывался и кричал, что тачку возьмет, или просто на метро доедет. Потому что он практически и не пьяный — так, глоток шампанского по поводу. По обязанности, так сказать. Останься — гундели они шмелями, останься! А он нервно совал руки в рукава, промахивался, злился сам на себя, потому что ведь уже почти уговорили, а он не любил, когда его уговаривают. Если он чего решил — надо исполнять. Домой — значит, домой! Да хоть пешком, в крайнем случае! Что, холодно? На ходу не холодно! На быстром шаге даже и жарко будет. А пешком, да быстрым шагом, он по карте прекрасно помнил, всего часа два. Ну, или если все же на такси — так полчаса. Или если на метро, то час с небольшим, потому что надо будет дойти до метро, там доехать до центра и сделать пересадку, а потом снова ехать «вниз», на юг, домой.
— Все! Домой! — он вырвал рукав у придерживающего его Василия и шагнул за порог.
За спиной тут же плотно чмокнула тяжелая дверь, оклеенная литой резиной для бесшумности, глухо звякнули засовы. В глазок еще смотрел кто-то, но он уже раз-два, раз-два — прошел уверенно по коридору и свернул к лифтам.
Ну, вот… А теперь поиграем, как на компьютере.
Лифт пришел, скрипя и подрагивая. Половина кнопок были выжжены зажигалками, в углу каталась пустая бутылка сладкого шампанского того же сорта, что угощали на недавнем корпоративе. На зеркале губной помадой был нарисован карикатурный мужской член с улыбкой из которой вылетало облачко и надпись по-английски «Ай лав вумен».
Подумав, он нажал на кнопку второго этажа. Не хватало еще, чтобы внизу прямо в дверях перехватили. Тепленького.
Со второго, перегибаясь через перила и прислушиваясь, он почти пять минут спускался на первый. Медленно, почти не дыша, и ругая одновременно себя за все сразу. Ну, дурак, дурак же набитый… Сидел бы сейчас в теплой компании, отключив мобильник. Играли бы в преферанс, или по сети рубились в стрелялку какую-нибудь. Или даже порнушку посмотрели бы, со смехом пролистывая кадры.
Тс-с-с! Он замер на месте, не опуская поднятую ногу. Показалось? Вот опять, кажется…
Как в кино, присев на корточки, он быстро высунул голову из-за угла, и тут же скрылся обратно. Еще раз. Теперь посидеть, обдумать, что увидел, что ухватил взглядом. У консьержки темно — это плохо. Оттуда можно смотреть, получается, а он не видит, есть ли кто за темным стеклом. В холле пусто. Это хорошо. Но какой-то звук точно был — это опять же плохо…
Застрял?
Шаг назад. Осторожно, осторожно. Где-то возле лифтов был ящик… Вот! А еще смеются некоторые — зачем, мол, в наше время носить с собой нож? Вот для такого случая как раз. Крепкое лезвие поддело дверцу, пошатало, пошевелило язычок замка, что-то хрустнуло, щелкнуло, дверца распахнулась. Ну, и какой тут провод — куда? Крутились диски, подмигивали диодки, что-то жужжало. А-а-а! Некогда тут выбирать!
Он дернул вниз общий рубильник, погружая весь первый этаж в темноту, и тут же рванул вперед, придерживаясь левой рукой за стену. Вот угол, тут налево, прыжок, чтобы на трех ступеньках не поломать ноги… Черт! Чуть не упал! Дверь скрипит? Вперед! Он со всего маху влип в железную дверь, ведущую на улицу, а она почему-то не задержала нисколько, а скрипя распахнулась легко и широко, и он вылетел на улицу, распластавшись под грязным сугробом.
Есть!
Он приподнялся, окинул взглядом двор. Вроде, тишина? Никто не бежал следом, не преследовал. Никто не встречал впереди в засаде. Двор, замкнутый квадрат высоких домов с полукруглой аркой напротив подъезда, как будто вымер. Темные окна. Кое-где только мелькает свет на минуту — и опять темно. Как в войну прямо… Ишь, затаились. Лампочки горят над подъездами. Это он, выходит, как раз под лампочкой — на свету. Его же из всех окон видно.
Рывок вперед, с шипением припадая на ушибленную в падении ногу. Пригибаясь, как под обстрелом, добежал до детской площадки и присел за горкой, рассматривая черный зев арки.
Темно. Не видно ничего. Но если бы там стояли — курили бы наверняка. Были бы видны огоньки сигарет. Значит, ему опять повезло.
Под арку он ступил, настороженно прислушиваясь и принюхиваясь. Если уж не на слух — на запах всегда можно определить. Они пахнут иначе. Тут не перепутаешь…
Кажется, пронесло. В темном тоннеле — никого. И тихо, и пахнет привычно.
Еще десять шагов — уже видна слабо освещенная по ночному времени улица. Взгляд быстро налево-направо, а дальше — тихо-тихо вдоль дома, заранее присматривая себе место укрытия и возможные пути отступления.
Какое еще такси? О чем он там говорил друзьям? Вон две машины с выбитыми напрочь стеклами. А водители где? Вот то-то… Где, где…
Все совсем как в кино ужасов. Не хватает только воя стаи за спиной и жаркого дыхания в затылок. Он вздрогнул и обернулся назад. Нет, показалось. Фу-у-у… Сам себя так навертишь, так нагрузишь, что от громкого звука инфаркт можно получить.
К метро он не пошел, потому что у метро тепло и светло, и много киосков. Там наверняка тусуются местные банды. Придется отбиваться, а потом прорываться к вагонам, запрыгивать — и еще не факт, что это удастся. Значит, пешком, с надеждой, что кто-то все-таки поедет в его сторону.
Боль в колене почти прошла, и он прибавил шаг, изредка снимая шапку и вытирая лоб сразу промокшим платком. Тишина царила в городе. Тишина висела, оседала, скапливаясь в самых темных местах. Где-то вдалеке что-то трещало и рвалось — наверное, хулиганят с запрещенными фейерверками. Где-то далеко в другом направлении слышались крики. Но даже если бы сейчас совсем рядом раздалось «помогите, помогите», он не свернул бы. Некогда. Он шел домой.
В кармане завибрировал телефон. Друзья.
— Ты как?
— Иду пешком. Осталось немного. Пока тихо.
— Удачи!
— К черту вас всех! Не сглазьте!
Вот и его дом, вырастающий из сугробов с каждым шагом вперед. Вот и подъезд, хлопающий полуоторванной дверью.
Он взлетел на три этажа, задыхаясь, открыл дверь, захлопнул и прислонился к ней спиной. Уф-ф… Дышать полной грудью, раздеваясь у себя дома — это так хорошо! Пальто на вешалку — завтра почищу. Ботинки на полку — завтра почищу. Тапочки.
Он зашел в темную гостиную, щелкнул выключателем…
— Сюрпри-и-из! — со всех сторон с хохотом надвигались пьяные ярко раскрашенные, пахнущие духами, шампанским и шоколадом лица.
— А-а-а!
…
— Просыпайся, дурачок! Мне уже пора, мы с девочками договорились. Обед и ужин в холодильнике. Хлеб в хлебнице. Если захочешь выпить — я там тебе водочки оставила. Помой посуду за собой. Уберись в квартире. Сегодня уборка за тобой, ты же понимаешь? Никому не открывай. Никому-никому. У меня свой ключ. Телефон можешь вовсе отключить, если боишься. И никуда не ходи — дома все есть. Если хочешь, можешь позвать друзей. Меня рано не жди. Приду очень поздно. Очень. Ну, хорошего тебе дня, солнышко!
— Хорошей охоты, — привычно пробормотал он.
— Ха-ха! Вот-вот! Хорошей охоты нам всем!
Дверь щелкнула. Он лежал в постели и думал, что все-таки умны были предки, когда ввели всего один такой день в году — женский. А вот если бы такое было каждый месяц? Или, страшно подумать — каждую неделю?
Но пора вставать. Умываться, убираться, мыть посуду.
Сегодня такой день.
Восьмое марта.
Десять лет
— Пустишь?
Мы с ним давно не встречались. Как-то завертелось все. Все время некогда. У него семья. Дети пошли. Работает, впахивает, как раб на галерах. А по выходным — с женой, с детьми.
— А пуркуа бы и не па? — смеюсь я.
Он сейчас один стоит на пороге, и это хорошо. Его жена ничего не говорила, но так смотрела и так двигалась, и вообще такая атмосфера в доме была, что мы, старые друзья-товарищи, постепенно перестали приходить к нему в гости.
Я даже выглядываю — точно, один.
— Заходи!
Хотел было спросить, когда это я его не пускал, да побоялся зацепиться языками за неудобную тему. Ну, вышло так у нас, старых друзей, что практически перестали к нему ходить. Разве только на день рождения — раз в год — я звонил, быстро поздравлял, предлагал встретиться, выслушивал уже привычно, что надо бы, да вот, брат, дела… А теперь вот сам пришел. Один.
На кухне он достает из пакетика водку, банку шпрот, полбуханки черного, две луковицы. Я в это время вылавливаю из банки в холодильнике пару крепких соленых огурцов. Рублю крупно тонкую полукопченую колбасу, выкладываю все это по тарелкам-блюдцам. Осматриваю стол — хорошо. Вот еще стопки. Настоящие водочные стопки на толстом тяжелом дне. Такие, даже если уронить — никогда не разобьются.
— Ну? Что за повод? — я вообще-то не думал сегодня пить, но, похоже, придется.
— Да так просто… Без повода.
— За встречу?
— После первой и второй…
— Наливай.
Хрустит лук, и хрустят огурцы. Вкусно пахнет колбасой. Водка хороша. Она заморожена — похоже, он долго шел по улице в такой-то мороз. Выливается медленно из горлышка, и стопка тут же покрывается ледяной испариной.
— А жена где? — невзначай спрашиваю я.
— А хрен ее знает…
…
— Да ты не удивляйся, не удивляйся. Накопилось просто.
Я молчу. Я не делаю удивленного лица, хотя удивлен, конечно. Все считали их примерной парой. Везде вместе, везде вдвоем. Дети вот. Двое подряд. Все у них есть, вроде, что нужно для жизни. И он всегда такой веселый был, когда встретишься с ним где невзначай. И вдруг…
— Тебе хорошо… Ты один. А вот посмотри на меня. И что ты видишь? Нет, ты смотри, смотри в глаза и говори в глаза, как настоящий друг!
Похоже, он выпил еще до меня. И крепко выпил. А потом гулял по улице, мерз, трезвел, забежал в магазин — и ко мне. А в тепле кухни, в тишине и тепле, его сразу начинает вести. Он оседает тяжело на старой табуретке, крашеной темно синей масляной краской еще в тот год, когда я въезжал в эту квартиру. Расплывается, как в мультфильме. Еще немного, и стечет тяжелыми каплями на пол.
— Помнишь, как я женился?
Еще бы не помнить. Он тогда «зажал свадебку». Умудрился как-то быстро зарегистрироваться, без гостей, без свидетелей, чуть ли не в сельсовете каком. А потом сразу уехал в круиз по Волге.
— Так она теперь мне в укор все время, что не было у нее белого платья и свадьбы не было, представляешь7 А ведь вместе обсуждали. Вместе все это организовывали. И в турбюро вместе ходили, чтобы купить путевку как раз на тот день, когда сочетание брака… Брак, так его…